Оливия Уайлд едва не потеряла либидо. К счастью помощь пришла вовремя

[Ylisa]

Оливия Уайлд поделилась со всем миром выводами из ее неудачного брака. Оказывается до развода ее отношения с итальянским принцем Тао Располи стали бесплодными. На вечеринке журнала Glamour в Нью-Йорке актриса рассказала, что сделала все для сохранения брака, но заявления ее половых органов нельзя было игнорировать... читать дальше

@темы: статьи, olivia wilde

---

Лейтон Мистер, Адам Броди и Хью Лори на премьере The Oranges в Нью-Йорке - 14.09.2012

[Ylisa]

Читать дальше

@темы: фото, hugh laurie

---

Хью Лори на международном фестивале в Торонто представляет свой новый фильм MR. PIP

[Ylisa]

Действие основано на реальных событиях, и уводит нас во времена конфликта между Папуа Новая Гвинея и островом Бугенвиль и рассказывает историю английского учителя, который учит все население Бугенвиля, детей и взрослых, урокам жизни Чарльза Диккенса читать дальше

@темы: hugh laurie

---

"Затмение", перевод

[Диагор]

Название: Затмение
Автор: bookgodess15
Оригинал: http://www.fanfiction.net/s/6137559/1/Countershading
Жанр: ангст, романс
Персонажи: Хаус/Чейз, Кадди, Уилсон, ОМП
Саммари: самопожертвование значит не так уж много, когда перестаешь понимать, что ты такое


- Здравствуйте, доктор Форман, вам звонит Эва Кесслер из Синайского госпиталя в Нью-Йорке. Я хотела бы побеседовать с вами об одном из ваших бывших коллег, потому прошу: перезвоните мне по номеру 212-555-4824. Заранее спасибо!

**

Кадди предполагала, что Хаус, скорее всего, убьет ее во сне. Она пыталась успокоить себя мыслью, что из этой нелепой ситуации можно извлечь пользу – к примеру, больница приобретет определенную известность, а ее персонал сыграет роль в деле популяризации медицины среди населения – но, по правде говоря, репортер, преследующий человека по пятам, вряд ли способен пробудить в интервьюируемом что-то помимо мигрени. Особенно если интервью предстоит давать Хаусу. Так что он точно задушит ее подушкой.
Электронное письмо гласило, что пресса хочет составить статью о самых выдающих врачах Принстона, и кто-то внушил газетчикам мысль написать о Хаусе. В другое время она бы отказала, не задумываясь, но Хаус был невыносим, просто невыносим весь последний месяц, и что-то необходимо было сделать. И если она рассчитывала наказать его, это нужно сделать по всем правилам.
Она знала, что проблема с Чейзом стала Хаусу поперек горла – но, ради Бога, месяц? Он не превращался в этот ходячий кошмар даже тогда, когда его покинула Стейси, а Стейси была любовью всей его жизни.
Репортер заметно вертелся в своем кресле. Кадди улыбнулась ему своей роскошной снисходительной улыбкой и произнесла:
- Уверена, он не заставит нас слишком долго ждать.
Она никак не могла припомнить, есть ли у Хауса пациент на этой неделе. Если его задерживал не пациент, значит, он снова опаздывал, в который раз преисполнившись ненависти к своей работе, и это тоже нельзя было оставлять безнаказанным. Хаус вообще не славился пунктуальностью, но в последние недели являлся в больницу так поздно, что, по большому счету, мог бы и не приходить вовсе. Это уже было смешно.

**
Потратив часы на хождение по комнатам, разглядывание потолка и поиск интернет-кроссвордов, Чейз, наконец, смог занять себя выбором еды на завтрак. Шведский стол облегчал выбор. Хлопья прятались в пластиковых контейнерах с оборванными этикетками и, вполне возможно, уже несколько месяцев как были непригодны к употреблению, так что он обошел их стороной и обратил внимание на еду в открытой посуде.
Можно было выбрать местечко и получше, но в Нью-Йорке даже мотели отличались какими-то непропорциональными ценами, и, хотя он рассчитывал получить работу по результатам вчерашнего собеседования, следовало поберечь деньги. Особенно если он собирается подыскивать себе квартиру вблизи от госпиталя – счета его заметно возрастут.
В конечном итоге, цена не так уж велика.
Полуфабрикаты выглядели заветренными и неаппетитными – ясно было, что их размораживали, разогревали, снова замораживали, оттаивали и разогревали. То же самое не раз проделали с булочками, а фруктовый салат и теперь искрился замерзшей влагой.
В его кармане задребезжал виброзвонком телефон.
Чейз вспомнил, какие выставил настройки: один сигнал для сообщения, два – для голосовой почты, три – входящий вызов. Четыре сигнала, если звонит Хаус. Ему все чаще не хотелось брать трубку, когда звонил кто-то еще.
Хаус не станет ему звонить. Даже если станет, Чейз не ответит.
Второй по счету сигнал.
Чейз прошел мимо тарелок с жареными яйцами и сосисками, которые, вероятнее всего, приготовили вчера вечером и разогрели с утра, и которые несли на себе следы ногтей многочисленных пальцев, тыкавших в них недоверчиво. Третий звонок.
Он остановился, зажмурившись, и принялся считать собственные вдохи. Только не Хаус, не Хаус, пожалуйста. Он этого не вынесет.
Телефон замолк, не зазвонив в четвертый раз.
Чейз выдохнул и обратил взор на то единственное, что можно было съесть на завтрак в мотелях такого пошиба: вафли.

**
- Ленивая задница! За что я вообще тебе плачу?
- Тринадцать уже переделала всю бумажную работу, - сухо ответил Форман, не поднимая взгляда от стола.
- А я уже говорил с родителями, - добавил Тауб.
Хаус поморщился. Нога болела невыносимо.
- Они лучше поддаются дрессировке, когда не так измотаны, - пробормотал он, обращаясь к Прилипале – который в ответ кивнул с самым серьезным видом.
- Значит, я сумею опросить их позже? – поинтересовался Прилипала, вынимая блокнот и карандаш. – Могу я прямо сейчас узнать их имена и, если возможно, специальности? Это займет не более минуты.
- Откуси мне голову, - процедил Хаус. Он варил кофе – единственная подробность обыденности, позволяющая думать, что очередной день не зря вычеркнут из жизни. – Почему бы тебе не потаскаться тенью за ними?
- Эта статья о вас, доктор Хаус, - ответил Прилипала - до смешного самоуверенно.
- И это твоя проблема номер один.
- Не обращайте на него внимания, сэр, - вставил Тауб. – Он в таком состоянии находится только последние недели. Обычно общение с ним не напоминает так сильно обтирание наждачной бумагой.
Прилипала отвлекся на Тауба и Формана, в то время как Хаус наливал себе вторую за сегодня чашку кофе и рыскал по полкам, стараясь отыскать не ароматизированные сухие сливки. Ничего такого не нашлось, разумеется, и тогда он вынул из шкафа первую попавшуюся жестянку. Только сняв пластиковую крышку, он сообразил, что держит в руках ирландские сливки (ирландский завтрак, слипшиеся кукурузные хлопья, сонный разговор). Пришлось вернуть банку на место. Пусть будет французская ваниль, бог с ней.
Задушив непрошенное воспоминание, мысленно бросив его через плечо и придавив ботинком, Хаус ушел в свой кабинет. Прилипала настиг его уже там.
- Доктор Хаус, у вас найдется минутка?
- Только одна? – запах французской ванили, поднимающийся вместе с паром из его кружки, не давал нервам разгладиться. Он ненавидел французскую ваниль.
Прилипала не отставал.
- Я бы хотел задать Вам несколько вопросов.
- Я не стану клясться на Библии.
- Я обратил внимание, что ваши последние четверо пациентов были гомосексуалами. Это какая-то специфическая тема в вашей работе?
- А это основная тема вашей статейки? – Хаус поднял бровь. – «Героический доктор борется за свободу долбиться в задницу для всех желающих»?
- Означает ли это, что вы отдаете предпочтение пациентам-гомосексуалам? – настойчиво спросил Прилипала, не обращая внимания на сарказм.
- Нет. Иногда я лечу людей и от других болезней.
- Вы характеризуете гомосексуальность как заболевание, доктор Хаус?
- Погуглите «экспансию американской чумы». Это будет третий пункт в списке после ожирения и Майли Сайрус.
- Если вы отрицательно относитесь к подобным склонностям, почему все ваши последние пациенты были геями?
- Банальное невезение?
Прилипала вздохнул.
- Ладно, я вижу, что мы зашли в тупик. Почему бы вам не сказать о себе что-нибудь положительное?
- Результат моего теста на ВИЧ.
Прилипала прекратил строчить в блокноте и поднял на Хауса глаза.
- Послушайте, доктор Хаус. Из утреннего разговора с доктором Кадди мне стало ясно, что вы будете не в восторге от интервью, но почему бы вам хотя бы не попытаться сотрудничать? Вы так хотите быть представленным миру?
- Миру? Я думал, ваша газетенка выходит разве что в Принстоне.
Потянулось неловкое молчание.
Прилипала прочистил горло.
- Тук-тук.
Хаус недоверчиво уставился на него.
- Что?
- Тук-тук, - повторил Прилипала, глядя на него выжидающе.
- Кто т…
- Корова помешала.
Пауза.
- Итак, ваша специальность – диагностирование, - заявил Прилипала, снова берясь за карандаш. – Расскажите мне, в чем заключается его суть.

**
- Ты капаешь на мой пол, - сказал Хаус, глядя на мокрые следы и дорожки на паркете.
Чейз бросил сумку на диван и прошлепал обратно к двери, где принялся сражаться со своими отсыревшими ботинками, разбухшими и прилившими к ногам от избытка влаги. Он выглядел так, словно упал в реку.
- Тебе придется убрать за собой, - предупредил Хаус; ответом ему было только грозовое молчание. – Как только сам перестанешь быть источником беспорядка и разрушений.
- Срань господня, я уберу за собой, дай мне минуту, ладно? – огрызнулся Чейз, отпинывая обувь.
- Что стряслось?
- Ничего не стряслось, - ответил Чейз, расчесывая пальцами прилипшие к голове волосы. – Личное дело.
- Сколько мне известно, я составляю твою личную жизнь, - указал Хаус, разглядывая его с интересом. Вроде бы никакой драмы в хирургическом отделении сегодня не случилось, значит, не работа. – Таким образом, это касается меня.
- Нет.
Хаус мигнул.
- Будешь сучиться весь вечер?
Чейз бросил на него убийственный взгляд.
Хаус со вздохом отвел глаза – и тут заметил уголок конверта, торчащего из чейзовой сумки. Его взгляд пропутешествовал от этого белого пятачка к спине Чейза, стягивавшего с себя куртку, и обратно.
- Я бы хотел обратить твое внимание на тот факт, что, как примерный и заботливый партнер, не стану вскрывать без твоего разрешения письмо, так очевидно испортившее тебе настроение, хотя мне очень, очень этого хочется. Вместо того я спрошу у тебя, что в конверте и почему ты на взводе.
- Какое должно быть для тебя огорчение, - хмыкнул Чейз.
- Да, похоже, мать-Австралия не дает забыть, откуда ты родом.
Чейз теперь пытался избавиться от рубашки. Он продолжал молчать, но мускул на его щеке дергался.
- Ну так что, приятель? Конверт, не забыл? Пока моя воля еще сильна и не дает мне натворить глупостей.
Тишина в ответ; выкарабкавшись наконец из мокрых тяжелых джинсов и футболки, Чейз скрылся в спальне.
Хаус уставился на выглядывающий заманчиво конверт, белизной своей ярко контрастирующий с темной кожей чейзовой сумки. Он звал к себе. Он просто пел душе Хауса. У Хауса внутри зудело от желания узнать, что же в этом письме – но этой жажде противоборствовало желание помочь Чейзу почувствовать себя лучше, и Хаус пошел на компромисс.
Чейз вернулся, в пижамных штанах и свитере.
- Это мой любимый свитер, да ты и сам отлично знаешь, - сказал Хаус, но без раздражения. В какой-то момент времени свитер стал принадлежать Чейзу, и Хаус уже давно не заявлял своих прав на него. Чейз спихнул сумку на пол – сумка перевернулась, и конверт скрылся из глаз, – и уселся на диван, повесив голову и смежив веки. Хаус открыл было рот, чтобы предложить Чейзу возможные варианты действий: отдать ему письмо на прочитать, сказать, что там, и отдать на прочитать попозже, либо выждать до момента, когда одно из вышеуказанных решений может быть принято, - когда Чейз со вздохом поглядел на него.
- Надо поговорить.
Ох, нехорошо.
- О чем?
Чейз нагнулся, сунул руку в боковой карман сумки и вытащил (да!) вожделенный конверт. Он протянул письмо Хаусу, и тот принял его с подозрением, вызванным неожиданной покладистостью Чейза.
- Еще сам не читал.
Хаус изучил конверт.
- Почтовый штемпель страны Оз, какого-то дико поименованного городка в Виктории. Судя по виду, письмо перенаправлялось тысячу раз, значит, оно от кого-то, с кем ты не разговаривал… сколько? Пять лет? Семь?
- Десять.
Хаус пристально посмотрел на Чейза, перевел взгляд на письмо и обратно на Чейза. Терпение никогда не входило в список его добродетелей.
Чейз притянул колени к груди, сидел молча. Хаус потянулся к нему, обнять, но Чейз стряхнул его руку, отодвинулся в противоположный конец дивана. Лицо его было пустым, ничего не выражающим.
Раздраженное «ну» уже покалывало кончик хаусова языка, когда Чейз вздохнул снова и принялся объяснять.

**
- Джеймс Уилсон слушает.
- Здравствуйте, доктор Уилсон, вас беспокоит Эва Кесслер из Синайского госпиталя в Нью-Йорке. Можете уделить мне минуту?
- Конечно. Чем могу помочь?
- К нам в штат поступает доктор Роберт Чейз, а вы были указаны в его резюме как контактное лицо. Не могли бы вы рассказать мне, каковы были ваши отношения с доктором Чейзом во время его работы в Принстон-Плейнсборо?
- Э-э, доктор Чейз?
- Да.
- Он устраивается в Синайский госпиталь?
- Что-то не так?
- Нет, нет, что вы. Простите, а когда он проходил собеседование?
- Вчера. Вы хорошо знали доктора Чейза?
- Ну, мы не работали напрямую. Я возглавляю онкологическое отделение, а он работал в отделе диагностики. Но я часто консультировал его отдел.
- Под началом доктора Грегори Хауса, если не ошибаюсь?
- Да. Мы с доктором Хаусом близкие друзья.
- Что бы вы могли сказать о докторе Чейзе как специалисте?
- Он превосходный врач. Работа с доктором Хаусом позволяет по максимуму задействовать любые полезные навыки, развивать творческий подход и гибкость мышления, и Чейз, доктор Чейз, я хочу сказать, всегда выгодно отличался в этом смысле. Кроме того, у него прекрасные рефлексы, по всей видимости, натренированные его работой в качестве врача-реаниматолога. Отделение интенсивной терапии гордилось им многие годы.
- А его личные качества?
- Эм… очень сдержанный. Доктор Чейз чрезвычайно придирчиво выбирает людей, которым он мог бы открыться, но при этом он хороший друг. Забавный и заботливый, с обостренным чувством ответственности.
- Доктор Чейз поддерживал какие-либо отношения с доктором Хаусом после того, как оставил работу в его отделе?
- Да. Вместе они почти никогда не работали, но их личные взаимоотношения были весьма близкими.
- Правда?
- Доктор Хаус… с ним непросто иметь дело. Но вместе с доктором Чейзом они сумели выстроить глубокое взаимопонимание, и, что бы там они не говорили, они искренне заботятся друг о друге.
- Что ж… доктор Чейз имел отношения еще с кем-нибудь в Принстон-Плейнсборо?

**
«Дорогой Роберт,

сейчас я ношу имя Пол, но когда-то ты знал меня как Стива. Я вступил в аббатство, что неподалеку от Мельбурна, и, как Савл когда-то стал Павлом, я пережил новое рождение. Я пишу тебе теперь, идет второй час после моего крещения, которое я сопроводил обетом молчания, данным на десять лет. Десять лет полного безмолвия, Роберт, и я до сих пор не могу простить себе то, что с тобой сделал. Я обрел некоторое утешение в каждодневных службах, но, как только я выхожу из собора и соприкасаюсь с пылью земли, я чувствую не очищение, а непосильный груз вины. У меня порой подгибаются колени, когда я вспоминаю, через что заставил тебя пройти.
Отец Перси сказал мне, что, покинув семинарию, ты поступил в университет. Я попрошу его отправить тебе это письмо и стану молиться, чтобы оно попало в твои руки. Я умоляю тебя о прощении, хоть и не заслуживаю его. Десять лет я был заперт внутри собственного ума, и хотя я стал другим человеком, я не смогу достичь полного обновления, если не буду знать, что прошлое не преследует тебя так, как преследует меня самого.
Я останусь в этом аббатстве до тех пор, пока эти цепи не рассыплются от ржавчины и времени, или до тех по, пока твои слова не освободят меня.
Да пребудет с тобой Господь.
Пол».

**
Самое смешное в том, что он всегда хотел завести рыбку.
Предыдущий жилец, съезжая, оставил будущему аквариум, сказав, что посудина стала мелка для стайки свихнувшихся на размножении гуппи. Чейз в ответ пожал плечами, махнул на прощание рукой да и перетащил аквариум из гостиной в спальню, оставив его на комоде, который тоже стал бывшему хозяину тесен. Он все собирался купить себе золотую рыбку, но за четыре последующих года в аквариум так и не пролилось ни капли воды, и Чейз уехал, завещав запылившийся сосуд следующему в очереди жильцу. Ситуация напоминала чем-то фруктовый пирог, только несъедобный.
Не то чтобы рыбки были его голубой мечтой, Чейз не терзался сожалениями о том, что аквариум простоял пустым четыре года; дело заключалось в общем принципе, и потом, ему оставался час езды до Принстона, а I-95 – чертовски унылое шоссе. К тому же, не работало радио. Обнадеживающая мысль: если он таки получит работу в Синайском госпитале, разница в зарплате будет достаточной для покупки новой машины, в которой радио окажется исправным, а может, и CD-плейер найдется.
С другой стороны, ему оставлен довольно-таки скромный выбор, учитывая, что Обучающий госпиталь Принстон-Плейнсборо навсегда вычеркнут из его жизни, как и Австралия, чьи неисповедимые пути привели его в эту страну и этот город; за вычетом этих двух вариантов открытых дорог ему оставалось немного.
Жизнь отчетливо распадалась на две почти равные половины: Австралия и США. Приехать в Америку означало начать все заново, стряхнуть наросшую пыль старых знакомств, семьи, просто людей, которые знали. Чейз ухватился за шанс. Получил работу у Хауса, обосновался в Принстоне, возвел стену между собой нынешним и старой жизнью и окунулся в чувство облегчения, когда все веревочки были наконец-то перерезаны.
Найти рыбку можно за час. Золотые рыбки продавались за бесценок, но с большой вероятностью передохли бы в течение недели. Можно купить какую-нибудь другую рыбу, живущую годами даже без подкормки – почему он не выгадал себе побольше времени?
Можно забрать аквариум с собой. Это была совсем небольшая посудина на пять галлонов, можно обернуть ее старыми рубашками и спрятать промеж коробок.
Если бы он был честен с собой, понял бы, что дело совсем не в рыбках. Но он уже был по горло сыт честностью, а потому посвятил остаток пути размышлениям о безопасной транспортировке аквариума, хотя это совсем не решало его проблем.

**
Хаус был уверен, что Уилсон дал себе зарок нянчиться с ним. И хотя в последнее время он и вправду был излишне груб с медсестрами и отчасти безжалостен с пациентами, это не значило, что нужно превращать его рутину в детский сад.
-Убирайся, - прорычал он, садясь в свое кресло.
Прилипала просочился в кабинет вместе с ним. То, что к полудню Хаус все еще не мог стряхнуть го с хвоста, свидетельствовало о немалой настойчивости репортера, и даже Уилсон был изумлен.
- Надо поговорить.
Хаус фыркнул в ответ.
- Наедине, - подчеркнул Уилсон, выразительно поглядев на Прилипалу.
Ага, как будто Хаус не пытался от него избавиться.
- Это будет нарушением первой поправки, а также пренебрежением репортерскими обязанностями, - немедленно заявил Прилипала. – Я здесь, чтобы составить полное впечатление о докторе Хаусе, и отказать мне в присутствии при этом разговоре будет нечестно по отношению к общественности и стране.
Уилсон открыл рот, чтобы запротестовать, но потом передумал. Повернувшись к Хаусу, он произнес:
- Ты должен сделать что-нибудь с Чейзом. Он…
- Больше не моя забота.
- Хаус.
- Кто этот Чейз? – спросил Прилипала, вынимая из кармана блокнот.
- Хаус, прошел месяц. Что бы ты там ни натворил, просто переступи через себя и извинись перед ним. Если ты этого не сделаешь, то потеряешь его, а мы оба знаем…
- Ну, разумеется, коли что-то произошло, виноват непременно я, - огрызнулся Хаус.
Уилсон замолчал, поглядел на него удивленно.
- Ты хочешь сказать, что Чейз… сделал что-то?
- Нет. Он не виноват. И я не виноват. Мы просто… мы не можем больше продолжать.
- Чушь. Ну же, Хаус, все знают, что он идеально тебе подходит, и очевидно, что ты по-прежнему любишь его.
- Не говори о том, чего не понимаешь, - сухо произнес Хаус, стискивая трость. – Это тебе не сказочка, Уилсон, и она не завершится поцелуем и клятвами. Все, что с нами… ты и понятия не имеешь.
- Ну так скажи мне!
- Тебя это не касается.
- У вас с этим Чейзом была романтическая связь? – встрял Прилипала, нацелив карандаш на чистый лист.
- Ключевой момент этого высказывания – прошедшее время, - процедил Хаус сквозь зубы.
- Доктор Хаус, я мог бы поклясться, что не далее как сегодня вы назвали гомосексуальность болезнью. Я что-то упустил?
- Ты пожалеешь об этом, - предупредил Уилсон.
- У-би-рай-ся.
Зазвонил телефон.
- Это наверняка Эва Кесслер, которая хочет расспросить тебя о Чейзе.
- Что за Эва Кесслер?
- Работает в Синай Маунтин. Чейз проходил там собеседование. Ты не знал?
Телефон не умолкал.
- Нет, - недоверчиво проговорил Хаус.
- Да. Ты так старательно избегал его все это время, что даже не заметил, как он уволился.
Хаус вытащил телефон из кармана.
Покидая офис, Уилсон мурлыкал себе под нос мотив, подозрительно напоминающий тему из «Спящей красавицы». Хаус злобно посмотрел ему вслед.

**
Чейз вынимал вещи из багажника машины, когда подъехал Хаус.
Прилипала, наконец, перестал лапать приборную доску «корвета» и, едва очухавшись, полез за блокнотом. Ему было позволено поехать с Хаусом – уже после того, как Хаус и Кадди вдоволь наорались друг на друга, и Кадди огласила свое окончательное решение: если Хаус хочет покинуть госпиталь раньше пяти – берет Прилипалу с собой, если дождется окончания рабочего дня – свободен. И поскольку терпение никогда не входило в число хаусовых добродетелей, а время ощутимо поджимало, Прилипалу усадили в машину. Тот был так впечатлен раритетной машиной, что за всю дорогу не задал ни одного вопроса – впрочем, передышка очевидно подходила к концу.
Хаус не мог сейчас тревожиться об этом. Что Прилипала напишет, то напишет, а у него забота посущественнее.
- Рад тебя видеть, - приветствовал его Чейз, щурясь на солнце.
- Я тут был неподалеку, - беспечным тоном ответил Хаус.
Чейз неприязненно поглядел на Прилипалу.
- А это еще кто?
- Журналист. Составляет заметку обо всех местных гениях, или что-то в этом роде. Кадди вынудила меня весь день таскать его на буксире.
- Ага, понятно.
- Мне позвонили сегодня, - продолжал Хаус. – Устраиваешься на работу в Синай Маунтин?
- Ну и что? Ты ясно дал понять, что тебя это больше не касается.
- Ты идиот, - сказал Хаус бесцветным голосом. – Я порвал с тобой, чтобы помочь тебе, а теперь ты сбегаешь в Нью-Йорк, чтобы найти кого-то еще на мое место?
- Ну да, я же настоящая шлюха, - процедил Чейз, - а тебя щелчком пальцев можно заменить кем угодно.
- Ты никуда не уедешь. Я тебе не позволю.
Чейз хмыкнул.
- Надо же. Ну, ты отказался участвовать в моей жизни, так что я могу поступать как угодно.
- Чейз, тебе нужно…
- Оставаться в безопасном месте? Там, где ты сможешь за мной приглядывать? Защищать меня от меня самого? Да, я это уже слышал, и смысла в этих словах ни на грош. Прошло десять лет. Я это давно пережил. И какого хрена он все записывает?
Прилипала сделал стойку.
- Я здесь, чтобы составить полное и обоснованное мнение о…
- Да заткнись ты, наконец, - раздраженно оборвал его Хаус. – Послушай, болван, тебе нужна помощь.
Чейз взорвался:
- Нет! Я в порядке. Не приди это письмо, ты даже не узнал бы ни о чем, и подозрений бы не возникло. Почему ты мне не доверяешь?
- Потому что не хочу стать для тебя… повторением того, что было, - Хаус споткнулся, не в силах подобрать правильное слово. – Я не могу.
- И не стал бы. Мы проходили это уже тысячу раз: я не ищу в тебе замену своему отцу. Стив был для меня отцом, и злоупотребил моим доверием. Хватит с меня этого. Отец мне больше не нужен, - Чейз устало выдохнул, плечи его поникли. – Ты никогда не внушал мне страха, Хаус. Ты не мог быть им.
Глаза Хауса сузились.
- Он для тебя не просто замена отцу. Ты сказал, он трогал…
- Срань господня, это было один раз! Один!
- И теперь ты его защищаешь.
- Я защищаю свое право самостоятельно принимать решения. Коли уж на то пошло, это ты видишь во мне сына, ребенка, который не знал лучшей доли и не может выбирать сам. Ведь так, Хаус? Я «твой мальчик», да?
- А тебе бы это понравилось, да? – едко проговорил Хаус. – Твои заморочки с папочкой идеально ложатся на образ старого извращенца, каковым я и являюсь. Отлично, Чейз. Просто отлично. Давай, я пополню свою коллекцию детского порно, и расстанемся друзьями.
Чейз закрыл лицо руками и шумно выдохнул от бессилия.
- Ладно. Решение удалить отмершие мускулы из твоего бедра идеально легло на образ Стейси, да?
- Она тут совершено ни при чем.
- Она приняла решение, изменившее всю твою жизнь, сделала выбор, который ты бы заведомо не одобрил. Ты простил ее за это?
Хаус до боли стиснул трость; кровь с гулом носилась в его голове, стучала в уши.
- Да.
- Она выбрала правильно?
Хаус не ответил.
- Ну, разумеется, - Чейз горько усмехнулся. – Даже если ты смирился с вечной болью, это не имело никакого значения, когда речь зашла об отношениях. Ты оттолкнул ее, потому что мысль стать счастливым…
Вот и договорились.
- Я не привязан к своему несчастью! – воскликнул Хаус, широко взмахнув тростью. – Черт бы вас побрал, и тебя и Уилсона!
Но Чейза уже нельзя было переубедить.
- В этом все дело. Ты порвал со мной не из-за моего мутного прошлого. Просто перед тобой замаячила возможность жить счастливо, и ты этого не вынес. Так?
- Я сделал это, потому что люблю тебя, идиот!
- Потому что мне лучше без тебя.
- Да!
Чейз нехорошо улыбнулся.
- Кому угодно было бы лучше без тебя.
Хаус не мог сделать даже вдох, не то что ответить ему правильными словами.
Чейз вдохнул.
- Почему не приходил так долго?
Потому что это болит сильнее, чем нога по утрам, когда нужно принять три таблетки «викодина», чтобы выбраться из кровати.
- Почему ты мне не доверяешь?
Потому что благополучные финалы – выдумка.
Голос Чейза напрягся и зазвенел:
- Почему бы тебе не позволить себе жить нормально?
Потому что мне нужно тебя защитить.
- Это нетрудно, - пробормотал Чейз, - просто скажи, и я остаюсь. Одно слово. Но ты не скажешь, так ведь? Ты не сделал этого ради Стейси, а ради меня – и подавно.
- Сделал бы, - выдавил Хаус.
- Так что мешает?
Но он просто не может.
Если надо пожертвовать ради Чейза счастьем, так тому и быть.
- Я знаю, что нога у тебя теперь болит сильнее обычного, - негромко проговорил Чейз, наклоняясь за своей сумкой. – Я иногда просыпаюсь ночью и хочу что-то сказать, но не могу, потому что некому объяснить мне, как правильно дышать. Я буду внутри, если ты передумаешь. Но если нет – пойми наконец, я вовсе не сломлен, и если ты отказываешься это видеть, что ж, этого я не изменю. Не позволяй мне стать тем, кто излечит твое драгоценное страдание.
Чейз поднялся по ступенькам, отпер дверь и скрылся внутри.
- Ну что за идиот, - выругался Хаус, когда к нему вернулась способность разговаривать. Он поглядел на притихшего Прилипалу: - Он же идиот, я прав?
Прилипала всполошился, поняв, что Хаус ждет от него ответа, обвел взглядом полупустую улицу, ум его отчаянно работал.
- Когда-нибудь он это оценит, - проворчал Хаус.
- Тук-тук, - сказал Прилипала.
- Кто там? – вздохнул Хаус.
- Том Сойер.
Хаус повернулся и пошел к своей машине. Сейчас он точно мог сказать – когда ушла Стейси, не было так больно. Отчаяние раздирало его изнутри. Как бы он ни любил Стейси, Чейза он ухитрялся любить еще сильнее. Но она ушла, и жизнь ее наладилась без его участия - вот почему так важно казалось оставить Чейза сейчас. Все к лучшему, и когда-нибудь Чейз это поймет.

**
«Дорогой Пол, я простил тебя много лет назад и забыл о произошедшем. Надеюсь, ты обретешь для себя мир в своем аббатстве.
Роберт».

@темы: переводы, лиза кадди, хаус/чейз, джеймс уилсон

---

Роберт Шон Леонард подписал контракт на участие в сериале "Falling Skies"

[Ylisa]

Вау! Роберт Шон Леонард приглашен в 3 сезон «Falling Skies». читать здесь

@темы: robert sean leonard

---

Оливия Вайлд сфотографировали на выходе из Alcove в Лос-Фелис, штат Калифорния в сред

[Ylisa]

28-летняя актриса , которая в настоящее время является моделью Revlon, недавно написала в своем твиттере об интервью с журналом путешествий «Conde Nast Traveler», назвав это честью для себя. В интервью она призналась, что имела большую беседу с Билом Гейтсом, спрашивая у него совета, как лучше помочь жителям Гаити. Читать дальше

@темы: olivia wilde

---

"На пороге перемен"/"На благо больницы", перевод

[Диагор]

Две разных истории о дружеском участии))


Название: На пороге перемен
Автор: Trinitas
Оригинал: здесь
Персонажи: Хаус, Уилсон, Чейз
Жанр: friendship/mentorship
Таймлайн: пост-7ой сезон, АУ
Саммари: Чейз и Уилсон раздумывают над будущим Хауса по выходе из тюрьмы.

- Шесть месяцев в реабилитационном центре, - со вздохом отвечает Уилсон на его вопрос о судебном процессе по делу Хауса. – Постановление вступает в силу немедленно. Потом три – в тюрьме. Тюремный срок означает прекращение всех его полномочий, плюс Кадди подала иск о возмещении ущерба. Он может лишиться квартиры.
- Ему и помимо тюрьмы хватит всего остального, - говорит Чейз. Он не может представить, что творилось у Хауса в голове, как так получилось, что и в без того широком спектре его безумия возникла новая цветовая полоса, - но очевидно, что причиненный ущерб вовсе не соизмерялся с тяжестью наказания. Тюрьма, проклятие. – А на сделку они пойти не могли?
- Это и есть сделка. Если Хаус не соглашается на эти условия – тогда год в тюрьме.
Чейз сидит на опустевшем месте за столом Хауса, смотрит на его мяч-переросток в просвет между большими и указательными пальцами. Прошло четыре месяца с тех пор, как Хаус сбежал на незаживших ногах из палаты интенсивной терапии и развалил гостиную Кадди, две недели – с тех пор как он вернулся с Фиджи или Таити и поспел ровно к началу своего судебного процесса. С того момента диагностический отдел официально считался закрытым, а его имущество разместили по другим кабинетам; но если Чейзу выпадал перерыв в перемежающейся работе в отделении интенсивной терапии и палате для новорожденных, он проводил его не в комнате отдыха, а здесь.
- А работа?
- Вопрос рассматривается. Пока не найдут нового главврача, и тогда возникает крошечный шанс, что Хауса не уволят.
Будь Хаус здесь, не преминул бы едко заметить, что самое предположение кажется ему не только смешным, но и глупым. Но Чейз промолчал. Нерешительное выражение на лице Уилсона и залегшие под его глазами тени ясно говорили, что в напоминаниях такого рода он не нуждается.
Две недели спустя больничное сарафанное радио успело утратить интерес к Хаусу; новость уж слишком блестела от лоска, заглаженная и затертая столькими языками. Весть о принятом судом решении продать квартиру Хауса, чтобы покрыть причиненный Кадди ущерб, на минуту подняла рябь на поверхности этого озера, но и она вскоре улеглась.
Чейз уже полгода метался между интенсивной терапией для взрослых и для новорожденных; он хорошо изучил хирургию после своего увольнения из диагностики, но реаниматология шла первой его специальностью и влекла к себе больше: она означала возможность вытащить человека из кризиса и постепенно улучшать его состояние, тогда как хирургия, в сущности, двигалась в обратном направлении.
Он ждал окончательного решения Совета госпиталя: если Хаусу не светит вернуться в Принстон Плейнсборо, тогда его самого здесь ничто не держит, и можно начать все заново. Даже поддержка Уилсона не обеспечивала Хаусу шансов на голосовании Совета; заключения в Мейфилде и так хватало с избытком, а если еще учесть кражу запрещенных медицинских препаратов, операцию, проведенную над самим собой в домашней ванне, машину, въехавшую в дом Кадди… Впрочем, вряд ли кто в Совете и прежде тешил себя иллюзиями по поводу психической стабильности Хауса. Нетрудно было представить эту картину: заседание Совета, умудренных мужей, качающих головами и обменивающихся жалостливыми взглядами в ответ на аргументы Уилсона. Конечно, очень одарен, но при всем том неустойчивая психика. Разросшиеся до уровня гениальности анархические наклонности Хауса означали, что ни один госпиталь в стране не возьмет его на работу.
Опыт приучил его готовиться к худшему. Дома по вечерам он перетряхивает свое досье, наводит в записях порядок (работа на Хауса, получение квалификации хирурга, возвращение к Хаусу – хотя он не уверен, следует считать это двумя разными периодами или одним, рекордным по длительности) и присматривает себе место в Австралии.
С его опытом будет нетрудно найти работу реаниматолога или хирурга, но Чейз ловит себя на том, что подыскивает нечто связанное с диагностикой. Думает, догадался ли кто-нибудь, как Кадди, выделить эту специальность в особую дисциплину, а не смешивать ее с рутинной врачебной практикой. Ему нужен вызов в работе, постоянная смена деятельности, при накоплении опыта, возможно, у него даже появятся собственные студенты.
Больница св. Винсента в Мельбурне была территорией его отца, и туда он точно не вернется. Может, тогда Новый Уэльс? Сиднейский адвентистский госпиталь поманил его рекламой «действенного христианства», и Чейз поспешно закрыл страницу, вернулся к окну поиска, подумав, что Хаус пришел бы в ярость, узнав - и, перехватив эту мысль на излете, удивился. Это было просто смешно. Хаус ни за что…
Но теперь, когда у Хауса не было другого дома, кроме уилсоновского, и вообще никакой работы, он мог, по крайней мере, рассмотреть возможность. Если предложить нечто достойное…
Вот какая у этого достоинства окажется цена?
Ему потребуются рекомендации и характеристики от всех, с кем он только работал, от всех излеченных пациентов, чтобы сгладить в глазах предполагаемого руководства сомнительные аспекты его врачебной практики. Потребуется убедить множество людей, что даже с такой нелестной репутацией Хаус в состоянии привлекать внимание со стороны пациентов и финансистов. Что уникальные способности Хауса могут быть только активом.
Хаусу необходима свобода рук, возможность самому выбирать себе дела. Ему нужен кто-то, кто будет улаживать вместо него бесчисленные бюрократические формальности, а кроме того, минимально возможный контакт с пациентами. Нужен администратор, способный принять на себя такой риск и на многое закрывать глаза. А еще ему нужен Уилсон в качестве доверенного лица и противовеса, чтобы поддерживать зыбкое равновесие его морали и рассудка.
Сколько Чейз мог судить, Хаус был единственным значимым человеком в жизни Уилсона. Если принять на веру пристальный и детальный хаусовский интерес к жизни Уилсона и его привычку рассуждать вслух, Уилсон еще меньше него самого контактировал с другими людьми. Если Хаус уходит из Принстон Плейнсборо, Уилсон просто не может остаться.

В день принятия Советом решения о назначении нового главврача Чейз выкроил минутку и поднялся в свой бывший отдел. Один из уборщиков с помощью пахучего растворителя снимал надпись со стеклянной двери.
Дверь в кабинет Уилсона оказалась заперта, изнутри доносились тяжелые тупые звуки насильно сдираемых с привычных мест предметов. Чейз несколько раз вдохнул и постучался.
- Да? – отрывисто раздалось из-за двери. Непривычный для Уилсона тон.
- Это Чейз. Войти можно?
Уилсон открыл ему дверь. Он пытался стереть с лица раздраженное выражение, но получалось не очень.
- Полагаю, ты уже догадываешься, какое решение принял Совет. Они уволили Хауса, и простое сопоставление этого факта с коробками в моем кабинете позволит тебе сделать заключение, что я тоже ухожу.
- Догадываюсь, - сказал Чейз, усаживаясь на диван. Он оглядел полупустые полки стеллажей, освобожденных от книг и памятных подарков маленьких пациентов. – Что собираешься делать?
- Искать место, куда Хаус сможет податься три месяца спустя, - ответил Уилсон, со вздохом растирая виски. – Его в свое время уволили из пяти – пяти! - крупных госпиталей, а тогда над ним не довлело криминальное прошлое.
- Я напишу рекомендацию, и остальные наверняка тоже. Если бы ты смог залучить его пациентов…
- Бери выше. Политики, ЦКЗ, может, даже федеральные агенты…
- Игрок в бейсбол. Психиатр из Саут Пол, она охотно подтвердит, что Хаус вменяем. Врач, занимающийся исследованием ретинобластомы. – Чейз переводит взгляд на сидящую рядом с ним на диване яркую плюшевую игрушку и вспоминает девочку, чью смерть Хаус сумел отсрочить на год. – Мать Энди. Вряд ли работа врача, выбивающегося из сил, чтобы спасти смертельно больного ребенка, характеризует его хуже, чем криминальное прошлое.
Уилсон впервые улыбается.
- А ты над этим думал. И ты слишком долго работал на Хауса, чтобы прийти сюда без плана.
- Присматриваю для него место в Австралии. Если он не сможет найти работу в Штатах, мы смогли бы работать вместе. Я скучаю по диагностике, а ему будет полезно забыть все связанное с Кадди. И климат там суше и теплее, для его ноги в самый раз.
Уилсон задумывается.
- Убраться за полмира от истории с Кадди – звучит неплохо. И раз уж я покидаю Принстон, ему тоже придется принять какое-то решение.
Чейз выдыхает.
- Я наметил пару больниц. Лучше всего подойдет Новый Уэльс, но если кто-то еще окажется открыт для диалога, необязательно останавливаться на этом варианте.
- Пришлешь мне проспекты по почте, я взгляну. И просмотрю его файлы, может, найду еще каких-нибудь важных пациентов. Если нужно помочь тебе составить предложение…
- Скорее, нужно помочь выставить Хауса в выгодном свете. У тебя большая практика, и ты достаточно известный врач, чтобы к тебе прислушались. – Он знает, как это выглядит со стороны. Да, он сделает все возможное, но, ради бога – шесть лет непрерывной работы с Хаусом, кто угодно решит, что он судит предвзято, а то и страдает от стокгольмского синдрома.
- И уговорить Хауса, да. Эта идея… должна исходить не от тебя.
- Я знаю, – Чейз встает с места, - нужно помочь уложить вещи?
- Спасибо, я сам, - Уилсон опирается рукой о стол, и вид у него безрадостный. – Тут у меня большая практика, конечно, но даже мне понадобится везение. Мейфилда и реабилитации вполне достаточно, ты сам знаешь, как Хаус относится к переменам.
Чейз вспоминает, с каким упорством Хаус добивался возвращения в свой кабинет запятнанного кровью ковра, и его лицо искажает гримаса.
- Вот именно, - на памяти Уилсона, наверное, таких инцидентов больше. – Но если он так рационален, как сам считает, он позволит себя уговорить.
- Надеюсь, - произносит Чейз, прежде чем уйти.
Следующие два месяца стираются в какое-то размытое пятно, в котором смешиваются бесчисленные телефонные переговоры и переписка, сбор этой странной композиции из писем от малознакомых людей. Все они приходят на имя Хауса: Уилсон не постеснялся подделать его подпись, сказав, что в свете давних викодиновых разборок это только справедливо. Отрадно видеть, сколь многие пациенты помнят Хауса и готовы составить для него рекомендательное письмо, даже с учетом скандальной истории с машиной и домом Кадди: и политики, и агент ФБР, и психиатр. Уилсон связывается с матерью Энди, и та описывает в своем послании, как Хаус упорно боролся за жизнь ее дочери.
Пишут Тауб, Форман и Тринадцать, и даже родители Катнера – с ними переговоры провел Тауб. Чейз собирает волю в кулак и звонит Кэмерон, и хотя та предсказуемо расстраивается, но, во всяком случае, не принимается вещать, что Хаус разрушает все вокруг одним прикосновением, и через неделю из Чикаго приходит еще одно письмо.
После Чейз пишет сам.

Тем, для кого это может иметь значение.
Я пишу от имени своего бывшего начальника доктора Грегори Хауса, который наблюдал за моим становлением как специалиста диагностической медицины в 2002-2005 годах и с которым мне посчастливилось работать в 2007-2008.
Доктор Хаус печально известен в медицинских кругах, но даже его недоброжелатели не могут не признать, что он блестящий врач. За семь лет совместной работы он научил меня тому, на что иные врачи могут потратить целую жизнь, а его уникальные дедуктивные способности позволяли ему добиться необыкновенных результатов для пациентов.

Чейз останавливается, припоминая дюжины рассмотренных дел; детали и имена не задержались в памяти, зато образ Хауса, засиживающегося в офисе до глубокой ночи, листающего меджурналы или страницы в сети, раздумывающего над деталями, на которые остальные врачи не обратили бы внимания, по-прежнему жив.
Ему потребовалось немало времени, чтобы припомнить дело, во время которого Хаус не вел бы себя как одержимый или как пущенное без направления пушечное ядро, пробивающее стены любых законов в поисках ответа. Ему нужно показать человечность Хауса, а не только его бульдожью хватку при анализе деталей.
В конце концов, он останавливается на деле не-шизофренички и ее несовершеннолетнего сына, которого Хаус избавил от бесконечных и бесплодных попыток спасти матери жизнь. Наскоро описав анамнез – предположительный ДВС, приведший Хауса к заключению о нехватке в организме витаминов, в то время как алкоголизм казался очевидным объяснением, – он продолжил:

Ультразвук печени пациентки выявил злокачественное образование, в дальнейшем успешно прооперированное. Вскоре после этого прибыли работники социальной службы, взявшие ее сына под опеку. Распечатка телефонных звонков, совершенных из госпиталя, позволила предположить, что звонок был сделан самой пациенткой, таким образом, идея шизофрении была отвергнута, поскольку пациентка в подобном состоянии не могла бы заботиться об окружающих. Повторное изучение анамнеза показало упущенную деталь: посещение офтальмолога несколько лет назад. Сложив этот факт с психическими симптомами и развившимся циррозом, доктор Хаус предположил болезнь Уилсона. Получив соответствующее медикаментозное лечение, пациентка вновь смогла взять на себя заботу о сыне.
Большинство врачей не обратили бы должного внимания на данное дело ввиду очевидной психической нестабильности пациентки, либо поставили бы другой, более очевидный диагноз. К тому времени, как Хаусу попала в руки ее медицинская карта, она обследовалась у множества специалистов, а состояние ее квалифицировалось как запущенное. Настойчивость Хауса, с которой он требовал прислушаться к мнению самой пациентки, и его отказ пойти легким путем, спасли не только жизнь этой женщины, но и ее рассудок. Я привел это дело как пример, но такие примеры проходили перед нашими глазами еженедельно. Специфика его практики заключалась в работе с самыми сложными пациентами, которые в противном случае могли умереть, будучи неверно диагностированными.

Затем он рассказывает об Энди: другой показательный случай, в котором из очевидных симптомов выделялась разве что незначительно сниженная сатурация.

Отклонение от нормы не более чем в один процент. Никаких других аномалий; даже ее онколог подвергал сомнению наличие галлюцинаций, невозможных в ее текущем состоянии, но Хаус настаивал на том, что и незначительные детали могут иметь вес. Когда тесты показали, что легкие пациентки функционирую нормально, Хаус распорядился сделать эхокардиограмму, а затем пропустил результат через аудио, что и позволило ему различить дополнительный удар митрального клапана, нарушающий ритмику сердцебиения. В сердце девочки зрела опухоль, скрытая от исследований своей локализацией. Склонность Хауса подвергать сомнению результаты исследований, а также использовать их в необычном ключе оказалась решающей в деле Энди, кроме того, продемонстрировала полезность техник физического диагностирования, которые в настоящее время вытесняются технологически более совершенными методами.

Чейз завершил рассказ об этом деле повествованием о том, как Хаус вычислил наличие тромба в мозгу Энди, как установил его точное местонахождение, сократив время операции, и тем выиграл для девочки еще один год жизни. Мать Энди пусть возьмет на себя историю о человечном поведении Хауса, его задача – воссоздать медицинские подробности дела. В конце концов он вывел заключение о том, что даже пациентам, заставившим сдаться других врачей, Хаус всегда давал шанс.
Да, к уникальному таланту Хауса прилагались и уникальные деструктивные наклонности и даже вполне оформившееся сумасшествие, и мир медицины был об этом осведомлен. Но он надеялся, что гений Хауса окажется достаточным, чтобы закрыть глаза на его сомнительную, а порой и убийственную мораль.
Должно быть так.

За месяц до освобождения Хауса из тюрьмы Чейз нашел в своем почтовом ящике толстый конверт, обклеенный австралийскими марками: предложение работы от Королевского госпиталя на северном побережье, Новый Уэльс, должность заместителя главы вновь учрежденного департамента диагностической медицины; согласно письму, Хауса готовы были взять на работу, как только ему будет возвращена врачебная лицензия.
Чейз уже давно не знает точно, верит он во что-то или нет, но он произносит: «слава Богу» и берется за телефон, надеясь, что хоть однажды получит то, на что рассчитывает.
Уилсон снимает трубку после второго гудка.
- Я как раз собирался звонить тебе. Получил два письма: одно для меня, предложили возглавить отделение онкологии, другое для Хауса – должность главы отдела диагностики. Команда из трех человек, возможность самостоятельно отбирать дела и максимум четыре часа клиники в неделю.
- Хорошо, - говорит Чейз, садясь обратно в кресло. – Есть и запасной вариант, эти готовы ждать сколько потребуется. Кадди принуждала Хауса выполнять работу в клинике из ошибочного убеждения, что это пробудит в нем гуманность – не давая себе отчета, сколь многие пациенты недовольны, что тем самым нарушается график собственной работы Хауса.
- Я скажу ему об этом, если он не заинтересуется, - произносит Уилсон, и в его голосе слышится улыбка, благодарность. – Мой предполагаемый офис расположен неподалеку от кабинета Хауса, это должно его умиротворить. Хорошо бы он согласился, это отличный шанс
- Он выгрызет тебе мозги нытьем по поводу перемены места.
- Так и есть, но для него что час езды от Принстона, что переезд за полмира – все едино. Жизнь и работа по соседству, во всяком случае, облегчат для него слом старого уклада.
- Тогда я извещу администрацию завтра. Раз уж мы переезжаем, мне необходимо найти квартиру, уложить вещи, забронировать рейс, и быстрее.
Он уже почти все собрал, все его вещи, кроме мебели, ютились в надписанных коробках. Поиск жилья отнимет больше времени, но Чейз рассчитывал, что в ближайшие пару недель сможет утрясти этот вопрос.
- Не спеши. Наши новые работодатели не выставили нам жестких условий, и, зная Хауса, можно предполагать, что пройдет еще не один месяц, прежде чем он согласится.
- Я знаю, но уж лучше иметь время в запасе. Если работа в диагностическом начнется не сразу, может, мне дадут возможность перекантоваться в отделении интенсивной терапии. – Чейз загнул уголок лежащего на коленях конверта, задумчиво покусал губы. – Я уже хочу как-нибудь устроиться. Месяцы подготовки стоили беспокойства, конечно, но…
- Куча работы, раздражающая неуверенность и полный хаос, - закончил за него Уилсон. – Неудивительно, что тебе хочется тишины и покоя. – Он усмехнулся. – Поверь, ты не первый, кого Хаус вынуждает окунуться в этот бардак.
Они позволяли себе говорить «когда», а не «если», с известной долей уверенности – едва ли Хаус получит равноценные предложения где-то еще. В конечном итоге, он действительно был очень рационален и всегда останавливался на оптимальных решениях.
Он нуждался в практике, в возможности занять ум – а без этого с тем же успехом Хаус мог бы жить в тюрьме.
Вспоминая о шуточке, которую как-то отпустил Хаус – мол, Чейз ведет свою родословную от бывших заключенных, - он подумал и об иронии, сопутствующей ситуации: переезд Хауса в страну, которая когда-то была одной большой колонией, означал, что тюрьма никуда не исчезает, что Хаус и впрямь тащит ее с собой и в себе.
- Поговорю с ним об этом, когда он выйдет. Несколько недель уйдут на адаптацию, вот увидишь.
- А он не будет против, если я навещу его перед отъездом? Сенсационные новости можешь оставить себе, но… - Чейз понимал умом, что Хаус предпочел бы обойтись без посетителей – это был лишний удар по его самолюбию. Просто он не хотел уезжать, не попрощавшись.
- Если решишься на визит, предупреждаю, что там просто чудовищная бюрократическая система, - сказал Уилсон. – Понадобится согласие Хауса, согласие тюремной администрации, пристальная проверка твоих личных обстоятельств, а еще недели уйдут на полный оборот бумажек по всем инстанциям. Тогда они назначат дату и пришлют тебе свод правил поведения.
В последние пару месяцев он навозился с бумажками на год вперед, но попробовать все же стоило.
- Похоже, тебе эта канитель знакома. Неужели все и впрямь так страшно, как звучит?
- Все еще хуже, зато Хаус сполна оценит твои усилия. Я только-только успел соблюсти все тамошние формальности и готовился к встрече с Хаусом, как они отправили меня обратно, потому что Хауса посадили в одиночку за что-то охарактеризованное лапидарно как «плохое поведение».
Чейз нахмурился.
- Они даже не предупредили тебя, что ты не сможешь его увидеть?
- Простая вежливость того требовала, но нет, не предупредили. Я дал Хаусу понять, скольких проволочек стоит получить свидание, и с тех пор он стал бережнее относиться к возможности увидеться с кем-то. – Уилсон помолчал, потом добавил: - Я помогу тебе с документацией.
На это и впрямь ушли недели. Оглядываясь назад, Чейз подумает, что стоило просто дождаться выхода Хауса из тюрьмы и навестить его тогда, вместо того чтобы иметь дело с бесчисленными запретами, включавшими в себя такие подробности, как количество ключей в связке (никак не более двух), форма одежды и точно определенное место для сидения. Он прошел проверку металлодетектором и получил невидимое клеймо на руку, светившееся в ультрафиолете – как будто пропуска на вход и выход было недостаточно.
Спустя двадцать минут ожидания охранник ввел его в комнату для свиданий. Там уже находились несколько заключенных, негромко переговаривающихся с родственниками и друзьями. Хаус ждал его за пластиковым столом, сидя лицом к будке охранника. Чейзу было позволено сесть спиной к посту, но жарко-щекочущее чувство в затылке и шее, рожденное знанием, что за ним наблюдают, не добавляло комфорта.
Он провел в комнате всего полчаса и уже благодарил незримое за то, что туда не придется возвращаться. Чейз задумался о том, как Хаус ухитряется терпеть такое и не свихнуться при этом.
Хаус выглядел больным и несчастным, и нетрудно было заключить, что его нога позволяет ему сполна ощутить вкус ада, и что он толком не спит; на его правой скуле Чейз разглядел оплывающий желтизной кровоподтек. Чейз стиснул зубы, удерживая внутри вопросы; Хаусу не понравилось бы его беспокойство.
- Ну так что, - ухмыльнулся Хаус, - это чистый мазохизм с твоей стороны, или нашлась иная причина упасть в ласковые объятия тюремной охраны?
Чейз не страдал мазохизмом, во всяком случае, не больше, чем любой человек, по доброй воле продолжавший общение с Хаусом. Стоило бы напомнить ему об этом, но Чейз хорошо усвоил, что с Хаусом лучше прямо переходить к самому важному.
- Я ухожу из Принстон Плейнсборо. Нашел себе место в диагностическом отделе в австралийской больнице. Лечу туда через несколько дней.
- А по телефону это нельзя было сообщить?
- Хотел тебя увидеть.
- Да, точно. Тысяча бессмысленных правил, ласки тюремных досмотрщиков и я, похожий на дерьмо – незабываемое переживание. Не стоило того.
- Не скажу, что мне тут все понравилось, но для меня важно знать, что я это сделал.
- Если попытаешься меня обнять, охрана тебя оттащит, - произнес Хаус, а потом сухо добавил: - Я знаю это взгляд. Ни один рациональный человек не станет соваться в это изнуряющее говно именно в силу своей рациональности.
- А забота в принципе иррациональна?
Скажи он это при других обстоятельствах, тогда, когда у Хауса была бы возможность развернуться и уйти, он бы не преминул ею воспользоваться. Но уйти сейчас означало, что свидание окончено, и что ему нужно возвращаться в свою камеру, и наверняка эта перспектива нравилась ему еще меньше, чем потенциально неприятный разговор.
- А ты должен? – спросил Хаус, скривившись.
- Ты сейчас говоришь себе, что меня бы здесь не было, будь мне все равно, - Чейз на минуту замолчал. – Я хотел тебя поблагодарить. Я научился от тебя большему, чем смог бы перенять от кого-либо еще. – Речь шла не только о медицине, и Хаус это понимал без лишних слов.
Хаус постучал пальцами по поверхности стола. Барабанный ритм звучал беспорядочно, но Чейз решил, что Хаус представляет себе фортепианные клавиши.
- Множество людей заметили бы, что без моей мудрости ты бы обошелся куда лучше.
Роуэн Чейз сказал ему много лет назад, что Хаус, вполне возможно, безумен, во всяком случае, его методы никогда не признает широкая медицинская общественность. Кэмерон утверждала, что Хаус погубил в нем человека.
- Да, - согласился он, - и мне определенно лучше без всех этих людей.
Уголок хаусова рта чуть приподнялся – самый доступный для него способ выразить одобрение.
- Так значит, в Австралии открылась собственная диагностическая программа?
Чейз кивнул. Ему хотелось поделиться деталями, дать Хаусу время на размышление, но все должно было идти своим чередом, и лучше предоставить Уилсону эту щекотливую задачу. Так что он просто сказал:
- Временно возглавлю отделение диагностики.
- Неплохо.
Хаус мог бы добавить что-то еще, но в это время шум усилился, в помещение вошла охрана, и стало ясно, что время свидания вышло. Хаус поднялся на ноги, держась одной рукой за стол, вслед за ним встал и Чейз.
- Буду по тебе скучать, - сказал он.
Если повезет, недолго.
- Пришлешь мне открытку, - произнес Хаус, а потом добавил: - Если собираешься обниматься на прощание, предупреждаю: слева ребра с шестого по восьмое чувствуют себя не слишком хорошо.
Чейз кивнул, обошел стол кругом, чувствуя, как сжалось горло: для Хауса это была не мелочь. Осторожно обнял его, избегая касаться левой половины тела. Хаус похлопал его ладонью по спине, и они отпустили друг друга. Охрана вскоре окружила заключенных, и Хауса увели в его камеру. На КПП Чейз показал свой смешной штамп на руке, отдал обратный пропуск и пошел домой, думая, что даже расставание длиной всего в пару месяцев стоило этого прощания.

**
Два месяца спустя его хорошо окуклившийся сон прервал телефонный звонок. Чейз вслепую пошарил рукой на тумбочке, сквозь щелочки глаз поглядел на дисплей. Шесть утра.
Звонил Хаус.
Закрытый ум не желал вычислять разницу во времени; Чейз пробормотал сонно «надеюсь, новости хорошие» и ответил на вызов.
- Алло.
- Да неужели же разбудил? – глумливо осведомился Хаус – Очень сожалею.
- Нет, не сожалеешь. Мы оба знаем, что ты разбудил меня специально.
- А ты специально подстроил сцену прощания, зная, что мы увидимся всего через два месяца.
Чейз моментально проснулся. Слова Хауса означали, что он соглашается на предложение. Он летит сюда, берет работу, и Чейз уже готов поверить, что на том конце молитвенной линии и впрямь кто-то дежурит.
- Я надеялся. А знать – нет, не знал.
- А должен был бы. Справлялся в администрации больницы?
- Нет, хотел сначала от тебя услы…
- Я хочу, чтобы ты отсеял всех потенциальных идиотов, претендующих на работу со мной, до сентября, когда явимся мы с Уилсоном. И отбери дела, которые по твоему мнению могут мне понравиться. Их количество должно выражаться однозначным числом.
- Ладно. Что-нибудь еще, мой белый господин?
- Нет. Сладких снов, - и Хаус повесил трубку.
Вменяемые люди бы заметили, что он должен поблагодарить, выразить признательность за все, что Чейз с Уилсоном для него сделали. Чейз в словах не нуждался. Дела Хауса звучали выразительнее.


Название: На благо больницы
Автор: titti
Персонажи: Уилсон, Хаус/Чейз
Размер: ~1000 слов
Саммари: Уилсон помогает Хаусу как может

Уилсон считал себя лучшим другом Хауса, более того: другом хорошим (если вы понимаете разницу). Они были знакомы целую вечность, или, по крайней мере, так им казалось - возможно, блистающая достоинствами персоналия Хауса усугубляла это обманчивое впечатление. Он помогал – или пытался помочь – Хаусу, когда тот налаживал новую жизнь, с ограниченной подвижностью и непрекращающейся болью. Он оставался верен долгу дружбы даже тогда, когда викодин обращал Хауса в невыносимого ублюдка.
Уилсон искренне полагал, что видел Хауса в его чернейшие дни, и что тот не может в потенции быть еще хуже. Жизнь доказала ему, что он не прав, когда Чейз пригласил Кэмерон на спектакль бродвейской постановки, как утверждали больничные слухи. Узнав об этом, Хаус стал поистине невыносим, беспрестанно оскорбляя и коллег, и пациентов. Уилсон почувствовал, что пора вмешаться, пока кто-нибудь не применил насилие.
Первую попытку дать совет в романтических делах и при желании нельзя было счесть удачной.
- Почему ты все еще здесь? – невежливо поинтересовался Хаус, после того как разбежался его отдел.
- Ты ведь знаешь, что она отменит это свидание, если ты попросишь, - ответил Уилсон напрямик. Может, к вопросу стоило подойти с большей деликатностью, но деликатность и Хаус?..
Тот поглядел на друга в упор.
- Понятия не имею, о чем ты.
- Ой, да ладно. С тобой нельзя иметь дело с тех пор, как Чейз пригласил Кэмерон.
- Хочешь сказать, что в другое время со мной можно иметь дело?
Уилсон закатил глаза.
- Я хочу сказать, что всем будет намного проще, если ты поведаешь ей о своих чувствах.
- О чем мы сейчас говорим? О твоем третьем разводе? – хмыкнул Хаус, поднимаясь на ноги. – Увидимся позже.
Уилсон не мог не признать, что замечание Хауса имеет смысл, но это не отменяло необходимость откровенного разговора с Кэмерон, потому что в противном случае Хауса могут просто убить за его сучество. К примеру, Чейз или Форман, но и Кадди нельзя сбрасывать со счетов.
Следующий представившийся ему удобный случай скорее напоминал попытку самоубийства. Чейз и Кэмерон вместе обедали в кафетерии. На самом деле эти двое прохладно относились к больничной кухне, но в последнее время Хаус держал их на коротком поводке. Уилсон поискал взглядом свободный столик и увидел притулившегося в углу Хауса, не сводящего с парочки глаз.
Кто-то поумнее, вероятно, просто убрался бы от греха подальше, но Уилсон был храбрым человеком и направился прямо к Хаусу.
- Этак ты трость сломаешь.
- Не усматриваю никакой логики в твоем заявлении.
- Ты стискиваешь ее так сильно, что у тебя суставы побелели. Ты все еще не разговаривал с ней?
- Если под «ней» ты подразумеваешь Кэмерон, я говорю с ней постоянно. Последний сеанс целительной беседы состоялся буквально десять минут назад, когда я велел ей доедать быстрее и возвращаться в лабораторию.
- Прекрасное начало. Думаю, она вся трепещет от предвкушения.
- А то как же. Обожаю наблюдать, как люди давятся, торопясь доесть.
- Ну и засранец же ты. Неудивительно, что она предпочла Чейза.
Хаус, очевидно, утратил терпение, поднялся с места, заявив:
- Мне надо работать.
Уилсон попытался было и в третий раз, упорствуя в намерении свести Хауса и Кэмерон вместе, как вдруг случилась странность. Хаус ухватил Чейза за воротник и втащил в свой кабинет. Очевидно, он намеревался заявить Чейзу, чтобы тот держался от Кэмерон подальше. Очевидно, Хаусу для такого разговора потребуется приватность. Столь же очевидно, что Уилсон станет подслушивать – конечно, только чтобы убедиться, что все останутся живы.
- Тебе надо прекратить это, - сказал Хаус.
Чейз невозмутимо стоял рядом, сунув руки в карманы.
- Понятия не имею, о чем ты.
Господи, парень перенял от Хауса не только его обширные познания в медицине.
- Имеешь, - буркнул Хаус, - а коли ты так глуп, скажу открытым текстом: перестань видеться с Кэмерон.
- Трудновато, когда мы работаем вместе. Видеться – вроде как ежедневное проклятие. Или погоди, ты имеешь в виду «ходить на свидания»? Ну так это тебя не касается.
- Ты ее используешь. Серьезные отношения тебе не нужны, и когда она это поймет, достанется всем, - Хаус усмехнулся. - Я пекусь исключительно о благе больницы.
- Не беспокойся, никаких завышенных ожиданий у нее нет. Мы просто проводим вместе время, когда есть настроение, вот и все, - Чейз удобно уселся на столе и только что не принялся болтать ногами. Уилсон подумал, нет ли у парня суицидальных наклонностей, потому что по лицу Хауса можно было заключить, что он созрел для убийства.
- Роберт! – прорычал Хаус, заставив незримого наблюдателя удивиться, с каких пор он запоминает коллег по именам.
- Нечего на меня орать. Ты сам сказал, что отношения тебя не интересуют, что мы должны встречаться с другими людьми. Я и встречаюсь, так какие проблемы?
Ух ты, если слух его не обманывает и слова эти значат как раз то, что значат – когда это Хаус стал заглядываться на молоденьких реаниматологов?
- И ты поверил? Чему я тебя научил в первую очередь, ммм? – Хаус заговорил как учитель со способным, но ленивым учеником, и нет, Уилсон точно не хотел знать, чему он там учил Чейза.
- Все лгут, - Чейз спрыгнул со стола и приблизился к Хаусу – уж слишком приблизился, ага. – Так что, это будут отношения, и никаких посторонних людей рядом?
- Слова ничего не значат.
- Ты ревнуешь, прелесть какая, - тут Чейз Хауса поцеловал, мягко и целомудренно, и Уилсон усомнился в наличии в госпитале достаточного количества антисептических средств, годных для промывания глаз, потому как - мягкость и Хаус?..
- Я не ревную и уж точно не прелесть. Скажи еще что-нибудь в таком роде, и останешься работать в ночную смену до конца дней своих, - пригрозил Хаус, но неубедительно.
- Опять лжешь. Ты станешь скучать, если я застряну в больнице на все ночи. И мы с Кэмерон не встречаемся. Я ей сказал, что у меня кое-кто есть, и мы развлекаемся просто по-дружески.
Хаус фыркнул, притянул Чейза к себе еще ближе (если то было допустимо законами физики), прикусил его за ухо.
- И кто теперь врет? Отзови приглашение, - заявил он и в свою очередь Чейза поцеловал.
Уилсон решил, что уже может удалиться. Дело сделано: он помог Хаусу, у того есть деву… ну, то есть австралиец, и коль скоро Хаус доволен, персонал может вздохнуть с облегчением. В конце концов, они все пекутся исключительно о благе больницы.

@темы: переводы, грегори хаус, фанарт, фанфики, роберт чейз, джеймс уилсон, 7 сезон

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 2

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 1

Доктор Хаус никогда не мог похвастаться умением ладить с окружающими его людьми, а инфаркт в свое время не просто чуть не оттяпал у него ногу, но и отнял значительную часть и без того скромных социальных навыков. А еще болезнь безвозвратно унесла в какие-то далекие и уже слегка нереальные дни многое другое, о чем здоровый человек и не задумывается никогда: радость движения, свободу жизни без боли, возможность совершать миллион простых действий, независимость от лекарств. Боль на долгие годы пропитала все его существование, то усиливаясь, то успокаиваясь, но все время оставаясь в рамках ощущения и рамках сознания, не давая забыть о себе ни на секунду. Ее было невозможно ни заглушить силой воли, ни перебить никаким переживанием, ни заставить умолкнуть хоть на сколько-то времени. Постоянное физическое страдание захватило себе большую часть его жизни, отражаясь на сотне мелочей: от поз для секса и до походов в туалет ночью, когда боль только-только слегка убаюкалась. Боль проникала даже в сон, превратив сновидения в бесконечную череду ярких цветных всполохов, картин, сцен, то бессмысленно—сюрреалистичных, то глубоко сюжетных, но всегда пронизанных если не физической мукой, то глубочайшим беспокойством.
Боль переплавлялась в терзающую тревогу, не оставляя Хауса даже по ночам, и в общем он никогда не спал особенно спокойно. Даже в объятиях Уилсона, когда его бессонница слегка отступала, Хаус периодически вздрагивал, бормотал что-то сквозь зубы, сбивал дыхание, с еле слышными стонами мотал головой. Уникальный мозг воспринимал миллионы единиц информации и, подстегиваемый кусающей болью, всю ночь крутил эти разнокалиберные данные, переиначивал их, превращал в гротески, строил и разрушал карточные замки из иллюзий и реальности, не давая себе отдыха.
Вначале Уилсона это пугало и будило, но постепенно он привык, не просыпаясь, крепче прижимать Хауса к себе, из-за чего тот слегка утихал и получал короткую, но безмятежную передышку.
Однако сегодняшняя ночь была особенно дурной. Хаус вообще не мог лежать спокойно, ворочался, метался, сбрасывал руки Уилсона с себя, пока тот не оставил попыток. Стоило хоть немного задремать, как почти сразу же он распахивал глаза, вырванный глухим грызущим беспокойством из этого призрака сна, и чуть ли не бился на постели в отчаянии от невозможности унять чертовы мысли, вившиеся роем, и чертову-чертову-чертову боль в ноге, которая казалось просто взрывалась от каждого движения.

Однако как ни плохо спал Хаус, Уилсон вообще не сомкнул глаз всю эту бесконечную ночь после Рождества.

***
На операционном столе в процедурной Кэрри Уэлш выглядела странно вытянувшейся, так что ей можно было дать лет 18-19.
Доктор Магнер, которую вырвали из дома как раз в разгар запекания гуся, зябко поежилась после холода полупустых улиц и еще раз пересмотрела историю болезни. Утренний анализ показал число тромбоцитов 115, и Камала не могла злиться на Хауса за то, что он поторопился сорвать ее в Рождество и вытребовать свою желанную биопсию прямо сейчас. Вернее, могла, конечно, и злилась, но скорее по привычке.
- Как они сделали это? – поинтересовался Ник – молоденький дежурный врач, едва ли год назад закончивший ординатуру.
Камала пожала плечами.
- Отыскали недавно умершего пациента с нормальной страховкой, договорились с патологоанатомами и перелили ей тромбоцитарную массу по его полису. Так что не будем подставлять наших коллег с диагностического отделения и затягивать процедуру, тем более долго эти перелитые тромбоциты не проживут.
- А не лучше было бы сделать лапароскопическую операцию для контроля иглы?
- Тебе бы лучше, - отозвалась доктор Магнер, - тем более что она без сознания. Я и так не промахнусь, а перелитые тромбоциты меня все-таки не радуют настолько, чтобы лезть в брюшную полость.
Посадить пациентку, как это положено для биопсии печени, было невозможно, и Кэрри положили на левый бок. Камала простучала грудную клетку, отмечая, где ясный легочный звук сменялся на тупой печеночный, определяя подвижность легочного края, чтобы случайно не попасть иглой в легкое, потом обезболила нужный участок и мотнула головой Нику.
- Давай эту хрень.
Подавая ей биопсийную иглу, он думал, почему ни один медицинский колледж и ни один курс оперативной хирургии не подготовит тебя к тому, что врачи абсолютно все инструменты называют не иначе как «эта хрень», «та хрень» и «вон-та-хрень-слева».
Игла вонзилась в обезболенную кожу и уже через несколько секунд Магнер извлекла мандрен ¹ и потянула аспират из печеночных клеток. Еще мгновенье спустя она уже вывела иглу. Вся процедура заняла минимум времени, и Камала подмигнула Нику.
- Вот и все. И из-за этого наши диагносты столько времени ломали копья. Пойдем писать протокол операции.
Ник подсел к ней, когда Камала уже вовсю стучала по клавишам компьютера.
- Идите домой, Магнер, если хотите, я все напишу, а то вас же ждут на Рождество.
- Меня ждет сын-спиногрыз и его подружка-барби.
- Не любите детей? – рассмеялся врач.
- Люблю, - не согласилась Магнер, - но мальчиков и обязательно совершеннолетних.
Ник все равно понимал, что она не уйдет, пока не пройдет хотя бы ранний послеоперационный период, как и положено хорошему хирургу.
Медсестра подошла примерно через полчаса, когда Камала уже снимала халат в ординаторской.
- Доктор, там давление упало.
Камала с Ником машинально переглянулись и, не сговариваясь, отправились вместе.
Давление действительно упало, некритично, но неприятно.
- Сделайте дофамин для сердца, поставьте капельницу с инфузионной терапией и переводите ее в операционную, - наконец, сказала Камала, ни на кого не глядя.
Лицо у нее было напряженное, между темных бровей легли морщинки.
Следующие полчаса они не торчали около пациентки, постоянно перепроверяя пульс и давление, но только потому, что заставляли себя этого не делать усилием воли. Переговариваться они в принципе еще переговаривались, но уже без шуточек и флирта.
Потом давление упало снова.
- Ник, возьми кровь, отправь в лабораторию и проверь на совместимость. Зовите реаниматологов. Звоните в переливание – пусть пришлют порцию плазмы… и цельной крови группы А(+).
Пока под присмотром реаниматологов одна за другой падали в «озеро» капельницы соломенно-желтые капли плазмы, Магнер стояла рядом молча.
- Это сердечная реакция на оперативное вмешательство? – аккуратно спросил Ник, слегка побаиваясь попасться под горячую руку.
Камала только дернула плечом, не сказав ни «да», ни «нет».
Следующие два часа держалось давление девяносто, а потом оно рухнуло сразу до неопределяемого. Реаниматологи оттеснили хирургов, занимаясь больной под истеричный писк аппаратов.
- Это кровотечение, Ник, - тихо сказала вдруг Магнер, не поворачиваясь к нему, - но черт меня дери, если я понимаю, откуда это кровит.
- Легкое? – очень осторожно предположил Ник.
- Да ни хрена! – тут же взорвалась она, точь-в-точь как он и предчувствовал. – Я могу отличить печень от легкого! Биопсия была взята правильно!
- Хорошо, - поднял он руки, показывая что сдается, - а что делать будем?
- Вы там закончили? – резко спросила Магнер у реаниматологов, которые вообще-то и вовсе не были виноваты. – Давайте шарящий катетер.
Идея была хороша тем, что по меньшей мере позволяла сразу же определить не только имеется ли кровотечение в брюшной полости, но и насколько сильное. Однако прошло еще полчаса, прежде чем реаниматологи позволили хирургам подойти к больной. Теперь трубки капельниц были подключены к трем венам и одновременно лили и физрастворы, и плазму. Анестезиологи сделали общее обезболивание, и Магнер стала осторожно вводить через разрез катетер в брюшную полость. Ник, которому работы сейчас не нашлось, обернулся, и на секунду ему показалось, что за стеклом двери, отсекающей операционную от коридора, мелькнуло лицо главы диагностического отделения, но его внимание сразу же отвлекла медсестра, которая принесла результаты анализов.
Катетер прошел в полость брюшины, и Магнер дернулась чисто машинально, потому что по трубке хлынула сплошным потоком кровь. Медсестра ахнула, едва не выронив посудину для замера количества потерянной крови, когда разбрызгиваясь во все стороны в ее дно ударила по напором тугая струя.
- Кровопотеря пятьсот… литр…
Кровь перемешалась с асцитической жидкостью, и впечатление из-за этого было еще жутче. Хирург выругалась, автоматически беря катетер на себя, но кровотечение по трубке, казалось, только усилилось. Снова запищали аппараты, показывая новое падение давления и сердечной деятельности.
- Кровопотеря полтора…
- Переливание готовьте! – скомандовала Магнер. – И несите еще плазму и еще кровь, быстрее, быстрее!.
- Магнер, посмотрите, - влез Ник, поднося ей результат анализа.
- Слушай, ты сейчас охрененно не вовремя, - бросила Камала, которую опять оттеснили реаниматологи.
Кровь по катетеру все еще лилась, и анестезиолог как раз подключал аппарат.
- Да посмотрите же!
Было что-то особенное в его голосе, и она перевела глаза от монитора, который все равно показывал, что давление слишком низкое для подсчета, и глянула на настойчиво показываемый ей анализ.
Этот быстрый взгляд отдался в ее ушах похоронным звоном, потому что на норовящем свернуться в трубочку клочке бумаги, похожем на чек из супермаркета, какой ей только сегодня утром выдали при покупке праздничного гуся, было четко напечатано «тромбоциты - 15».
И словно в ответ на это прозвучали слова анестезиолога:
- Остановка сердца.
Большая часть лица Камалы было закрыто маской, но глаза женщины расширились так, что Ник мог увидеть в них свое собственное перепуганное отражение.
- Где история? – тихо сказала Магнер и тут же уже намного громче: - Где этот чертов утренний анализ?!
- Доктор, не орите! – рыкнул на нее анестезиолог, вкалывающий больной адреналин.
Ник дерганно перелистывал так и норовящие слипнуться страницы, слишком сильно рванул одну из них, так что разрыв зазмеился почти до половины.
Над анализом они склонились вдвоем, только сейчас замечая не бросающуюся в глаза разницу между яркостью чернил у двух единиц в цифре «115».
Каждый, кто знал неаккуратный размашистый почерк Хауса, мог восхититься той выдержкой, которую ему пришлось проявить, чтобы подписать лишнюю единицу в анализ совершенно незаметно. Камала почерк Хауса знала, но восхищение было далеко не тем чувством, которое она сейчас ощущала.
- Где он?! – спросила она, явно сдерживаясь из последних сил, причем безрезультатно. Уравновешенность никогда не была ее сильным качеством. – Где этот мудак?!
- Заткнитесь вы, доктор! – на таких же повышенных тонах отозвался анестезиолог. – Больная стабилизирована. Лапароскопия?
- На кой хрен мне лапароскопия? – сказала Магнер, и Ник с изумлением впервые увидел, как трясет вздувшуюся венку у нее на виске ниже края шапочки. – Что я там увижу лапароскопом – полная брюшная полость крови и асцитической жидкости! Готовьте лапаротомию.
Реаниматолог начал устанавливать еще системы капельниц, а Камала и Ник, оба расстерилизованные пока трогали историю болезни, пошли перемываться.
- Магнер, - все-таки решился спросить он, когда они уже одевали маски, - а это…
- А это, - перебила она, - это все. Все, Ник. Счастливого Рождества.
Кэрри на операционном столе лежала, буквально ощетинившись иглами капельниц, подключенными к обеим подключичным венам, к локтевым, к венам нижних конечностей – куда только удалось установить. Растворы уже не капали – лились, отпущенные на максимум. Одновременно был установлен и новый пакет с кровью.
Кровь по прозрачным трубкам из брюшной полости текла все так же активно.
У Ника возникла парадоксальная ассоциация с цветочным горшком, который поливают из лейки сверху, а вода из него с такой же скоростью вытекает насквозь. Только в отличие от горшка человеческое тело к такому не приспособлено.
Срединный широкий разрез, дающий лучший обзор, Магнер делать побоялась, пошла меньшим доступом, ближе к печени. Каждый сосуд, даже самый маленький кровил так, как будто никакого свертывания крови не существовало в природе в принципе. Ник цеплял на них зажимы и с ужасом видел, как новое кровотечение начинается в тех местах, где зубчики браншей соприкасаются с тканями.
Когда они рассекли брюшину, то кровь с асцитической жидкостью ухнула на руки им обоим и на операционный стол, и на пол, промочив белые больничные кеды Ника, даже несмотря на бахилы, насквозь, вплоть до носков. Кэрри вдруг застонала, болезненно, жалобно, как будто все чувствовала.
- Продолжайте, доктора, все в порядке, - сосредоточенно, но спокойно сказал анестезиолог, внимательно следящий за приборами, и тут же перебил сам себя: - Нет, нет! Вторая остановка сердца! Хирурги - в сторону.
Они ждали еще полчаса, пока реаниматологи закончат. Операционная медсестра подошла с новыми масками.
- Меняем, доктора.
Маску с Камалы сняли, и Ник увидел, как женщина тяжело дышит сквозь зубы – стиснутые так крепко, что даже щечные мышцы четко контурированы под кожей. В вырезе хирургического костюма было видно, как бьются вены на смуглой шее, и молодой человек едва удержался, чтобы не прижать к ним пальцы, определяя пульс. На вид казалось, что он колотит под сто пятьдесят.
- Больная стабилизирована, продолжайте, доктора.
Они дошли до печени, отвели ее наверх, но найти область биопсии не удавалось, ощущение было такое будто кровит все одновременно и со всех сторон. Магнер стала накладывать стягивающий шов, надеясь затянуть кровящее место где-то в глубине окружающими тканями, но, глядя, как от каждого вкола иглы вовсю, не останавливаясь, течет кровь, Ник только головой тихонько покачал.
- Будем тампонировать сальником?
Однако они только начали подводить большой сальник, чтобы зажать им кровоточащее место, как наступила третья остановка сердца.
Больше к столу их уже не позвали.
Смерть больного на столе - самая страшная для хирурга – и Ник не удивлялся, что и через полчаса, когда они уходили к неизбежным бумажкам и оправданиям пульс у Камалы на шее колотил все так же.
Уходя, он оглянулся на еще лежащую на операционном столе Кэрри, которую до этого как-то особенно и не разглядывал – не до того было. Лицо у нее, как у всех, кто умер от большой кровопотери, сразу заострилось, как-то усохло, словно умерла она уже несколько часов назад, и приобрело изголуба-бледный оттенок, на котором герпетические высыпания казались еще ярче. Губы, веки, крылья носа налились бледно-фиолетовым цветом.
Глаза у девочки были открыты, залиты расширенными зрачками и поблескивали под лампами, но каким-то матовым, неживым отблеском.
Ник не смог заснуть в следующую, послерождественскую, ночь, пока не скурил три косяка подряд, чтобы забыть этот взгляд.
***
Доктор Магнер в послерождественскую ночь как раз спала. Правильнее сказать, вырубилась, положив голову на высокий подлокотник дивана в ординаторской, и резко проснулась, стоило заведующему приемным покоем доктору Рэддерсу подойти поближе.
- Я уже иду. Историю болезни и чистый халат, пожалуйста. А, это ты… тогда ничего не надо, можно только одну порцию садо-мазо секса.
- Камала, - нарочито увещевательно сказал он, присаживаясь на диван рядом с ней, - ты здесь уже тридцать с лишним часов. Давно закончилась прошлая смена, началась следующая, и ни одна из них не твоя. Я тебя умоляю – иди домой. Карлос приехал, он тебя заберет.
- Не хочу домой.
Она вздохнула и провела рукой по неопрятно завернутым в пучок волосам, так что жесткие блестящие пряди окончательно выбились и упали на усталое лицо.
- Я слишком зла, - продолжила она. – Достаточно зла, чтобы раскатать дома всех обитателей, а они совсем не виноваты.
- Камала, - снова повторил он, получая неосознанное удовольствие, прокатывая ее имя по языку, - так нельзя.
- Иди к черту, - тут же вспыхнула она. – Если я полосну по воротной вене на операции, и больной откинется, это я как-нибудь переживу, но когда пациентка истекает кровью только потому, что один козел подделал анализ – то, черт, я хочу, чтобы он лег и сдох рядом с ней.
Мужчина скривил тонкий рот в подобии ухмылки.
- Ты не уложишь Хауса при всем желании – это делает доктор Уилсон, насколько мне известно, так что тебе тут не тягаться.
- Ни черта. Мои Y-хромосомы определенно круче, чем у Джеймса.
- Это точно, - мрачно согласился Рэддерс и продолжил мягче: - Камала, это все печально, но Кадди сказала, что постарается прикрыть твой рейтинг, а комиссия – это будет формальность…
- Нет! – оборвала она его, и это «нет» прозвенело словно удар стеклом об асфальт. – Эта девчонка мертва, и это не формальность. И мне плевать, прикроет ли Кадди мой рейтинг.
- Послушай меня, не связывайся, - без особой надежды сказал Реддэрс.
Магнер зябко передернула плечами, нервозным и каким-то брезгливым движением.
- Лучше я себя буду слушать. Мне нравятся советы только от умных собеседников.
Врач только покачал головой, вставая с дивана. На его невыразительном лице, обрамленном рано поредевшими волосами неопределенного цвета, застыло сдержанное несогласие.
- Я тебя не одобряю.
- Ну, это и вовсе не новость, - в тон отозвалась Камала.
Оставаясь с ней наедине мужики, как правило, хотели по большей части секса. Это не исключает одобрения, но и не требует его.


~~~
Мандрен (франц. mandrin) — стержень для закрытия просвета трубчатого инструмента (зд. биопсийной иглы).

Глава 2

Машина Хауса подлетела к перекрестку и, завизжав тормозами, остановилась в паре сантиметров от того чтобы вылететь на пешеходный переход, спасенная новым рефлектором на шинах и невероятной удачей.
- Мы вполне можем ехать медленнее, - кратко заметил Уилсон, которого ремнями безопасности сильно дернуло за плечо.
- Ты вообще меня не понимаешь?
Хаус, жалующийся на недостаток понимания, вообще зрелище довольно комичное, но Уилсону как-то изменяло сегодня чувство юмора.
- Я понимаю, что Кадди будет разочарована, если мы разобьемся до лечебно-контрольной комиссии.
Хаус с размаху двинул кулаком по клаксону, чуть ли не насмерть перепугав пожилую леди, честно переходившую на зеленый свет дорогу.
- У тебя не о чем больше поговорить?
Уилсон сделал вид, что задумался.
- Нет. Нет, мне все как-то больше нравится сейчас говорить о комиссии.
Последнее слово силой инерции ему забило назад в горло - с такой скоростью Хаус рванул машину с места.
Уилсон устроился поудобнее. Он понимал, что от комиссии, как и от разговора, так легко не уедешь.
*
Доктор Хазе еще был в отпуске, поэтому вместо него на комиссию явился врач из комитета – длинный и тощий как макаронина и такой же бледный. Знаком он Уилсону был только шапочно, но даже невооруженным глазом было видно, что доктору Макаронине неловко в кресле председателя комиссии.
Уилсон и сам бы дорого отдал, чтобы иметь возможность не приходить на эту комиссию – смотреть на Камалу было откровенно страшно.
Вместо него на Камалу посмотрела Кадди со смесью тревоги, сочувствия и раздражения.
- Почему ты не зашла ко мне? – вполголоса спросила главный врач.
- Со вчерашнего дня я приняла решение перестать с тобой здороваться, - мгновенно ответила Магнер, - а в твоем кабинете это было бы уже невежливо.
Там была еще какая-то история не то о Кадди, которая не приехала, когда ей позвонили по поводу кровотечения у Уэлш, не то о Магнер, которая не позвонила Кадди по поводу того самого кровотечения, не то о чем-то другом. Варианты разнились в зависимости от того, у кого Уилсон спрашивал. Большинство сходилось на том, что Кадди просто расплачивается за потакание Хаусу, и, учитывая, что сейчас главврач спустила реплику Камалы на тормозах, Уилсон был готов в это поверить.
В тот самый момент, когда доктор Макаронина посмотрел на часы и потер очень редкую шевелюру шампиньонного цвета, очевидно, собираясь с силами, чтобы объявить комиссию открытой, дверь резко открылась, и зашел Хаус. Простучал тростью вдоль длинного стола и уселся между Кадди и Магнер.
Камала ничего не сказала, но глаза у нее сузились и все тело напряглось струной, а Уилсон содрогнулся, представив во что сейчас выльется эта комиссия.
- Почему ты? – быстро спросила Кадди, чье воображение, очевидно, сгенерировало сходные картины. – Что делает доктор Стюарт?
- Смотрит на часы, - отозвался Хаус, прислоняя трость к краю стола и стараясь усесться в кресле поудобнее – ногу сковало болью словно панцирем испанского сапожка, - ждет пока его освободят из кабинки туалета. Дверь заело.
Уилсон видел, что Кадди явно подмывает выяснить всю подноготную внезапной поломки, но она благоразумно отложила дознание до окончания комиссии.
- Доктора, - тихо заметил позабытый Макаронина, - давайте начнем.
Магнер сухо и коротко докладывала клинический случай, Макаронина шелестел страницами истории болезни, а потом перекинул ее доктору Леммон. Та пробежала глазами пару записей и отложила в сторону.
- Уважаемая комиссия, коллеги, мною был осмотрен труп пациентки, - отрапортовала патологоанатом, как только хирург закончила, - приготовлен макропрепарат печени и дано подробное описание. Печень в нескольких местах прошита матрацными швами, при тщательной ревизии обнаружен вероятный вкол от биопсийной иглы, затронувший сосуд среднего калибра. Биопсийный вкол расположен в типичном месте. Травмированные сосуды зияют, тромбоцитарных тромбов не обнаружено. Причина смерти: геморрагический шок от массивной кровопотери, - закончила она.
Удивления насчет таких выводов никто не высказал – примерно такого и ждали. Хаус бросил быстрый взгляд искоса на сидящую рядом Магнер, но, слава богу, промолчал.
- Что насчет вас, молодой человек? – вдруг спросила патологоанатом.
Ник, сидевший дальше всех, даже вздрогнул.
- Мэм?
- Как вы оцениваете действия ответственного хирурга, выполнявшей операцию? – пробормотал председатель, в чьи привычки входило обыкновение адресоваться в первую очередь стоящему перед ним стакану.
Ник быстро посмотрел на председателя, на Магнер, на Кадди, снова на председателя. Уилсон мог только ему от души посочувствовать.
- Как я могу оценивать это?
- То есть сказать вам нечего? – заметил председатель как будто с искренним сожалением. - Понятно. Доктор Магнер, почему вы не перелили больной тромбоцитарную взвесь, когда началось кровотечение?
- В гематологическом отделении больницы нет тромбоцитарной взвеси на данный момент, - отрапортовала Камала.
- Доктор Магнер, почему вы вообще пошли на биопсию у такой больной, не имея тромбоцитов под рукой?
- Согласно анализам у нее не было для этого показаний, - кратко сказала хирург.
Кадди и Уилсон переглянулись.
Доктор Макаронина только скривился, словно съел несвежую устрицу.
- У вас была тяжелая больная, и вы даже не подстраховались? Вы себя что, возомнили гениальным хирургом?
- Нет, я так о себе никогда не думаю, - отозвалась Камала.
Председатель еще раз пролистнул, подчеркнуто небрежно, историю болезни и опять бросил ее на стол.
- Ну что, коллеги, придем к выводу, что если бы не дефицит на гематологическом отделении и не самонадеянность хирурга, то пациентка осталась бы жива? – спросил он, постукивая самыми кончиками пальцев по столешнице, и бросил близорукий взгляд сначала на доктора Леммон, а потом на Уилсона.
Кадди еле слышно вздохнула. Ник на своем конце стола даже дышать как будто перестал. Магнер переплела пальцы с такой силой, что костяшки на ее смуглых руках стали совершенно белыми.
Уилсон понимал, что Кадди не меньше чем он испытывает желание согласиться с председателем и закрыть эту тему как можно скорее, но никому не хотелось заговаривать первым.
Внезапно тишину разорвал резкий и удивительно громкий удар, когда трость Хауса со всего маху упала об пол. Уилсон вздрогнул всем телом, несколько даже преувеличенно, не столько от неожиданности, сколько от желания сбросить с себя спеленавшие бинты напряжения.
- Пациентка осталась бы жива, - заявил Хаус, единственный никак не отреагировавший на звук, - если бы кто-то не попал иглой в сосуд среднего калибра.
Уилсону померещилось, что эта фраза воочию отозвалась в его ушах тревожной сиреной.
- Пациентка, - очень отчетливо проговорила Магнер, ни на кого не глядя, - осталась бы жива, если бы кто-то не подделал результат анализа.
Кадди прикрыла на секунду глаза, но тут же открыла их снова, потому что врачи заговорили одновременно и понять, кто что имеет в виду, стало невозможно.
- Доктор Магнер, - перебил всех председатель, и в голосе у него звучало тупое удивление, - вы желаете что-то сообщить комиссии?
- Да, - ответила та, вырывая руку из цепкой хватки что-то говорящего ей Ника, - я хочу подать служебную записку о случае нарушения врачебной этики, фальсификации данных и подлоге, повлекшем за собой смерть пациента.
С этими словами она швырнула через стол сложенный листок так, что тот оказался перед председателем. Тот взял его, развернул, пробежал глазами, потом прочел еще раз внимательнее и передал Кадди. Та едва взглянула и опустила письмо на стол. Пальцы у нее слегка подрагивали, когда она подтолкнула бумагу к Уилсону жестом, брезгливым, словно эта записка была чем-то заляпана.
- У вас есть комментарии?
Пока Кадди собиралась с мыслями, Уилсон поднял глаза от текста, который якобы читал и столкнулся взглядом с Камалой. Смотрела она исподлобья, голова у нее была опущена. Хаус наоборот сидел, вскинувшись, высоко вздернув подбородок.
Но поймать его взгляд Уилсону не удалось.
- Доктор Леммон, - проговорил Уилсон, вызывая огонь на себя, - вы можете ответить, какое значение для смерти пациентки имели данные обстоятельства?
- Я не готова дать заключение по этому вопросу, - тут же ответила патологоанатом.
Доктор Макаронина перевел свой рыбий взгляд на Уилсона с такой надеждой, будто рассчитывал, что тот сейчас разрулит всю ситуацию одним взмахом волшебным скальпелем.
Ну, или волшебной биопсийной иглой.
- Доктор Хазе возвращается из отпуска через неделю, - заметил Уилсон, вроде как ни к кому не обращаясь.
Что еще он мог сделать?
Председатель степенно кивнул.
- Комиссия переносит заседание до выяснения всех обстоятельств. До следующего заседания доктор Магнер снимается с поста ответственного дежурного доктора. Доктор Хаус отстраняется от лечебной работы. На настоящий момент заседание комиссии закрыто, благодарю вас, коллеги, все свободны.
Уилсон, наконец, вдохнул и ощутил, как кружится у него голова.

Камала, воспользовавшись галантностью доктора Макаронины и Уилсона, пропустивших ее дверях, вылетела из зала с такой скоростью, что повелительный возглас Кадди отскочил от ее спины, как от бронежилета. Хаус не мог рассчитывать на галантность, равно как и не мог выиграть забег на стометровку до лифта – и нет, спасибо, ему вовсе не требовалось напоминание об этом в виде взрыва боли в ноге. Однако оно все же появилось, и мучительные, холодом пробирающие по спине, отголоски прокатились по всему телу, когда он встал, сжимая одной рукой трость, а второй - спинку кресла.
Примерно в такой стратегически неудачной позиции его и перехватила Кадди, вцепившись наманикюренными ногтями в его запястье.
- Сейчас ты пойдешь ко мне в кабинет, - прошипела она, и Хаус в который раз подивился умению женщин шипеть слова, в которых и вовсе нет шипящих, - причем немедленно, понял меня?
- А амилаза¹ портит жемчуг? – отозвался Хаус, с интересом разглядывая красивый браслет из ровных светлых жемчужин, в несколько рядов оплетающий ее запястье.
- Что? – автоматически переспросила Кадди.
- Я собираюсь по дороге, пока ты будешь тащить меня до кабинета, отгрызть себе руку и сбежать, могу случайно закапать слюной твой браслет. Не потому что он мне так нравится, и я собираюсь попросить такой же у Уилсона на Новый Год – я в любом случае предпочту украшенное стразами кольцо в нос, но…
- В моем кабинете, - отчеканила Кадди, отбрасывая его руку, словно ядовитую змею, - через пять минут и попробуй только не явиться.
Хаус склонил голову к одному плечу, явно что-то обдумывая.
- Как прикажешь. Мне нравится, когда женщина командует. Поэтому в нашем тандеме рулит Уилсон.
Кадди развернулась на каблуках и, чеканя шаг, прошествовала к выходу.
Как только двери за ней закрылись, Хаус снова опустился в кресло.
Мысли его скакали хаотично, разрозненные куски информации выхватывались, кружились, подстраивались друг к другу в призрачных подобиях решений и рассыпались осколками.
Хаус думает, что ситуация очень похожа не на ножницы даже, а на самый настоящий тупик, как если, продвигаясь по желудочно-кишечному тракту – а подчас он воспринимает свою жизнь в том числе в медицине именно так – он попал бы внезапно в аппендикс. Не просто тупик, а тупик, в котором постепенно созревает гнойный нарыв. Аппендицит, флегмонозный или даже гангренозный… Взгляд его упал на лежащую на столе записку от Магнер – видимо, забытая Кадди копия. Да, гангренозный. Определенно гангренозный.
Хаус думает, кого вызовут экстренно из отпуска, чтобы заменить Камалу в роли ответственного врача. Ему вспоминается смутно что-то о надбавках за выход первым врачом, и он вяло размышляет, сложнее или легче снять со ставки хирурга эти самые надбавки, при учете того, что сейчас конец декабря. Ну, то есть, если перефразировать, он прикидывает, стоит ли ему опасаться, что в бухгалтерии в отместку забудут перечислить ему зарплату? Это, не считая, конечно, того, что хирургические медсестры наверняка постараются плюнуть ему в кофе.
Хаус думает, какие именно пациенты сейчас находятся на попечении диагностического отделения и каков шанс, что Форман их угробит. Он изрядно подзапустил там дела, занятый последнее время исключительно этим проклятым гепатитом. Кажется, в приемном что-то болтали о мужике с поврежденным глазом, но, по мнению Хауса, это ничем страшным грозить не могло, разве только потерей зрения, а он, в общем, был близок к утверждению, что мир не стоит того, чтобы на него смотреть. Эту сентенцию он готов был повторить и пациенту, если это разрешено в положении чертового-отстраненного-от-работы врача, надеясь, что она сыграет свою утешительную роль.
Хаус думает, переспал ли Чейз с Кэмерон, думает, будет ли Кадди злиться все время до комиссии, думает, какое на Лизе сегодня белье, думает, что дадут в столовой на ланч, думает, что надо купить домой из продуктов. Он думает о тысяче вещей одновременно, просто чтобы не думать об одной, которая так настойчиво лезет в его гениальные мозги.
- Доктор Уилсон?
Дверь за его спиной внезапно приоткрылась, а возглас с губ Пейдж, заглянувшей в образовавшуюся щель, сорвался раньше, чем она поняла, что онколога в зале нет. Женщина уже почти успела пробормотать неловкое извинение и ретироваться в безопасное пространство коридора, как ее перехватила команда от Хауса.
- Стоять! Он у Кадди, предается распутной бюрократии. А мне надо, чтобы ты кое-что передала. Сумеешь запомнить несколько английских слов, односложных, разумеется?
- А если я отвечу «нет», вы позволите мне уйти? – с робкой надеждой уточнила Салливан.
- Я заставлю тебя их записать. Возможно кровью. Да, непременно кровью. Группа А, резус положительный – сбегай в гематологию и принеси. Заодно захвати мне кофе по дороге.
Пейдж обреченно вздохнула.
- Я запомню.

Кадди трагическое происшествие в больнице сдернуло с едва начавшегося отпуска на горнолыжном курорте, и Уилсон был уверен, что главврач спала не лучше их всех эти дни, но лицо у женщины было уже слегка обветренное. Прилипший к коже легкий загар шел Лизе до чрезвычайности, и не было причин не сообщить ей об этом.
Кадди слабо улыбнулась – комплимент не сделал ее настроение идеальным, но немного радости все же добавил, а сейчас любая не была лишней.
- Ты думаешь, это была хорошая идея? – вновь посерьезнев, спросила женщина. – Насчет Хазе, я имею в виду.
Уилсон сел в кресло и машинально потер шею над жестким воротничком сорочки.
- Не знаю, честно, не знаю.
Они обменялись понимающими взглядами.
Среди докторов немало тех, кто понимает, что исправить свою ошибку проштрафившийся врач может, только оставаясь врачом. Однако Хазе, годами из дня в день выслушивающий одни и те же истории – о пациенте, умершем от жировой эмболии, потому что пропустили перелом бедренной кости из-за рентгена не той ноги; о женщине, которую взяли на кесарево сечение слишком поздно и внебрюшинным доступом пересекли сосудистый пучок матки; о юноше с асцитом, которому врач сделал лапароцентез и обрек на смерть с постоянной потерей жидкости через незатягивающуюся дырку в животе – и, соответственно, одни и те же оправдания, легко мог за одну-единственную ошибку перечеркнуть врачу всю карьеру в медицине.
- Я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь, но суд… - Кадди не договорила, ощущая полную беспомощность – она не знала, как сказать Уилсону, что для Хауса судебное разбирательство так скоро после истории с Триттером может обойтись слишком дорого.
Уилсон, однако, понял ее и так – он уже передумал это все не по одному разу в мрачном отчаянии этой ночью.
- Хазе никогда не пойдет на судебное разбирательство, он терпеть не может выносить сор из избы.
- Так ты… - заговорила, было, Кадди и замолкла, чувствуя, что вопреки желанию и инъекциям ботокса брови у нее поднялись в изумлении.
- Я предпочту увидеть Хауса без диплома, чем Хауса за решеткой, - немного раздраженно выпалил Уилсон. – Что поделать – я не рисковый и бесстрашный! Правда, - уже намного спокойнее заметил он, - кроме Хазе еще есть Камала… и миссис Уэлш.
- Я беседовала с миссис Уэлш – но не поняла, что та собирается делать, она… не в лучшем состоянии сейчас, а Камала… с Камалой надо поговорить.
Уилсон с сомнением покачал головой.
- Я бы не стал. Не сейчас, по крайней мере. Думаю, она с легкостью убьет теперь любого, кто заговорит с ней о Хаусе - и если среди присяжных будет хоть один хирург, то ее оправдают.
- Предлагаешь оставить ситуацию на откуп дипломатии Хауса? – спросила Кадди, но он ничего не успел ей ответить, потому что в дверь постучали.
- Доктор Кадди? – осторожно начала Салливан, не желавшая попадать под горячую руку. – Я хотела сообщить доктору Уилсону, что его ждет пациент с аденокарциномой, и хотела сказать вам, что мы пока откладываем плановую операцию по пересадке сердечного клапана мистера Квина, который только что поступил – подозрение на инфекцию. Кроме того, - замявшись, продолжила она, - доктор Хаус просил передать, что он неукоснительно выполнит ваши рекомендации.
- Что? – одновременно переспросили и Уилсон, и Кадди, равно удивленные такой политичностью Хауса.
Салливан выглядела почти смущенной.
- Он сказал, вы велели ему «попробовать не прийти» к вам в кабинет – он решил так и сделать. Говорит, у него получилось.
Кадди отпустила врача приемного покоя и снова повернулась к Уилсону.
- Кажется, Хаус по обыкновению решил переложить титанические усилия по его спасению на чужие плечи, не находишь?
*
- Не смей смотреть на меня с осуждением, не смей смотреть на меня с жалостью, а ты вообще никогда на меня не смотри, - бойко расставил все по местам Хаус, хлопая дверью диагностического отделения.
Форман, которому была адресована последняя фраза этой тирады, с трудом удержался от искушения закатить глаза.
- У меня в распоряжении нет ни осуждения, ни жалости, так что с удовольствием.
- Вот и славно, - кивнул Хаус. – Ну что, дети мои, какое-нибудь новое дело тут есть?
Чейз открыл, было, рот, но перехватил взгляд Кэмерон и молча отвернулся, сделав вид, что он тут вообще не причем.
- Может быть, мы обсудим отчет, который нужно составить для комиссии? – предположила девушка, злясь на собственный голос, прозвучавший как угодно, но только не уверенно.
- Тут нечего обсуждать. Комиссия – такая мелкая гадость, что он ней даже говорить не стоит, - возразил Хаус, поднимаясь на ноги и отворачиваясь от Утят, чтобы налить себе кофе.
Он поставил чашку на стол, но пить не стал. Три пары глаз смотрели на него так внимательно, словно его команда подозревала, что Хаус вот-вот должен превратиться в голубя, и ни в коем случае не хотела пропустить этот момент.
- Черт возьми, - слегка прикрикнул на них Хаус, - что там с этим проклятым пациентом, у которого поцарапан глаз?! Обсудим это, пока он не остался без глазного яблока или тем паче обоих? Да? Нет? Может быть?
- Тут нечего обсуждать, - почти попав в его тон, отозвался Чейз.
Услышав, как Хаус в ответ фыркнул, Форман испытал почти непреодолимое желание закрыть лицо руками.
- Отлично, тогда давай обсудим другое: у тебя на запястьях ожоги от веревки, мама Кэмерон оставила сегодня сообщение на рабочем автоответчике с поздравлениями – значит, Кэмерон не ездила домой и не была в праздники у себя. Ну что, Чейз, давай, поделись с классом. Тебе понравилось? А ей? Что она сказала? А с чего ты взял, что она сказала правду? Как это было? По-миссионерски? По-собачьи? По-детски? Или роскошный трах в мозг, когда она рассказывала про страну розовых пони и умерших мужей?
Вопросы Хауса летели со скоростью пулеметной очереди и наносили практически такой же урон. По крайней мере, Чейз точно выглядел, словно в него всадили пару-тройку пуль. Кэмерон вскочила и хлопнула дверью так, что по поверхности кофе, остывающего в чашке, прошла дрожь, словно от землетрясения.
- Эллисон! – воскликнул Чейз и бросился за ней, даже не удосужившись ответить Хаусу.
Каблучки Кэмерон простучали скоростной дробью, а у Хауса все равно был выработан специфический иммунитет на любые ответы.
Хаус снова взял в руки чашку и даже поднес к губам, но не сделал ни глотка. Форман откинулся на спинку кресла, складывая руки на груди.
- Отлично сработано, - похвалил он, даже не пытаясь придать тону какую-никакую политичность. – Вы – профессионал.
Звонок телефона прервал эти дифирамбы. Форман сказал в трубку пару ничего не значивших фраз, нажал отбой и встал.
- Может, поделишься? – уточнил Хаус. – Я тут все еще вроде как заведующий.
- Из приемного, - кратко доложил Форман. – Они подозревают, что больной носитель метилрезистентного стафилококка, но не могут это доказать. Кардиологи требуют немедленно поднять его на операцию по пересадке клапана, а бактериологический анализ посева из зева пока не готов.
Хаус встал, тяжело опершись на трость.
- Ну, пойдем, посмотрим на этого больного.
Форман не стал спорить, но беззвучно вспомнил фразочку из тех, которые строго-настрого запретил себе упоминать, когда надел белый халат.
*
- И снова здравствуйте, - без особого энтузиазма поприветствовала Хауса Салливан, бросая не слишком радостный взгляд на Формана.
Тот только пожал плечами, причем так, чтобы Хаус этого не увидел.
- Мистер Квин, 56 лет, поступил для пересадки сердечного клапана. Неясные результаты мазка из зева. Мы заставили его пересдать анализ и отправили на экспресс-тест, но результат будет только через час-два, а хирурги требуют немедленной подачи на стол – у них простаивает чистая операционная, а потом все расписано по часам. Если у него действительно МРС, он подлежит обязательному карантину в другой больнице…
- Знаю без тебя, - прервал Хаус, вытащил из ее несопротивляющихся рук историю болезни и швырнул на пол за стойку медсестры. – Меня раздражает, как ты шуршишь страницами. Там нет главного – результата анализа, что ж ты их перебираешь?
- Убить меня мало, - невнятно пробормотала женщина, пропуская их за ширму к больному.
Мистер Квин был грузным мужчиной с моржовыми усами и отдышкой на вдохе.
Форману в принципе не часто приходилось видеть, чтобы Хаус вел полный опрос пациента – обычно это работу он предпочитал спихнуть на кого-то другого. Поэтому он был даже немного удивлен, насколько дотошным и занудным педантом может быть гениальный диагност, когда хочет не гениально потянуть время.
Наконец, они добрались до последней строчки приемной формы, той самой про «физиологические отправления со слов в норме». Форман, было, вздохнул с облегчением, но тут Хаус закатил такой допрос с пристрастием, будто как минимум подозревал, что мистер Квин в желудке перевозит пару килограммов кокаина. Сраженный пациент сознался под давлением, что кал у него сегодня был «какой-то темный».
- Что значит «темный»? Темно-красный? Темно-синий? Черный? Черный, как вакса? Или просто обычный? Черный или коричневый? Вы слепой? Вы дальтоник? Вы идиот?
- Да я не рассматривал! – наконец, сумел вставить слово несчастный мистер Квин.
- А стоило бы, - припечатал Хаус, поворачиваясь к Салливан. – Реакция на скрытую кровь?
- Не делали.
Хаус удовлетворенно вздохнул.
- Форман?
- Больной должен быть задержан в приемном отделении для решения вопроса о возможности кишечного кровотечения, - бодро отрапортовал он научное определение пальца, засунутого в задницу. – Пойду, перчатки принесу.
- Не надо, - остановил его Хаус, - пусть этим занимаются специально обученные люди. Позвони наверх, вызови Магнер – она же у нас вроде как хирург.
Салливан и Форман обменялись взглядами полными чистого ужаса. Женщина подошла к стоящему на столике в углу больничному телефону и, встав так, чтобы заслонить его, незаметно зажала клавишу отбоя и набрала номер.
- Не берут, - сказала она через полминуты.
- Должны взять, - безапелляционно заявил диагност, забирая трубку из ее рук, - они мне нужны в кои-то веки раз.
Хаус позвонил сам, и на том конце, разумеется, тут же ответили.
- Хирургия? Приемное отделение. Попросите доктора Магнер срочно спуститься – экстренный вызов, кровотечение.
Если, спустившись, Магнер была просто недовольна, то, когда она узнала, зачем ее, собственно, позвали, даже в лице изменилась.
- Вы сдурели? У меня наверху полное отделение больных и интерны, а вы зовете меня, чтобы я сунула палец пациенту в задницу? Почему бы вам не сделать этого самому – вы спите с мужиком, должны быть большим специалистом в этом деле!
- Не могу отбирать лавры у непревзойденного профессионала, - покачал головой Хаус, галантно протягивая ей перчатки. – Это ведь твоя обязанность, так? Салливан, голос!
- Боже, не вмешивайте меня в это, - взмолилась женщина.
Магнер рванула у него перчатки так, что те чуть не лопнули пополам, натянула их на руки, вызывающе щелкнув раструбами по запястьям, и сунулась под простыню пациента.
- А собственно…? – подал голос мистер Квин.
- Да заткнитесь, - рявкнула на него Магнер. – Вы тут вообще не причем.
Хирург вытащила руку и продемонстрировала поднятый средний палец Хаусу.
- Никакого кровотечения. Вы довольны? Или мне эту перчатку вам в контейнер с завтраком уложить?
- Вполне, - согласился тот, краем глаза заметив, что в приемное спустился Уилсон.
Магнер еще пару мгновений сверлила диагноста взглядом, а потом сорвала перчатки, попутно выворачивая их, и швырнула резиновый ком на пол, почти случайно попав в хаусовские кроссовки.
- Принесли анализ, - тихо сказал Форман, надеясь вернуть внимание к пациенту. – Положительный результат на метилрезистентный штамм.
- Ну, накрылась ваша операция. Можете разбирать операционную, - заключил Хаус развернувшейся уже чтобы уйти, Камале, которая, конечно, немедленно взвилась, словно ее ударили.
- Да вы кто вообще такой, чтобы это решать?!
Хаус пожал плечами.
- Козел. Мудак. Инфекционист. Заведующий диагностическим отделением.
- Это ненадолго, я надеюсь, - неожиданно спокойно ответила хирург. – Если вы выкрутитесь на этот раз, я поднапрягусь и подам на вас в суд сама. С превеликим удовольствием.
С этими словами она промчалась мимо Уилсона, почти задев его плечом.
- День удался, - с широкой неискренней улыбкой заключил Хаус, проходя в том же направлении, но с гораздо меньшей скоростью, и крепко хлопнул неподвижного, безмолвного Уилсона по плечу.
- А он, правда, педик? – уточнил мистер Квин в наступившей тишине.
- Это еще лучшее, что в нем есть, - уверила его Салливан, берясь за ручки каталки.
*
Хаус подождал, пока закроется дверь лифта, и, крепко зажмурившись, изо всех сил вцепился пальцами в покалеченное бедро, оставляя синяки даже сквозь джинсы.
*
Когда-то давно, когда доктор Уилсон сначала еще не столько дружил, сколько приятельствовал с Хаусом, а потом с парой Грег-Стейси, в числе прочих увлечений и привычек азартного Хауса было приличествующее скорее развеселым студиозусам банальное «кто быстрее поднимется по лестнице». Смысла в нем не было никакого или было очень мало, но, взбегая на шестой-восьмой-десятый этаж, можно было подзуживать друг друга, обмениваться глупыми шуточками и смеяться вместе, несмотря на сбивающееся дыхание. Уилсон не был так уж молод, когда они с Хаусом впервые встретились. По меньшей мере, он - занимающий довольно важный пост, погрязший в серьезной, ответственной работе, уже разведенный – определенно не чувствовал себя молодым. Хаус, со свойственной ему бесцеремонностью ворвавшийся в его жизнь, встряхнул ее всю, перекрутил наизнанку течение времени и правила, что после юности близких друзей уже не находят. И именно Хаус будоражил его, теребил самые глубокие мозговые центры, заставлял все время соображать и оценивать окружающий большой мир, словно Уилсон только-только вступил в него и все вокруг непривычно. Потому что, черт возьми, к жизни рядом с Хаусом невозможно было привыкнуть. И можно было, забывая о «взрослом мире», сражаться за сэндвичи, выяснять отношения, оставляя не «должностные записки» начальству, а прыгающих резиновых пауков в ящиках столов. Можно было чувствовать себя друзьями-приятелями, чуть ли не смывшимися с лекций студентами, бегая наперегонки по лестницам.
Последнее теперь тоже кануло в бездну тромбированных ветвей бедренной артерии, кануло, чтобы никогда не вернуться, и уже много лет Уилсон, честно говоря, в больнице чаще пользовался лифтом. Хотя бы потому, что, когда у них обоих на отделениях было полно работы, находящаяся на нейтральной территории кабинка лифта легко могла стать единственным местом для дружеской перебранки за целый день. Остаться же без своей дозы Хауса Уилсон не мог – это был стимулятор покруче крэка.
Однако сегодня его не спас бы никакой крэк. Если бы это не было настолько тривиально, Уилсон мог сказать, что чувствует себя буквально выпотрошенным. Кроме того, ему было о чем подумать, и он боялся встретиться около лифта с Хаусом, так что предпочел подняться по лестнице и очень неторопливо дойти до диагностического отделения.
Таким образом, он вошел в самый разгар бури, а именно тогда, когда Форман, еще держащий руку на трубке телефона, озвучил для всех свой разговор с главврачом.
- Доктор Кадди напомнила, что вы отстранены от работы, Хаус. Она сообщила, что вы не должны брать на себя пациентов, вырабатывать тактики лечения и обследования, заниматься постановкой диагноза и участвовать в поликлиническом приеме. Ваша нагрузка распределена между нами тремя.
Хаус поочередно смерил взглядом сначала команду, а потом, непонятно за что, и Уилсона.
- Руководство передано тебе? – поинтересовался он у Формана.
Против ожиданий тот кивнул совершенно невозмутимо.
- Временно, конечно, - уточнил он.
- Конечно, - подтвердил Хаус.
Форман сел на свое место, снова открывая папку с историей болезни. Чейз преувеличенно сосредоточенно погрузился в разглядывание приемной карточки. Кэмерон, щеки которой были залиты неярким красивым румянцем, покачала головой и склонилась к анализам.
Тишина постепенно сгущалась, и Уилсон твердо решил, что будет последним, кто пожелает ее разорвать, несмотря на ощущение, будто он стоит рядом с аккумулятором постепенно накапливающим напряжение. Молчание гудело словно высоковольтные провода, а Уилсон рассматривал стоящего Хауса с обострившимся вниманием. Ему бросились в глаза и необыкновенная бледность друга, и побелевшие костяшки руки, стиснувшей йо-йо, словно в надежде раздавить. Он заметил неосознанное движение пальцев другой руки и синяк на закушенной до крови губе. Морщинки в углах глаз и носогубные складки, скрадываемые на худом лице полуседой щетиной.
- И какое же ты мне дашь задание? – с нехорошей улыбкой полюбопытствовал Хаус, глядя на склоненную макушку Формана.
Тот поднял голову и посмотрел на Хауса с удивлением даже слишком искренним.
- Ничего. Вы можете идти домой. Делать вам в больнице все равно ничего нельзя.
Хаус только фыркнул в ответ на это, даже не пытаясь скрыть презрительную ухмылку, кривящую губы, и вышел мимо Уилсона, ни единым взглядом не выдав, что вообще заметил его присутствие.
Как только дверь захлопнулась с клацаньем словно крышка гроба, Чейз поднял голову.
- Доктор Уилсон, понимаете…
- Я понимаю, - тут же перебил тот, опасаясь, что Чейз сейчас скажет что-нибудь такое, отчего им станет очень и очень неловко. – Я все понимаю.

Он, конечно, понимает далеко не все.
Зато он заметил, что Хаус не позвал его с собой, когда уходил. И то стереотипное движение пальцев Хауса, как будто открывает крышку пузырька с викодином.
*
В принципе вечера бывают разные. Периодически Хаус и Уилсон в идиллии. Обмениваются шуточками и колкостями, устраиваются рядом, делая вид, что не обнимаются, а только руки удобнее положить на спинку дивана, воруют чипсы из порций друг друга – просто потому что у соседа трава зеленее, разумеется - и смотрят любимые фильмы, либо какие-то новинки, и тогда Хаус комментирует их, а Уилсон бесится, потому что ему не слышно текст, но не выдерживает и фыркает от смеха, закашливаясь пивом.
Иногда они в состоянии холодной войны из-за манипуляций Уилсона или, чаще, выходки Хауса. Тогда Уилсон, бледный и с характерно сжатыми губами – как бы он ни старался выглядеть в модусе «все нормально», ему никогда не удается прогнать с лица подобное выражение – упрямо сидит на кухне рядом с сочувственно жующим Стивом и читает газету так внимательно, словно там пропечатаны утерянные мудрости Соломона. Тогда Хаус преувеличенно громко грохочет тарелками и чашками, неожиданно преисполненный рвения к домашним делам, пока Уилсон, досадливо свернув газету, не уходит в гостиную, и мытье посуды неожиданно теряет актуальность, и Хаус как можно независимее потихоньку тоже переползает за ним.
Или Хаус усаживается за пианино и неторопливо перебирает аккорды, то умиротворяющие словно облизывающие берег волны, то нервные и дерганные, словно рывки за нитки куклы-марионетки. И Уилсон подходит, встает за спиной, но не касается, зная, что музыканты не любят, когда им мешают, ждет, глядя на рано поседевший затылок, на перебегающие по черно-белым зубам пианино узловатые длинные пальцы, пока музыка не стихнет, и только потом кладет руки на жесткие плечи, гладит шею, ерошит волосы, скользит ладонями к груди. Хаус откидывается назад, расслабляясь под прикосновениями родных рук, закрывает глаза и буквально нежится, наслаждаясь этой близостью, которая стирает все разногласия. Ну, может не стирает, но точно заставляет поблекнуть хотя бы до поры до времени.
Или Уилсон подсаживается к раздраженному Хаусу, отшучивается в ответ на насмешки, мягко подкалывает сам или приносит стакан молока с ярлыком «Выпей меня» с одной стороны и изображением молокоеда из космоса с другой. Хаус улыбается против воли, и, как часто бывает, ожесточение растворяется в улыбке, не потому что это смешно и не потому что Уилсон, как все знают, единственный, кто заставляет Хауса улыбаться. Просто потому, что иметь рядом кого-то, кто рад стараться, чтобы ты улыбнулся, это уже почти счастье.

Но бывают и такие вечера, когда в этом страшном модусе «все нормально» застревает Хаус, и тогда тишина в квартире сгущается, уплотняется, сворачивается плотным гуттаперчевым комком где-то посредине комнаты. Решение любой проблемы, как известно, начинается с ее признания, и ситуацию невозможно исправить, пока она прикрыта дырявым одеялом «все в порядке». Поэтому Хаус листает каналы, не задерживаясь на каждом дольше пары секунд, листает книги, не вчитываясь в текст, листает ноты, не видя знаков, листает собственные воспоминания, глядя невидящими глазами в стену. Уилсон молчит, потому что знает, что долго это не продлится, и Хаус взорвется, и тогда, на пике слов, эмоций, перебранки с окружающей действительностью, из него можно будет вытянуть признание проблемы, и, следовательно, они смогут что-то обсудить. А пока Большого Взрыва не произошло он, Уилсон, может продолжать спокойно гладить свои рубашки, скручивать футболки Хауса жгутом и завязывать в узлы, чтобы эта вечная измятость хотя бы выглядела упорядоченной.
Разделить чьи-то проблемы не в пример сложнее, чем разделить сэндвич, досуг или постель. И хотя Хаус должен признать, что Уилсона не обвинить в недостатке сопереживания, но весь ужас в том, что ты не можешь разделить с кем-то свои проблемы, пока делаешь вид, что все в порядке.

Однако ты, очевидно, можешь разделить с этим кем-то постель.

Поэтому ночью Хаус кусает губы и дергается бедрами вверх, несмотря на предупреждающее ворчание Уилсона, который требует быть осторожнее. Как ни противно это признавать, но боль действительно просочилась во все закоулки жизни, не обойдя своим палаческим вниманием даже их общую постель.
И боль тем странным, молчаливо-напряженным вечером тоже была странная, ни на что не похожая.
Разве что, очень отдаленно, на то раздражающе-завораживающее саднение, которое бывает, когда отдираешь едва подсохшую корочку от ранки. Когда испытываешь не удовольствие даже, а просто желание продолжать, несмотря на боль, несмотря на выступающую кровь, желание, нестерпимое как подкожный зуд.
Или на то, остро-безумное, чувство, с каким наркоман режет себе руки бритвой, чтобы вытащить из-под кожи тараканов, видимых только ему. И опять – никакого удовольствия от боли, только сама боль и дикая потребность в ней. Согласно всем четырем причинам милейшего доктора Филда, будь он проклят.
Поэтому Хаус раздраженно и разочарованно зашипел, когда Уилсон прижал его бедра, и, обхватив рукой за шею под влажными завитками волос, резко дернул любовника на себя, разводя ноги, так что боль взвилась огнем, в который плеснули медицинского спирта. Уилсон тут же отстранился и громко прошептал в чужие искривленные губы:
- Не смей. Прекрати. Не смей заставлять меня причинять тебе боль.
Уилсон как источник боли… Об этом определенно стоило задуматься.
Боль – отрицание, боль – наказание, боль – индульгенция… что там еще было?
В момент сексуального возбуждения перевозбуждение центра наслаждения в головном мозгу приводит к тому, что болевые раздражители перестают восприниматься как боль. Однако либо мозг Хауса был уникален и в этом вопросе, либо его боль отличалась совершенно особенными характеристиками, но только ничего подобного никогда не происходило. Боль оставалась отдельно, наслаждение отдельно – они не сливались, не пересекались, просто сосуществовали в одном теле одновременно и лишь изредка слегка конкурировали.
Хаус закрыл глаза, как редко делал во время их занятий любовью, впился сильными пальцами в плечи Уилсону, судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прижался полуоткрытым ртом к шее любовника, замирая. Уилсон чувствовал его дрожь под собой и сжал плотнее пальцы, быстро двигая рукой от основания к влажной головке и назад, тихонько нашептывая что-то на ухо Хаусу, пользуясь тем, что сейчас даже гений вряд ли в состоянии воспринимать обращенную к нему речь.
Дрожь достигла предела и замерла, заставив каждую мышцу в теле под ним застыть в напряжении, и выплеснулась мокрым жаром по пальцам, и схлынула, оставив Хауса хрипло стонать в отголосках и кашлять при каждой попытке вдохнуть слишком густого и влажного воздуха через сведенное судорогой горло. Уилсон оторвался от него, поглаживая по лицу и шее, целуя, ожидая пока Хаус снова начнет дышать нормально, и только потом перехватил расслабленно лежащую на сбившейся простыне кисть и положил на свой освобожденный от презерватива член.
Он ожидал, что Хаус, так и продолжит ласкать его, зажмурившись, но вместо этого Хаус пару раз, словно на пробу двинул рукой, а потом открыл глаза, внимательно наблюдая за каждой реакцией Уилсона, сосредоточившись не на члене в своей руке, а на лице любовника. Уилсон облизнул губы, прикусил нижнюю, негромко застонал, подаваясь к чужим пальцам, а потом не выдержал этого взгляда и все-таки сомкнул веки, предпочитая ощущать горячий взгляд Хауса кожей. На припухших от поцелуях губах, на порозовевшей коже груди, по которой сбежали пару капелек пота, на темном влажном члене. Уилсон зажмурился еще крепче, раскидываясь на простынях, полностью открываясь, позволяя делать с собой все, что угодно.
*
Хаус не пытался уложить голову Уилсону на грудь, чтобы ощутить контакт влажной после душа кожи, совсем нет. Уилсон сам привычным движением, по-хозяйски пристроил его в своих объятиях и мгновенно уснул. Хаус, лежащий на боку, попытался развернуть как-нибудь таз, чтобы боль так не ввинчивалась в бедро, но стало только хуже. Немного похоже на струбцину, медленно, неторопливо закручивающуюся, затягивающуюся до негромкого отвратительного хруста костей. Или на сжимающиеся клещи, пытающиеся разломить сустав и оставить его раскрытым словно расколовшаяся дыня в полутьме комнаты. Или на трепан, неспешно вворачивающийся, тихо, неторопливо, пока внутренняя пластинка кости не сдастся под стальным неумолимым напором.
В комнате было душно, а у Хауса по спине бегали ледяные мурашки. Уилсон вздохнул, хмурясь во сне, и Хаус одарил его внимательным взглядом, раздумывая, что может сниться его другу.
Руки Уилсона были горячими и тяжелыми, и Хаусу даже казалось мгновениями, что это именно они, лежащие обжигающим грузом на его теле, мешают заснуть наравне с постоянной тупой ломящей болью, которая издевательски медленно переползла от мышц к суставу. Он была похожа на порождение средневековых орудий пыток или чьих-то не в меру любопытных пальцев, которые выкручивают, выламывают сустав, чтобы посмотреть, что там внутри. Была она вроде и не очень сильной - от нее, по крайней мере, хотелось глухо стонать и кусать губы, а не кричать в голос - но постоянной, не отпускающей ни на секунду, словно тиски, которые все время прогрессивно сжимают все сильнее и сильнее, пока не раздробят сустав окончательно, обнажая влажную, блестящую бледно-розовую поверхность. Лежать неподвижно и чувствовать, как скрученные судорогой мышцы с неторопливостью и солидностью хорошего палача выворачивает сустав наружу, было невыносимо, хотелось подняться с кровати, походить по квартире, отвлечь чем-то мозг, чтобы тот перестал обсасывать словно куриную ножку визуализированную боль. Однако встать или хотя бы пошевелиться Хаус не решился, чтобы не разбудить Уилсона. Поэтому он форсированно пытался заставить себя сосредоточиться на какой-то другой мысли.
Джинсы лежали неопрятным темным комком на полу в трех шагах от кровати, там, где он их бросил, когда целовал Уилсона этим вечером. Хаус представил себе, как можно было бы свеситься с края постели, уцепить джинсы кончиками пальцев и подтянуть по гладкому полу к себе поближе. Пальцы коснулись бы жесткого края ткани, почувствовали бы холод клепок, пробрались бы в карман, нетерпеливо, почти царапаясь о джинсу, и коснулись бы гладкого бока баночки, лежащей там, в левом кармане.
Хаус переместил немного ноющую ногу, потому что держать ее в одном положении стало уж совсем нестерпимо. Нога отозвалась резкой болью на попытку движения, а Уилсон прижал его к себе еще чуть крепче.
Баночка запуталась бы в мягкой внутренней ткани кармана, словно тот жадная пасть, из которой ты пытаешься вытащить законную жертву, и Хаус дернул бы, торопясь, раздраженно, пытаясь насильно выпутать добычу из слишком узкого кармана, и не в силах никак ухватиться за скользкие бока понадежнее.
Уилсон что-то тихо простонал сквозь зубы во сне и мотнул головой, хотя обычно спал невероятно спокойно и неподвижно - Хаусу ли не знать. В особо тихие моменты, просыпаясь среди ночи, Хаус даже нащупывал у Уилсона пульс, просто на всякий случай, настолько тихо тот лежал.
И вот, наконец, ему удалось бы вырвать баночку из кармана и вытащить на свет божий, ну или уж на какой придется. Таблетки отозвались бы сухим перестуком в своей пластиковой тюрьме - очень знакомым, почти как стук мисок по решеткам, которым в камере приветствуют завзятого рецидивиста. Упаковка легла бы в ладонь так же гармонично и по-родному, как рукоятка пистолета у самоубийцы-неудачника.
Фантомное ощущение рыжей баночки в руке было таким сильным, что Хаус стиснул пальцы в кулак, почти ожидая почувствовать на ладони жесткость пластика.
Уилсон опять дернулся и затих.
Хаус закрыл горящие, словно от наждака, веки.


~~~
1. фермент, содержащийся в слюне

запись создана: 25.07.2012 в 01:27

@темы: слэш, грегори хаус, фанфики, хаус/уилсон, джеймс уилсон

---

Фотоманипуляции

[Диагор]

@темы: команда Хауса, фото, грегори хаус, фанарт, лиза кадди, роберт чейз, эмбер волакис

---

Фотоманипуляции

[Диагор]

Bloody doctors, painkillers

@темы: команда Хауса, грегори хаус, фанарт, роберт чейз, Марта Мастерс, Джессика Адамс

---

Оливия Уаилд на презентации Message Bag от Alternative Apparel + Shopbop в Нью-Йорке

[Ylisa]

Там где взяла еще много

@темы: фото, olivia wilde

---

Лебединая песня

[seagull26]

Написано в порыве чувств от концовки сериала.

Название: Лебединая песня
Автор: Чайка
Бета: не имею
Пейринг: Хаус/Уилсон
Жанр: ангст, романтика, слеш, десфик, AU
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (4 страницы A4)
Описание: События после финала сезона, рассказывающие о последнем дне Хауса и Уилсона вместе.
От автора: Чтобы не убиваться по поводу смерти Уилсона, я решила самостоятельно его убить.
Предупреждение: смерть персонажа
Дисклаймер: мне ничего не принадлежит

Лебеди выбирают пару и остаются верными ей до конца своей жизни.

Они ехали куда глаза глядят от северного побережья к южному. Ели в дешевых забегаловках и останавливались в таких же дешевых отелях, чтобы вечером завалиться пьяными, а утром отправиться дальше. Иногда, в перерывах между отвязными развлечениями, им приходилось заезжать в больницу за новой дозой лекарств для Уилсона и обезболивающих для двоих.

Хаус и Уилсон припарковались у единственного отеля на весь городишко, название которого они уже и не помнили. Уилсон медленно слез со своего мотоцикла, едва передвигая задеревенелыми конечностями. После длительной поездки тело почти не слушалось онколога, а руки так и вовсе грозились остаться в таком же положении, сжимая невидимый руль.

— Что, уже миалгии начались? — как всегда в точку задал вопрос Хаус.

В последнее время Уилсон все чаще стал ловить на себе настороженные взгляды диагноста. Секунда, две — и Хаус уже ставит новый диагноз. То, что раньше помогало спасать человеческие жизни, не могло спасти жизнь одного, но самого дорого человека. Видеть состояние лучшего друга и понимать, что дальше будет только хуже, тяжело давалось даже для Хауса. Поэтому он следил за каждым движением онколога, изменением цвета лица, мимики, частоты дыхания, чтобы понять его состояние. Уилсон при этом чувствовал себя препаратом под микроскопом. Хаус видел не своего друга, а тимому второй стадии. Возможно уже и третьей.

— Нет, просто руки затекли, — поспешил его заверить Уилсон. Получилось почти убедительно.

— Как скажешь, тебе видней. Это же твой рачок, — съязвил Хаус и направился в здание. Уилсон с понурой головой пошел вслед за ним. Онколог всеми силами старался как можно реже поднимать тему своего страшного диагноза, тратя на это драгоценное время.

И почему в каждом отеле не могли удержаться от вопроса, не пара ли они? Уилсон давно перестал закатывать глаза и закрывать лицо рукой. Но сейчас, как назло, остался лишь номер с двухместной кроватью. Все-таки лучше, чем ночевать под открытым небом, утешал себя Уилсон. Пару раз им уже приходилось, и он не намеревался повторять этот опыт — не в том он возрасте, чтобы всю ночь лежать на земле.

— Левая или правая половина? — тактично спросил Хаус, когда они раскидали немногочисленные вещи по номеру.

— Все равно, — зевнул Уилсон.

Он слишком устал, чтобы спорить по пустякам. Раздевшись до футболки и трусов, онколог хотел завалиться на кровать и забыться сном до утра, как Хаус неожиданно его обнял. Это было настолько не характерно для него, ведь диагност не терпел физического контакта. Уилсон подумал, будто до сих пор пьян, и это кошмарный сон. Некоторое время Хаус не двигался, а затем по-свойски облапал тело друга и констатировал:

— Похудел еще на три килограмма, — так вот к чему были эти объятия, а Уилсон успел напридумывать себе невесть что. — Потеря аппетита плюс, — Хаус быстро дотронулся до лба Уилсона, — у тебя повышенная температура.

— Слегка простыл от ветра, — соврал Уилсон, стараясь не смотреть Хаусу в глаза.

— А миалгию тебе тоже ветром надуло? — с сарказмом поинтересовался диагност. Что ж, его никогда не проведешь. — Прошло уже больше трех месяцев. У тебя интоксикация.

— Нашел, кому говорить, — Уилсон чувствовал себя уязвленным. Словно он был одним из пациентов Хауса, которым приходилось разъяснять элементарные вещи, а не врачом-онкологом. Он отодвинулся от Хауса, увеличивая дистанцию между ними с интимно близкой до приемлемо дружеской, и его будто прорвало. Уилсон сказал то, что гложило его последние дни гораздо больше опухоли: — Хаус, ты хоть представляешь себе, что я ставлю галочку напротив каждого симптома, когда он возникает? Что вычеркиваю прожитые дни на календаре? Что каждый из них может стать последним?

— Ты уже подумал, как хочешь умереть? — будничным тоном поинтересовался Хаус. Он уже смирился с неизбежной смертью друга и раз так, то хотя бы выполнит его последнее желание.

— Напиться текилы и отправиться к морю? — съязвил Уилсон. Конечно, он думал об этом, но невозможно ничего спланировать, когда не уверен в завтрашнем дне.

— Ну, двух девушек одновременно ты уже трахнул, — пошутил Хаус, и все напряжение как рукой сняло. Они посмотрели друг на друга и одновременно засмеялись. Только Хаус мог поднять настроение Уилсону даже на смертном одре. Вытерев слезинки, которые проступили от смеха, Уилсон предложил:

— Давай ложиться, — Хаус кивнул и больше не произнес и слова. Они не обращали внимания, что придется спать вместе. Усталость брала свое, а на все остальное им было наплевать, оба мужчины, как-никак.

— Хаус? — робко позвал Уилсон не зная, заснул ли уже Хаус. Вместо ответа он замычал. Уилсон воспринял это как сигнал к продолжению разговора. — А что, если после смерти мы попадем в разные места?

Уилсон прекрасно знал, что Хаус не верит в бога и загробную жизнь, но онкологу стало чрезвычайно необходимо узнать ответ.

— Намекаешь на то, что я попаду в ад, а ты — в рай? — Хаус повернулся к Уилсону, и их лица оказались слишком близко. Не хочу тебя разочаровывать, Джимми-бой, но рай тебе не светит.

— Это еще почему? — удивился Уилсон. Он всегда считал себя порядочным человеком, который помог многим людям, хорошим другом и достаточно верующим, не то, чтобы уж очень набожным, но и не атеистом.

— Сам посуди, — Хаус вытянул руку из-под одеяла и принялся загибать пальцы, перечисляя грехи Уилсона: — Измены всем бывшим женам — это раз. Убийство пациента, пусть и безнадежного, — два. Мужеложство — три.

— Постой, постой! — перебил его Уилсон. — Мужеложство?!

— Конечно, — подтвердил Хаус. — Ведь ты сейчас лежишь с мужчиной в одной постели. Так что считается.

У Уилсона отлегло от сердца, которое в последнее время итак сильно сдавливало тимомой. Он уже готов был поверить, что они спьяну занялись сексом. Отсутствие характерной боли в пояснице еще ни о чем не говорило, мало ли кто из них мог быть сверху.

— Может, переспим разок, чтобы уж наверняка? — невинным голосом спросил Хаус, глядя на пораженного Уилсона. Он, конечно, ценил то, как его лучший друг прикладывает все усилия, чтобы они вместе оказались в аду, но был слишком шокирован.

Если один предлагает, второй не может отказаться. Таково было правило, которое они установили перед поездкой. Уилсон не мог понять, шутит ли сейчас Хаус, или предлагает всерьез. Поэтому он так же неопределенно ответил, чтобы утром можно будет сделать вид, что этого не было.

— Завтра. Я сейчас слишком устал для таких шалостей, — пробормотал Уилсон перед тем, как уснуть. Последнее, о чем он подумал — это насколько колючая щетина у Хауса.

На утро Хаус как обычно проснулся первым. Он мельком посмотрел на умиротворенно спящего Уилсона, отметил его улыбку во сне, бледность, но она уже вошла в норму, и кое-что еще, не вписывающееся в норму. Секунда, две, и Хаус понял, что его так насторожило. Даже полный идиот сможет диагностировать отсутствие дыхания.

— Только не смей умирать у меня на руках, чертов эгоист! — Хаус в мгновение оказался рядом с Уилсоном, перевернул на спину и проверил пульс на шее — нет. Сам Уилсон был холоднее смерти, но просто так отпускать его Хаус не собирался. Точно так же, как когда-то Уилсон, Хаус нанес два удара в область сердца. Диагносту тогда помогло, но Уилсон не торопился возвращаться с того света.

— Не смей, только не сейчас, — Хаус перешел на непрямой массаж сердца, чередуя его с искусственным дыханием.

Не так он хотел целовать эти губы. Не тогда, когда они растеряли все тепло. Они больше не отвечают ему после стольких шуток и улыбок, разделенных на двоих. Как собирались поделить эти пять месяцев. Два мотоцикла и дорога: вот и все, что им нужно.

— Не умирай, — раз, два, три, четыре, пять. Вдох. Раз, два, три, четыре, пять. Вдох. — Пожалуйста.

Прошло пять минут, десять, двадцать, а Уилсон все не просыпался. Хаус боролся до конца за своего единственного друга, который стал больше, чем друг за двадцать лет, проведенных вместе. И черт бы его побрал, если бы Хаус не хотел провести с Уилсоном столько же. Хаус пытался отвоевать хотя бы еще один день, всего один день. Неужели он просил так много?

Но судьба отмерила свой срок, который закончился так некстати. После получаса Хаус понял, что все бесполезно. Сколько бы они не воображали, как закончат свою жизнь, все оказалось гораздо прозаичней. Дешевый отель у черта на рогах и тихая смерть во сне. Всем бы такую.

Хаус медленно встал с кровати и подошел к сумкам. Немного порывшись по карманам, он достал оттуда заначку морфина. Это количество они планировали растянуть на неделю. Но Уилсону он больше не понадобится, как, впрочем, и Хаусу. Он взял шприц и ввел себе сразу всю дозу, достаточную для остановки дыхания. Пока он еще был в сознании, то успел лечь обратно в кровать и обнять холодное тело Уилсона, накрыв их обоих одеялом.

— До встречи в аду.

Если один из пары умирает, то второй не может стерпеть разлуки и умирает от горя вслед за первым.

@темы: грегори хаус, фанфики, хаус/уилсон, джеймс уилсон

---

[Llisabell]

Мой клип о любви и расставании Хауса и Кадди.

@темы: видео, грегори хаус, лиза кадди

---

Кэл Пенн сыграет в новом комедийном пилоте на CBS

[Ylisa]

Читать здесь

@темы: команда Хауса

---

"Воскресение", перевод

[Диагор]

Название: Воскресение
Автор: josselin
Оригинал: здесь
Жанр: даркфик, драма
Персонажи: Чейз, Хаус, Кэмерон, Форман, Уилсон
Предупреждения: суицидальная тема, ООС
Размер: ~6600 слов
Саммари: смерть - это туманная область, где ты бредешь молча, с глухим провожатым за спиной, а возможно, это пустая шуршащая оболочка, с которой ты отбрасываешь лишь худшую часть себя.

Кэмерон и Форман стояли у стеклянной стены палаты, наблюдая редчайшую картину: Хаус сгорбился на стуле рядом с койкой пациента. Вместе они пытались понять, почему же больной пожелал увидеть именно Хауса, а не кого-то из них.
- Я усматриваю только одну причину, по которой он захотел поговорить с Хаусом, а не заставлять тебя ждать на четвереньках, пока он тебя не позовет, - заявил Форман.
Кэмерон взглянула на него с выражением, в котором желание услышать окончание фразы мешалось с негодованием.
- Что, думаешь, у Хауса есть в запасе очередной нелепый способ исцелить тяжелое повреждение позвоночника?
- Хаус не из тех, кто станет держать при себе идеи любой степени нелепости. Я полагаю, дело в том, что от Хауса он может получить нечто выходящее за границы этики.
Кэмерон фыркнула.
- Он уже ухитрился удвоить свою дозу морфина, подделав подпись Хауса.
По дороге в офис Форман заметил беспечно, что, затронь паралич верхние конечности, это было бы удачей. Кэмерон была шокирована и принялась настаивать, что Форман на самом деле не подразумевал ничего такого.
Несколько раз они возвращались к вопросу, как получилось, что пациент сумел изранить себя, упав с лестницы. Форман выдвинул две гипотезы: либо пациент настолько слаб, что не в силах держаться на ногах, либо слишком глуп, чтобы придумать правдоподобное объяснение значительно более интересному, но менее социально приемлемому способу нанести себе увечье. Кэмерон посмотрела на него с укором.
- Ты все сильнее напоминаешь Хауса разговором, - сказала она, зная, что комплиментом эти слова Форман точно не сочтет. – Концентрация алкоголя в крови во время госпитализации составляла 0,13 грамма на литр, а в момент падения могла быть выше. Этого вполне достаточно, чтобы потерять равновесие на лестничном пролете. И характер ушибов подходит.
Отсутствие Хауса и Чейза в кабинете угнетало. Кэмерон принялась разбирать почту начальника, Форман приготовил себе кофе.
- Я всегда знал, что Чейз хочет быть Хаусом, - сказал он, делая глоток, - но я никак не думал, что ради этого он готов будет покалечить себя.

Хаус перекатил кресло Чейза через порог своего дома. Колеса споткнулись о небольшую неровность, не слишком плавный переход между цементной заливкой крыльца и дощатым покрытием пола в вестибюле, кресло чуть подпрыгнуло. Чейз – в кресле, кстати, напоминавший Джуда Лоу в «Гаттаке» - выглядел раздраженным и безупречно ухоженным. Хаус грыз леденец. На то, чтобы вкатить Чейза в свою гостиную, он потратил минуту.
- Когда я сказал, что хочу убраться отсюда к чертовой матери и рассчитываю на твою помощь, подразумевалось, что я хочу умереть, а твоя сраная квартира – это отнюдь не то место, где я желал бы оказаться, - выдавил Чейз.
Хаус вынул конфету изо рта и поглядел на него с ненатуральным изумлением.
- Ой.
Последовавший за сим диалог почти полностью состоял из дурацких шуток Хауса о докторе Кеворкяне. В конце концов Чейз потерял терпение от неуклюжих попыток справиться с его креслом и заявил, что сделает все сам. Хаус убрал руки со спинки, отступил назад и стал с глумливым вниманием наблюдать, как Чейз пытается передвигаться по комнате – разумеется, первый же прокат загнал его в ловушку между диваном и пианино.
Чейз утратил всякое присутствие духа и принялся поливать Хауса малоизобретательной руганью, пока тот спокойно досасывал свой леденец и вслух оценивал отпускаемые в его адрес выражения по шкале от одного до пяти, где единица примерно соответствовала словам «ты, ублюдок!». Чейз с трудом тянул на двоечку.
Они пришли, наконец, к соглашению, или, если точнее, Чейз прекратил кричать и перешел в состояние тихого кипения, а Хаус снизошел до объяснений. Двенадцать недель, сказал он. Если через двенадцать недель Чейз не оставит свое намерение, Хаус ему поможет.
Чейз запротестовал. С какой стати он должен ждать, как будто решение свести счеты с жизнью может зависеть от чужой блажи. Хаус заявил, что Чейз может приступать к осуществлению своего замысла в любое удобное для него время. Чейз ныл и упрямился до тех пор, пока не вынудил у Хауса обещание сделать все безболезненно. Хаус обозвал его трусом. Чейз надулся и спросил, какое ему вообще до этого дело. Вопрос был бы очень хорош, коли Хаус не заикнулся бы, что ожидает с его стороны некоторых сексуальных поблажек, на что Чейз состроил гримасу отвращения. Хаус добавил, что, к счастью, его рот не парализован, хотя это означает, что ему придется круглосуточно выслушивать чейзово нытье.

Нытье не прекратилось, конечно же. Когда позже показался Уилсон, чтобы увести Хауса поужинать, он обнаружил Чейза сидящим на хаусовом диване. Пол был усыпан осколками стекла – весь предыдущий час Чейз потратил на то, чтобы достучаться до Хауса, включившего полный игнор, а когда аргументы закончились, принялся швырять его тарелки в дверь.
Уилсон поинтересовался в смущении, не пропал ли у Хауса аппетит. Хаус, невозмутимо давивший осколки подошвами своих кроссовок и набалдашником трости, вынул наушники из ушей.
- Что?
Уилсон вздохнул, а Чейз стал в точности похож на четырехлетку, готового расплакаться.
- Чейз с тобой останется? – с любопытством спросил Уилсон, всегда неравнодушный к хорошей сплетне, и Хаус оглянулся на Чейза так, словно впервые его заметил.
- Ага, я его новый сладкий папочка, - ответил он, натягивая пальто.
На это Уилсон ответить не сумел и вышел в дверь. Хаус бросил через плечо:
- Вернусь поздно, не жди, ложись спать.
- Говнюк! - заорал Чейз ему вслед. Хаус и не повернулся, хотя вид Уилсона ясно спрашивал: «не должны ли мы что-нибудь сделать?» - Верни сюда мое кресло!
Но Хаус уже садился в машину.
Уилсон выглядел обеспокоенным.
- Может, следует ему помочь?
- А, не волнуйся. Я нанял для него шлюху, она придет с минуты на минуту.
- Врешь, - ответил Уилсон машинально, но момент нерешительности прошел, и он взялся за ключ зажигания.
- Она будет одета сиделкой.

Конечно же, Хаус извлекал свое извращенное удовольствие, издеваясь над Чейзом. Он всегда оставлял пульт от телевизора так высоко, чтобы Чейз не мог дотянуться, и клал его любимое печенье на верхней полке шкафа. Порой Хаус возвращался домой с санитаром и специальным транспортом, и еще приплачивал санитару за то, чтобы тот не обращал внимания на протесты Чейза, когда они совместными усилиями запихивали его в этот рыдван и везли в ознакомительную экспедицию по всяким торговым местам, где Хаус получал дополнительные возможности дразнить Чейза в незнакомой и раздражающей обстановке.
Однажды Чейз попытался улизнуть от него, когда Хаус застрял у газетного прилавка на добрые полчаса, вычитывая в каком-то журнальчике новости об очередном отпрыске Бранджелины, но, как выяснилось, реакция у Хауса была не хуже, чем у сестры Маргарет, чейзовой учительницы начальных классов, у которой поистине имелись глаза на затылке. Хаус моментально поставил его кресло на тормоз и преспокойно вернулся к чтению.

Чейз молился. Когда Хаус уходил, на работу или в стрипклуб, когда пузырек с таблетками оказывался безнадежно пуст, когда он ложился на пол, точно зная, что ему недостанет сил куда-то себя перетащить, он молился. Тихо, но отчаянно, запинаясь и совершенно не имея представления, кому или чему адресованы его послания.
Однажды Хаус поймал его на том, как он бормотал себе под нос на латыни, и вышел из себя. Чейз прежде никогда не видел его в таком гневе. Он попросил оставить его в покое и был уверен, что к полудню эта история уже забудется, но, очевидно, ошибся, потому что Хаус притащил его в кафедральный собор.
Фронтон церкви св. Павла сверкал белизной и снежным осадком, и легко было представить, как красив просачивающийся сквозь запыленные витражи свет внутри здания, но Чейз не различал никакой красоты. Он чувствовал только пробирающий холод и чрезмерную, неловкую открытость. Хаус быстро вскатил его кресло наверх, через слежавшийся снег, оставив две резкие колеи, и остановился на середине лестничного пролета перед входом.
- Моя церковь вообще-то англиканская, - напомнил Чейз, только чтобы что-нибудь сказать.
- А я думал, что ты в этом смысле вообще ничего из себя не представляешь, что это все осталось в прошлом, - злобно заявил Хаус.
Он, очевидно, имел в виду чейзово собеседование, когда Хаус не преминул спросить, почему он оставил семинарию ради медицинского колледжа.
- Я утратил веру, - ответил Чейз тогда, и Хаус брякнул в ответ, что знавал парня, у которого была собака по кличке Вера. Это был, видимо, способ соответствующе выразить свое пренебрежение к вопросу, потому как единственной моралью этой истории был подходящий выбор клички.
- Все осталось в прошлом, и лучше бы тебе тоже оставить все в прошлом. Уйдем отсюда, - Чейз прищурился на солнце, пытаясь разглядеть пандус.
Хаус повернулся и начал спускаться по покрытым мерзлым снегом ступенькам, балансируя тростью и держась за перила.
- А как же я?
Хаус обернулся.
- Ну, и кому ты теперь станешь молиться?
- Что? – спросил Чейз изумленно.
Хаус посмотрел на него как на нерадивого ученика.
- Тебе нужна помощь, так кому ты станешь молиться?
У Чейза опустились руки.
- Никому. Я просто позвоню каком-нибудь взрослому человеку, не забывшему, что такое здравый рассудок, чтобы за… - в кармане куртки телефона не оказалось. Хаус извлек телефон Чейза из собственного кармана, поднял его напоказ. Чейз выругался.
- Ты же у нас сама преданность, - съязвил Хаус. – Кому теперь собираешься посвятить себя?
- Да никому! – люди вокруг уже начинали оглядываться на них. – Что ты хочешь услышать? «Тебе»? Ладно, о господи, помоги мне спуститься отсюда, будь любезен, прямо сейчас – что, надо, чтобы я умолял?
Когда Чейз был еще юн, мать говорила, что слова молитвы мгновенно достигают слуха Бога, и Бог представлялся ему в виде огромной головы, парящей над землей, бесчисленные слова втекали в его уши, перемешиваясь и скручиваясь, сплетаясь в воздухе, некоторые шли прямыми короткими путями, иные – долгими и извилистыми. Этот смутный образ вспомнился ему, когда он прилетел в Штаты: все эти «здравствуйте» и «добро пожаловать», и "пейте "Кока-Колу!"", неостановимо плывущие на бесчисленных световых табло. Чейз не понимал, почему Хауса так задевают его слова, адресованные пустоте и забвению, словно принцип «все лгут» здесь переставал действовать, но на всякий случай просто стал молиться тише.

Боли было слишком много, больше, чем он ожидал. На эту странность обратили внимание и в госпитале, и как только Форман заподозрил у него развитие зависимости, инъекции морфина прекратились.
Хаус хорошо знал, что такое боль. В благие моменты они подписывали друг другу рецепты на наркотики, но порой, особенно по ночам, Чейз утопал в собственном поту, ощущая во рту неизбывный вкус крови. В такие моменты он лежал в кровати, с перетянутым резиновой трубкой плечом, Хаус выдавливал из шприца пузырьки воздуха, лениво плававшие в тусклом свете ночника, и Чейз смотрел на него с ужасом, которого никогда не испытывал по отношению к Богу. Градус его отчаяния, жар его искренности сейчас были выше, чем в его семнадцать лет, когда он раздумывал над решением посвятить себя церкви.
Раньше Кэмерон имела обыкновение дразнить его по поводу отношений, которые он основывал исключительно на боли. Связь с Хаусом была именно такой. Но Хаус понимал природу боли, он знал, когда физическое страдание становилось для Чейза необходимостью, потому что позволяло ему отвлекаться от разливающейся внутри необыкновенной пустоты, от отсутствия боли, от времени, когда он мог тупо разглядывать укрывающее его одеяло и не понимать, подушка это или его собственное колено. А еще Хаус понимал, когда физическая боль становилась слишком сильной, как и душевная боль становилась слишком сильной, и даже знал, сколько красного вина необходимо на разбавление перкоцета.

В первую же ночь Хаус вкатил его в спальню и втащил на кровать, отчасти пользуясь рычагом кресла, обошел постель кругом и лег рядом. С тех пор Чейз спал на левой стороне, Хаус – на правой, с книгой под подушкой и будильником на тумбочке. По выходе из больницы Чейзу вручили целый ворох инструкций и брошюр, и однажды вечером Хаус благополучно скормил их разведенному в камине огню. В одной погибшей брошюрке говорилось о пролежнях и важности использования водяного матраца, но у Хауса уже имелась такая. Чейзу было интересно, нужно ли это самому Хаусу, какие ощущения посылает в его собственный мозг больное бедро, но заговаривать с ним об этом было небезопасно, и в основном Чейз просто молча смотрел в потолок.

Иногда странные разговоры в этой постели все же случались.
Однажды Хаус отложил книгу на тумбочку, повернул к Чейзу голову и спросил случайным тоном:
- Когда возвращаешься на работу? – как будто Чейз взял небольшой отпуск и махнул на Карибы.
Чейз зашипел в ответ, какого хрена, он никогда не вернется на работу, да и на кой он им сдался, и когда уже Хаус отвяжется от него, и даже сочинил несколько оскорблений, которые Хаус оценил на твердую тройку. Очевидно, его творческие способности лучше развивались под руководством настоящего мастера.
- А, значит, не завтра? – сказал Хаус спокойно и повернулся на бок. – Доброй ночи.
- Я, мать твою, ненавижу тебя, - добавил Чейз.

На следующее утро Чейз яростно катил свое кресло по коридорам госпиталя, Кэмерон летела за ним, сбиваясь с ног, спеша открывать перед ним двери и душить его своей преувеличенной заботой.
Он показался там в тот день, в основном, чтобы было где спрятаться от Хауса, но по-настоящему к работе не вернулся. Сочувствующие взгляды Кэмерон выводили его из себя. Чейз пытался скрыться в лаборатории, тестов и анализов всегда было больше чем достаточно, а людей, чтобы поспевать их делать – слишком мало, но потом позвонил Хаус и велел отрабатывать часы в клинике.
Чейз возненавидел клинику. Он больше походил на пациента, чем на врача, несмотря на халат и стетоскоп. Медсестры первым делом смотрели на него так, словно спрашивали: «Разве Вам не полагается быть в другом месте?», а узнав его, проникались симпатией. Ах, да, это же тот бедный доктор из диагностического. А потом начинались надоевшие, раздражающие «как Вы себя чувствуете?»
Это заставляло его почти скучать по Хаусу. Если его кресло застревало на пороге, Хаус смеялся, отпускал дюжину дурацких шуточек, а потом пинком освобождал колеса, чтобы он мог двигаться дальше. Кэмерон, со своей стороны, спрашивала раз пять, все ли с ним хорошо, и ему приходилось объяснять терпеливо, что все отлично, а просто пороги трудно преодолевать, и тогда она еще семь раз извинялась и обещала поговорить с Кадди о формировании в госпитале зоны надлежащей доступности. Речь ее делала крошечную запинку перед произнесением слова «доступность», и Чейз отчетливо слышал вместо того «помеха», хоть Кэмерон и подчеркнуто не говорила ничего такого. Словно ею двигал страх разбудить болезненные воспоминания – смешной, по правде говоря, как будто Чейз мог такое забыть.
Дом Хауса в этом отношении был чем-то совершенно особенным, и, учитывая, что Чейз всегда застревал в промежутке между обеденным столом и дверью, он начал думать, что Хаус намеренно каждый раз немного сдвигает мебель, чтобы создавать для него дополнительные препятствия. По нескольку раз в день Хаус звал его паралитиком, и вдвое чаще – трусом или дебилом, выдумавшим себе алкогольную зависимость в подражание матушке.
В любом случае, он не собирался возвращаться в полном смысле. Несколько часов сидения подряд уже утомляли, как бы странно это ни звучало. Он почти не мог спать, а выбираться по утрам из кровати в туалет, не говоря уж о том, чтобы мыться и одеваться - на это уходило все утро. Примерно пару раз в неделю он составлял остальным компанию в офисе, выдавал несколько идей, или изучал препараты в микроскоп. Хаус вел себя так, словно обеспечивать регулярное присутствие подчиненных на рабочем месте было ниже его достоинства, хотя он безусловно знал график Чейза, и усилия его казались достаточными Кадди, которая продолжала платить ему. Без нужды, правда. Ему не требовались лишние деньги, учитывая, что Хаус обеспечивал его содержание, и у него было пособие по инвалидности. Иногда ему казалось, что стоило последить за этим вопросом, но потом он неизменно приходил к выводу, что дело совсем не заслуживает сопряженной с ним суеты.
Порой Хаус вызывал его по громкой связи и во всеуслышание просил оказать любезность и объяснить доктору Форману, почему идея острого пиелонефрита у нынешнего пациента смешна, и иногда Чейз даже отвечал, а не сбрасывал вызов.

В ванной у Чейза есть собственное зеркало. Поначалу Хаус называл его уступкой чейзову смешному тщеславию, потом – «собачьим зеркалом», видимо, потому, что небольшое прямоугольное низко висящее зеркало напоминало вырезанный в двери лаз для домашнего животного. А может быть, это было какое-то завуалированное сексуальное оскорбление, впрочем, оно прошло над головой Чейза, не задев его.
Хаус бы моментально заметил на это, что теперь дофига всего и всякого может пройти у Чейза над головой.

Иногда, совсем редко, они разговаривали.
Они оба замкнуты и нелюдимы, а Хаус есть Хаус, ему интересно говорить только о посторонних, и он не верит, что, задавая человеку вопросы, можно получить от него точную достоверную информацию. Но они вздорили из-за телевизионных программ, или из-за разлитой на полу ванной воды, или из-за того, кто должен был передать приходящей домработнице список покупок.
И однажды они сидели в гостиной, Хаус играл на пианино, а Чейз благоразумно воздерживался от каких-либо реплик, и обстановка казалась почти что мирной и домашней. Хаус прервался на минуту, чтобы проглотить пару таблеток и запить их глотком воды из стакана, и когда его руки уже снова легли на клавиши, Чейз проговорил:
- Я пытался убить себя в шестнадцать.
Хаус не обернулся, стал наигрывать что-то тихое и задумчивое.
- Я… когда мать умерла, я перетащил к себе несколько бутылок из ее бара. Не потому, что собирался их выпить, а просто хотелось иметь напоминание о ней, что-то настоящее, не как те фотографии, что отец любил выставлять напоказ и на которых я вообще никого не узнавал.
Хаус встал с места, взял бутылку вина и наполнил оба их бокала.
- Так что я спрятал их в шкафу, иногда доставал и смотрел на них, и они напоминали мне о ней. Я знаю, как это звучит. Но это было просто материализованное воспоминание. Чем старше я становился, тем труднее было вызывать в памяти ее образ, но запах сохранялся. Конечно, вскоре запаха тоже стало недостаточно, и пришлось попробовать.
Чейз потянулся за своим бокалом. Рука его подрагивала.
- Там было шесть бутылок.
Он рассказал Хаусу, что это были за вина, и сколько в бутылках было налито, и о том, что только бутылка с водкой была распечатана – ее он оставил напоследок. Первые пять он выпил во время учебы в школе, пил, когда случалось что-то выбивающее его из колеи, постепенно нарастающими дозами. В один вечер он выпил всю водку, смешав ее с горстью таблеток из аптечки.
- Смешно, конечно. Естественно, меня всем этим вырвало, и домовладелец вызвал скорую, а отец…
Хаус продолжал играть. Через несколько секунд после того, как Чейз замолчал, он внезапно встал, прихватил свою трость и отправился в кухню. Он ни разу не взглянул на Чейза во время рассказа, и тот был благодарен ему за ясное представление о том, что все внимание Хауса был сосредоточено на музыке, и что Чейз ему скучен, а мелодрама его жизни куда менее привлекательна для Хауса, чем новые кроссовки.

Кое-что в Хаусе его удивляет.
Все время знакомства с этим человеком Чейз стремился не удивляться, стремился быть готовым к чему угодно, к самому худшему. Он и не изумлялся слишком, потому что ничего уже не чувствовал не то что «слишком», но даже «вполне», потому что стал калекой не только физически, но и душевно, ощущал себя высушенным и опустошенным. В чем-то это помогало – например, переносить свою беспомощность, присутствие медсестер, помощь Хауса, распространявшуюся на все – от похода в туалет до попытки остричь волосы.
Во время лечения в госпитале Хаус желал провести на нем тысячу тестов. Чейз не понимал, чему так изумляются Кэмерон и Форман – Хаус кого угодно был способен превратить в лабораторную крысу, – и терпел все стоически, словно уйдя в сумеречную зону. Он наблюдал – зачастую в компании Кэмерон, полагавшей, что присутствие знакомого способно облегчить этот процесс, – как чужаки трогали его, вставляли куда только можно трубки с жидкостями и без, с безразличием, словно все происходило не с ним. Часто он видел коллег снаружи палаты, на их лицах отражалось напряженное раздумье, но их диагнозы его более не волновали, как не волновал бы диагноз любого случайного пациента клиники.
Кэмерон полагала, что некоторые исследования Хаус проводил из странного, искривленного чувства привязанности к нему, что он будет гораздо более заинтересован в лечении Чейза, чем в чьем-то еще, и что им в потенции может двигать чувство ответственности за знакомого ему человека. Форман считал, что Хаус сумасшедший, или же ему просто нравится пытать Чейза - и был ближе к правде, вероятно, потому что Хаус часто приходил рассказать, что хочет опробовать еще три теста, и продолжал брызгать ядом даже после того, как Чейз соглашался. «Форман думает, что все бесполезно», - говорил он, но Чейзу было плевать, он спрашивал только, где нужно поставить подпись. Хаус протягивал документы почти неохотно, потому что ему жаль было расставаться с забавой, и никогда не забывал расписать в подробностях, насколько болезненной будет каждая предстоящая процедура. Однажды во время подобного разговора вошла Кадди и объяснила, сколь смешными ей кажутся потуги Хауса на роль доктора Зло, и Чейз подозревал, что сам Хаус вынудил ее прийти какой-нибудь хитрой манипуляцией.
Тогда Чейз не поддавался на провокации и тем бесил Хауса еще больше. Он и сейчас пытался найти в себе то же отстраненное хладнокровие, не злиться, когда Хаус прятал от него его вещи или оставлял их вне досягаемости. Он пытался решать свои проблемы сам или просто игнорировать их, и чаще всего ему это удавалось.
Но порой Хаус удивлял-таки его. К примеру, он готовил еду. Обычно он питался или всяким подростковым съедобным мусором вроде чипсов, или, напротив, проявлял взрослую изобретательность, мог приготовить креветки в чесночном соусе, а на стол положить полотняные салфетки. Для Чейза он готовил не спрашивая, нравится ли ему то или другое блюдо. Чейз редко бывал голоден, но все же ел, и порой, глядя через стол на Хауса, поливавшего рис сливочным соусом, откровенно его не узнавал.
Уилсон появлялся гораздо чаще, чем расчитывал Чейз, но, видимо, сравнительно редко для Хауса, сколько он мог судить из обрывков разговоров. Никакой системы в его визитах не прослеживалось, иногда он просто приходил, с ослабленным узлом галстука и закатанными рукавами, и Хаус безо всяких вопросов ставил перед ним тарелку и наливал ему вина.

Чейзу пришло стандартное письмо, призывающее его посещать сеансы групповой терапии и распинающееся о том, как здорово он приспособится к своим новым обстоятельствам, пообщавшись с несколькими бедными ублюдками, оказавшимися в сходной ситуации. Чейз проигнорировал его, как игнорировал все прочие больничные послания о необходимости постоянного наблюдения у врача – если бы с ним было что-то не так, Хаус не преминул бы сообщить ему об этом в своей обычно манере – и рекламные объявления всяких строительных компаний, страстно настаивающих на том, что его обиталище должно быть оборудовано пандусом. Но Хаус письмо увидел и прочитал с каким-то маниакальным блеском в глазах. Он не только принялся убеждать Чейза пойти на встречу, но и твердо решил составить ему компанию – «для оказания моральной поддержки», как он выразился. Чейз был так удивлен его энтузиазмом, что даже не особо протестовал.
В госпитале Хаус толкал его кресло заметно быстрее, чем обычно, и у Чейза зародились странные подозрения.
- Сомневаюсь, что разговор с посторонними мне хоть как-то поможет, - заметил он.
- Конечно, нет, - фыркнул Хаус.
- Тогда какого… - договорить он не успел, потому что они уже вошли, и мгновенно стала ясна причина хаусова появления здесь, и прошло всего лишь шесть минут, прежде чем их обоих выставили вон. Впрочем, Хаус с гордостью заявил, что это время на три минуты бьет его предыдущий рекорд. Чейз закатил глаза и никакого сожаления по этому поводу не ощутил.
Встреча быстро скатилась в выяснение отношений между Хаусом и Марком на повышенных тонах, но прежде социальный работник успел-таки задать несколько неприятных вопросов, к примеру, «каким Вы видите себя пять недель спустя?». С тем же успехом он мог спросить «что будет с Вами через пять лет?», и ни в тот день, ни потом у Чейза не нашлось ответа. Это грызло его всю жизнь. Когда-то он давал торжественные обещания Богу и вполне верил в них, и все же не мог представить себя в некоем окончательном, утвердившемся качестве спустя пять лет. Даже во время исповеди в нем происходила неустанная внутренняя борьба. Он нуждался в церкви и в тех ответах, которые она могла ему дать – и в то же время не нуждался. Это противоречие заставляло его задумываться порой, хотел ли он чего-нибудь по-настоящему.
Хаус хихикал на пути домой, празднуя злорадную победу над соперником, но в то же время в нем клубилась какая-то горечь, словно и он раздумывал над вопросом и не знал, что ответить на него. Чейз слышал, как Хаус и Уилсон спорили за запертой дверью спальни, пока сам он сортировал на журнальном столике россыпь таблеток, организуя их в ряды и фигуры по цвету и размеру. Большинство лекарств он узнавал, но некоторые были незнакомыми, и Чейзу до странности сильно хотелось попробовать их.
Потом Уилсон ушел, хлопнув дверью, напряженный и разгневанный. Хаус не показывался довольно долго. Он пил в одиночестве, очевидно, и разозлился, увидев Чейза безучастно сидящим в гостиной и разглядывающим таблетки, которые он перекладывал так и эдак.
- У каждого свой афродизиак, да, - Чейз только пожал плечами и тем раздражил Хауса еще сильнее.
- Пять недель спустя ты окажешься в аду, - сказал он едко, и в его голосе слышалось нечто даже свирепое.
Чейз вскинул голову, сглотнул и попытался взять себя в руки.
- Ну так что с того? – спросил он ровно.
- Ты этого хочешь, - продолжал Хаус, - ты хочешь страдать, тебе нравится боль, она позволяет тебе чувствовать себя праведником, потому что, в отличие от прочих идиотов, ты не веришь, будто ее заслуживаешь, - Хаус нагнулся над ним, и Чейз инстинктивно отпрянул, ощутив веяние алкоголя в его дыхании. – Но ад - это не то, что ты себе представляешь, Роберт, там не будут тебе отсасывать после того, как отходят плеткой, там ты не сможешь демонстрировать свое превосходство прочим тупым засранцам, там вообще ничего не будет.
Стакан с виски, который он держал в левой руке, был еще наполовину полон, и Хаус осушил его одним глотком.
- Не думай, что ты станешь там этаким прекрасным мучеником, - выплюнул он зло. – В аду все уродливы.
Чейз и теперь совсем не привлекателен. Кровь прилила к лицу от ярости, и благодаря Хаусу он уже на грани слез.
- Заткнись! – он выхватил пустой стакан из руки Хауса и швырнул его в стену, и никто из них не оглянулся на звон осколков. Они молча, яростно смотрели друг на друга, тяжело дыша от жгущих их эмоций.
- Вряд ли это хуже, чем жизнь рядом с тобой, - сказал Чейз наконец, но это прозвучало глупо и слабо, и он пожалел об этих словах, едва произнес их. Хаусу не было нужды говорить ему, как он неправ – полный отвращения взгляд, который врач бросил на него, уходя, был достаточно красноречив.

В один из вечеров Хаус уселся в гостиной, явно демонстративно разложив какие-то бумаги на столе под светом торшера. Сделано было специально для Чейза, потому что если Хаус хотел серьезного вдумчивого чтения, он запирался у себя в кабинете.
У Чейза не нашлось в тот день настроения играть в хаусовы игры, и тем не менее он ощутил укол раздражения, когда понял, что читает Хаус его завещание.
Чейз не стал протестовать, даже рефлекторно. Его ничуть не удивляло, что Хаус совал нос решительно во все его личные документы, да и завещание нельзя сказать что полностью его разоблачало. Ему некому было оставить свои деньги, а ничего другого у него не было. Кое-что он отделил на похороны и сопутствующие расходы, остальное направлялось в фонд сохранения дикой природы. Может, Хаус над этим задумается – тем лучше. Он заявил своему юристу, что не хочет вкладывать деньги в то, что связано с религией, медициной или вообще с людьми, и адвокат принял оптимальное решение, идеально вписывающееся в означенные границы.

Для человека, просто излучавшего всем собой предупреждение «не тронь меня», Хаус до странности легко и часто касался других людей. Он помогал Чейзу выбираться из кресла и садиться в него, без промедления или щепетильности. Хаус не мог носить его, конечно, но был довольно сильным и помогал даже тогда, когда Чейз становился невыносимым, ненавидел весь мир и ныл, что Хаус не дает ему наркотиков.
Хаус кривился от отвращения, обзывал его истеричной девицей, и Чейз говорил: отлично, раз так, пропиши мне седативные, коли нельзя болеутоляющих. Это, разумеется, было не то же самое, но, возможно, помогло бы ему уснуть и не думать одни и те же мысли в тысячный раз. Зачастую шум в голове становился нестерпимым, кружащие обломки чужих умственных построений и слова, полные презрения и отчуждения – слова отца, слова, эхом отдающиеся под сводами церкви, бесчисленные выговоры от Хауса и всех остальных, кого он пытался впечатлить многие годы – носились друг за другом в его мозгу, разгоняясь до такой степени, что он переставал различать их смысл, но в то же время не слышал больше ничего за их оглушительным звоном, и, овеянный их отравляющей аурой, превращался мало-помалу в заколдованный круг неизбывной ненависти к самому себе.
Хаус отказывал, излагал какие-то свои причины, но шум в голове мешал Чейзу воспринять его аргументы. Он падал на кровать, а потом приподнимался на локтях и продолжал спорить, хватая Хауса за рукав, когда тот готовился отодвинуть его кресло от кровати, и Хаус смотрел на него с жалостью, как на ребенка, отправленного спать рано после вечерней истерики.

Чейз не считал недели (хотя почему это так, не смог бы объяснить сам), так что когда Хаус оторвался от своего ужина – фетуччини с курицей – и сказал: «Значит, суббота», Чейз не сразу уловил его мысль.
- Суббота, - Чейз проглотил свою полупережеванную пасту, - правильно, двенадцать недель.
Хаус вскинул бровь.
- Значит… - он помедлил и закончил фальшиво оживленным тоном: - Суббота тебе подходит? У меня как раз выходные освободились.
Чейз на минуту замолчал, и Хаус спросил снова:
- Я надеюсь, ты все свои дела привел в порядок?
Чейз промокнул губы салфеткой.
- Конечно, - по правде говоря, своими делами он перестал интересоваться четыре месяца назад, с момента госпитализации. Кэмерон иногда наведывалась на его квартиру и приносила ему почту, но, скорее всего, прислуга перестала убирать в доме, раз он прекратил ей платить, и квартира наверняка превратилась в комок грязи. Но на самом деле ему это было глубоко безразлично, и он не испытывал никакой вины оттого, что Хаусу, вероятно, придется возиться еще и с этим.
- Суббота, прекрасно, - сказал он, цепляя на вилку последний кусочек курицы и принужденно улыбаясь Хаусу. Тот улыбнулся в ответ.
Был вторник.

Утром следующего дня Чейз по-прежнему не спал, когда Хаус поднялся и ушел на работу. Он держал глаза закрытыми и старался дышать ровно, пытаясь обмануть человека, который в любом случае был куда более восприимчив, чем чейзова мать-алкоголичка.
Он встал и, несмотря на хроническое недосыпание, принялся торопливо читать. Прежде он намеренно избегал информации о своем нынешнем состоянии, но теперь стремился восполнить пробел. Он забрался в кабинет Хауса – где, как Хаус не преминул указать, его появление не приветствовалось – и, открыв компьютер врача, стал пристально изучать данные и медицинские карты.
Он ничего не нашел. Ему хотелось, чтобы нужная информация вдруг показалась ему выделенной словно бы курсивом, какой всегда казалась Хаусу, хотелось взглянуть на данные сканирования и разом определить проблему; он всегда смутно подозревал, что Хаус держал его в штате отчасти затем, чтобы он мог оттенять блеск чужого интеллекта, настаивая на том, что сканы и анализы не содержат ничего необычного.
Его не озарило, ничего нового не пришло в голову, хуже того, слова спутывались перед глазами в бессмысленное месиво, и рука его на мыши подрагивала. Гипервентиляция настигла его прежде, чем он успел ее осознать, и как бы он не призывал самого себя успокоиться и сосредоточиться (слова, знакомые ему по сотням бессонных ночей в госпитале, когда чья-то жизнь висела на волоске), у него не выходило. Потому он покинул кабинет, не потрудившись даже скрыть следы своего присутствия – сдвинутое кресло, включенный компьютер, файл с данными о травмах спинного мозга на мониторе.
Он и не надеялся по-настоящему. Наверное, он вообще никогда не знал надежды, вместо нее были только страх и поджидаемое сожаление, гнусное чувство, выедавшее его изнутри. В полдень он смотрел на пепел в камине Хауса и размышлял. О том, что люди должны делать в свой последний день, если им предоставлен выбор и они не прикованы к больничной койке.
Что, например, делал его отец, зная, что конец уже близок. Были ли рядом с ним люди, которые непостижимым образом оказались для него важнее, чем жена и сын. Хотелось ли ему видеть солнце, или он торопился закончить последнюю научную статью. У Чейза не оказалось ничего такого, ни работы, приковавшей его к себе со страстью, ни людей, носивших его имя, а его способность передвигаться заканчивалась за порогом хаусовой квартиры. Единственным своим подлинным разочарованием он мог назвать только интеллектуальное.
Он должен был написать что-нибудь, или сказать, или помолиться – бросить хоть что-то в пространство, отделенное от него самого поверхностью его тела. Но у него не было ни мудрости, которой стоило поделиться, ни последних желаний. Да и что бы он сказал – спаси меня? Защити меня? Полюби меня?
Ему представился на минуту труп, на котором он отрабатывал приемы хирургии в дни учебы, а потом – класс студентов-медиков, обсуждающих его, Кэмерон, ведущая лекцию и описывающая его проблемы и болезнь в простерилизованных научных терминах. В шестнадцать он пытался представить, что будет после его смерти; в колодце несбывшейся перспективы, в зеркале ума отражалась только фигура отца, стоящего под дождем над свежей могилой. Он сравнил этот образ с образом читающей лекцию Кэмерон и не увидел никакой разницы.
Он хотел сделать хоть что-то, но в то же время и не хотел, понимая, что лишь желает хотеть чего-нибудь, например, быть не собой, а кем-то другим. Последние несколько недель были одним сплошным препятствием для тела и ума, раздумьем о том, что может и не может человек, и поздно уже беспокоиться об этом сейчас.
Никто больше не станет беспокоиться.

Настала суббота. Хаус, насвистывая, бодро хромал из ванной в спальню и обратно, готовя шприцы и разные бледные жидкости, и почему-то именно этот свист сильнее чем что-либо убедил Чейза, что Хаус нездоров психически; впрочем, это он понял много лет назад. Хаус велел ему лечь на кровать. Чейз лег, хотя его трясло от волнения.
Хаус, казалось, подготовил все, что полагалось для соблюдения ритуала.
- Последнее слово? – спросил он, потирая руки.
Чейз мигнул и покачал головой. Возможно, раньше он и хотел что-то сказать, но память отказывалась служить ему. Хаус протер сгиб его локтя спиртом, и в отуманенном паникой уме Роберта заметалась глупая мысль: к чему теперь дезинфекция?
В тот момент, когда Хаус уже держал его запястье одной рукой, а другой нацеливал жало иглы в выпуклую дорожку вены, Чейз сел, перехватил его руку и ясно произнес:
- Я не хочу умирать.
Тем не менее, Хаус сделал ему укол.
Чейз лег обратно, чувствуя, что уже не может удержать страх внутри, дает ему отразиться на поверхности, во взгляде. Под куполом смыкающейся над ним темноты голос Хауса сухо произнес:
- Ну, конечно.

Чейз приходит в себя в добром старом Принстон Плейнсборо. Он мигает и чувствует себя каким-то неповоротливо-отупевшим, рассеянным и ошеломленным.
- Он очнулся! – восклицает Кэмерон, стискивает ладонью его пальцы. – Ты будешь в восторге, - продолжает она горячо, и Чейзу приходит в голову, что у нее сложилось обманчивое впечатление по поводу его осведомленности о чем-то, чего он на деле не знает.
- Как себя чувствуешь? – над ним наклоняется Форман, говорит и смотрит так мягко, как никогда прежде.
- Ну… - ему хочется сказать «не мертвым», но вряд ли Форман и Кэмерон оценят шутку, да он и не уверен, что это шутка. – Как после пьянки.
Форман закатывает глаза, Кэмерон проводит по своду его стопы металлической ручкой и кажется какой-то непомерно обрадованной наличием реакции. Она велит ему согнуть пальцы на ногах, и он слушается, но видеть, что мозг командует телу не впустую, и что пальцы действительно сгибаются – удивительно.
- Поверить не могу, что Хаус вдруг разобрался, - добавляет Форман озадаченно и несколько минут объясняет, что именно его удиляет, но поначалу Чейз его не слышит, а потом – отказывается слышать, как будто понимание механизма действия чуда рискует уничтожить это чудо. Самое время стать суеверным.
Чейз думает, что должен и вправду быть в восторге – Форман произносит слова вроде «ожидается полное восстановление функций», произносит с восхищением, перемешанным с гадливостью – и что-то действительно зарождается у него внутри, только он пока не знает, что именно.

Хаус лишь однажды навещает его в палате интенсивной терапии, говорит насмешливо:
- Ты действительно думал, что я дам тебе умереть в моем доме? – и пока обескураженный Чейз придумывает подходящий ответ, он уже уходит.
Он не знает, что ему думать. Его предположения полностью оправдались, и в то же время, все точно так, как и было.

Время бешено ускоряется. Чейз проводит полтора месяца в реабилитационном центре, но это время кажется вспышкой, секундой по сравнению с тем периодом, когда он жил с Хаусом. Он возвращается в свой дом – до зевоты привычный и в то же время поразительно новый – и к своей работе. Иногда он сидит в офисе диагностического отделения, слушая, как Хаус препирается с Кэмерон по поводу того, кому записывать симптомы на доске, и думает: этого просто не могло быть. Иногда произошедшее кажется ему неправдоподобным сном, а иногда сном представляется все, что происходит с ним сейчас, а пережитый опыт становится его единственной реальностью. А может быть, таково его посмертие.
Странности группируются в ряды, выстраиваются по цвету и размеру.
Однажды Хаус притаскивает в офис чейзову пару джинсов и бросает на стол, заявляя, что Чейз неосторожно оставил их у него. Выражение на лицах Кэмерон и Формана – бесценно.
Однажды его вместе с Кэмерон вынуждают пойти на благотворительную вечеринку. Джеймс и Джули Уилсон подходят поздороваться, и Джули вдруг задумчиво произносит: «О, у Джеймса точно такой же галстук». Чейзу этот галстук достался вместе с коробкой вещей, которые Хаус отказался признать за свои, сказав, что они захламляют его квартиру. Джули трогает галстук кончиками пальцев, а потом внезапно отворачивается, переключая внимание на другого гостя. Чейз неловко откашливается, а Уилсон потирает шею с выражением смущенной робости на лице.

Чейз теперь смотрит на Хауса немного иначе, и Формана это откровенно беспокоит. Форман вечно упрекал его в подхалимаже, и игнорировать его было совсем нетрудно. В один из дней, когда Хаус сделал безупречно правильное предположение в безупречно правильный момент и получил сдержанную благодарность пациента и смешанную с негодованием похвалу Кадди, они заканчивали свои дела в офисе. Хаус собирал вещи в своем кабинете и время от времени бросал мяч в Уилсона, который никак не мог поймать его.
Уловив направленный на Хауса взгляд Чейза, Форман проговорил хмуро:
- Он далеко не Бог, и ты это знаешь.
- «Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — сказал Он расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. И он тотчас встал перед ними, взял, на чём лежал, и пошёл в дом свой, славя Бога», - спокойно процитировал Чейз.
- Господи, - сказал Форман с ужасом и отвращением.
Чейз усмехнулся, и до Формана дошел смысл его собственных слов. Он хотел взять их обратно, сказать что-то еще, обратить все в шутку, но приближался конец рабочего дня, и они оба порядком вымотались. Чейз встал со своего места, снял куртку с вешалки, нагнулся за сумкой, и у него вдруг вспыхнуло в голове – эти вспышки случались теперь довольно редко – понимание, что этого могло бы не быть. Он уже почти принял мысль, что никогда больше не сможет вот так вставать, брать куртку, наклоняться, не задумываясь над смыслом производимых действий.
- Позже, - сказал он Форману и вышел, не дожидаясь его ответа.

Хаус с Уилсоном ели ланч на балконе снаружи уилсонова кабинета – стоял чудный весенний день, с теплым солнцем, слабым ветром и топорщащимися на деревьях почками. Кажется, Хауса искала команда – Чейз высунул голову во внутренний дворик и, заприметив их, привел остальных и отчитался о результатах исследований, щурясь на Хауса сквозь яркое солнце. Он даже не стал возражать, когда Хаус поручил ему самую тяжелую часть последующей работы.
- Чейз тебя боготворит, - заметил Уилсон. – Надо бы это прекратить.
- Он и должен. Я спас ему жизнь, - Хаус решил ответить только на первую часть фразы.
Уилсон закатил глаза.
- Спорю, ты организовал все это, потому что Кэмерон отказалась следовать за тобой тенью, и тебе понадобился новый Падаван, которому ты сможешь передать свою Силу.
Хаус состроил невинное лицо и стянул у Уилсона картошку.
- Кстати, Форман и Кэмерон так и не решили спор о том, действительно ли Чейз потерял равновесие на лестнице, - Уилсон выжидательно поглядел на него. – Мы бы могли разделить выигрыш.
- Доктор Уилсон! Вы меня призываете нарушить правила врачебной этики?
- Ради выигрыша? Несомненно. Говори.
- Ну, скажем так, Чейз решил воспользоваться маршрутом короче лестницы.
- Хочешь сказать, он упал с мусорного бака? Он что, действительно был так пьян?
Хаус издал смешок.
- Нет. Он был на крыше и подумал, что хочет экспрессом попасть в ад. Подозреваю, алкоголь лишь притупил его восприятие глубины пространства. Будь он трезв, ему бы все удалось.
Уилсон наклонился вперед.
- Чейз пытался покончить с собой? Серьезно? Как ты узнал?
Хаус пожал плечами.
- Характер ушибов, травматическая зона, то, с какой тоской он глядит на крыши…
Уилсон обдумал услышанное.
- Похоже, ты кое-что и сам об этом знаешь, - заключил он.
Хаус отмахнулся от его последней реплики, стянул еще один ломтик картошки, макнул его в кетчуп и с удовольствием съел.
Напротив них Чейз поднялся по ступенькам входа, спрятав руки в карманах халата, придержал дверь для мужчины, несшего кому-то ланч, и скрылся в бликах танцующего на запыленном стекле света.

@темы: переводы, грегори хаус, фанарт, роберт чейз, элисон кэмерон, эрик форман, джеймс уилсон, джен

---

Официальный трейлер к фильму "The Orange

[Ylisa]

Фильм "The Oranges" уже прошелся по фестивалям, в конце года картина выходит
на большие экраны, в том числе в РФ (6 декабря) под названием "Любовный переплет".

Читать дальше

@темы: видео, hugh laurie

---

Фотоманипуляции

[Диагор]

Название: Playing Time (трэш, угар и содомия)
Персонажи: Хаус, Чейз

(забор из фейспалмов)

@темы: грегори хаус, фанарт, роберт чейз

---

[Curly_Sue]

Название: Викодин и другие зависимости
Автор: Curly_Sue
Бета: Хвосторожка
Пейринг: Хаус/Уилсон
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: мини
Саммари: взаимопонимание — сложная штука
Диклаймер: отказываюсь.
Таймлайн: Прошел месяц после гибели Эмбер.
Примечание: Если название кажется вам знакомым, то вам не кажется.)



Проснувшись этим утром, я понял, что сегодня кто-то умрет.

— Где Уилсон? — В ответ Кадди тяжело задышала в телефонной трубке. Она всегда так сопит, когда не может принять решение. Значит, знает. — Окей. Что, если я позвоню его родителям, скажу, что он мертв, и спрошу, откуда можно забрать тело?

— Хаус!

— Кадди!

— Хаус…

— Это такая репортерская игра? Хаус! Кадди! Хаус! Кадди! Мы можем провести перекличку в ускоренном режиме, пока один из нас не собьется. Можем даже сыграть на бабло. Хочешь? А потом ты все равно скажешь мне то, что я хочу знать.

— Отель «Даблтри» на Ридж Роуд.

— Хорошая девочка.

Трубка разразилась короткими гудками.

Я проспал месяц. Официально я вышел из комы три недели назад, но на самом деле меня здесь еще нет. Все это время я ходил на работу исправнее, чем обычно. Работал продуктивнее, чем всегда.

Я стал лучше.

Только почему-то команда стала разбегаться, когда я входил в комнату. Не пойму, в чем дело, да мне, в сущности, и плевать. Со всем можно справиться в одиночку.

Я стал работать усерднее. Я не спал ночами.

Я так орал на них, что на следующий день не мог говорить. Думал, глотка порвется в клочья, а глаза вылезут из орбит. Форман лепетал про успокоительное. Я посоветовал ему засунуть это успокоительное в свою круглую упругую черную задницу. Лесбиянка пучила глаза и боялась сильнее обычного. Еврей неодобрительно поджимал губы, Катнер чистил карандашом ногти.

Карандаш был длинный, серый, с тонким острым грифелем.

Я орал на них всех минут десять, а потом уволил.

Кадди сказала, что я свихнулся.

А я ответил, что буду работать один. Без тупых бессмысленных придатков.

Я стал лучше.

Я проработал в одиночку около недели, держался только на Викодине и кофе. Я стал лучше, но разучился спать: каждый раз, когда я закрывал глаза, вокруг меня разливалась медовая, янтарная желтизна. Я тонул в ней, пытался освободить стремительно увязающие руки; я кричал и плыл наверх, пока не понимал, что верха нет; погрязал в воняющем хвоей янтаре. Задыхаясь, отплевываясь от попадающей в рот и нос смолы, сквозь желтое полупрозрачное стекло я мог разглядеть себя. Свои растерянные глаза и трехдневную щетину. Янтарь вокруг меня нагревался, оживал, и каждой своей клеточкой я слышал холодное, мелодичное: «Из чего сделан мой кулон?»

Я просыпался от боли и холода.

Одной ночью, лежа на полу в своем кабинете, я засек время: мой янтарный сон длился ровно двадцать минут. Я закрывал глаза, вновь и вновь возвращаясь в кошмар. Каждые двадцать минут я превращался в ископаемое в затвердевшем минерале. В черноте за окном лило, на первом этаже кто-то орал. Медленно пустел пузырек со снотворным.

Сначала я пытался спать дома, но разбил телевизор древней пепельницей, черт знает сколько простоявшей на столе. Потом я пытался спать у Кадди, но она меня прогнала. На полу в рабочем кабинете оказалось удобнее всего. И дело не в том, что в клинике какой-то особенный пол, просто в кабинете стоял телевизор, а если бы я его разбил — Кадди бы заплатила. Она всегда платит.

Было еще в-третьих: проснувшись, я мог пойти работать в лабораторию.

После того, как я вышвырнул команду вон, дел изрядно прибавилось. Резко выросла гора папок в подсобке, мой стол зарос бумажным хаосом. Пациенты с простудой шли нескончаемым потоком.

Я вышвырнул вон Кэмерон и Чейза. Я вышвырнул Кадди.

Впервые за долгое время у меня появился пациент с болезнью Уилсона. Я так давно ждал — даже заготовил пару шуток на этот счет, которые Уилсон бы оценил. Раньше под нее маскировались то отравление медью, то мозжечковая дизартрия, но на этот же раз симптомы были образцово-показательные.

Впрочем… Пациенты врут. Глаза врут. Симптомы врут. Воздух насквозь пропитан ложью. Проникая в наши клетки, кислород способствует выделению необходимой для жизни лжи. Я давно подумывал внести пару новшеств в знания о составе воздуха. Азот, аргон, углекислый газ и, например, хаус. Конечно, новая составляющая называлась бы в мою честь.

Я пытался спать на кушетке, на столе, сидя у стены и сидя у окна. Удобнее всего оказалось на полу.

Я вышвырнул вон Кэмерон и Чейза. Кадди вышвырнула меня домой, приказав охране не впускать в клинику. Ей взбрело в голову, что я подсел на работу, как на Викодин. Не пойму, чем она недовольна?

Меня поймали на следующий день у входа — в старом клочковатом парике и кепке, надвинутой на глаза. Я изо всех сил старался не хромать, а трость заменил на ярко-алый зонт. Я знал, что они меня схватят, хотелось позлить Кадди и, может быть, взглянуть разок в глаза пациента с болезнью Уилсона, проследить за тем, как проявляется вокруг его роговицы янтарный ободок.

Кадди произносила «болезнь Уилсона» с придыханием. Я специально названивал ей, чтобы еще разок послушать ее «болезнь ахх Уилсона».

Жизнь — дерьмо, всех нас спасет бурбон. Ливни, зарядившие в начале осени, не прекращались, стегали и стегали дом с пылом заправской доминатрикс. Погода — дерьмо, жизнь — дерьмо, только доминатрикс не разочаровывают меня на этой грустной планете.

Пока я надевал кроссовки, в кармане долго и яростно надрывался телефон. Так звонить могут только два человека, один из которых в полумертвом состоянии — ему не до звонков. Значит, это Кадди. Живее всех живых.

— Хаус, ты нужен нам здесь.

— Я умер.

Небо на улице низкое и мрачное, дождь стеной. Пока ловил такси, промок до нитки. У водителя назальный миаз: он чихает и трет нос. Я сказал, что ему стоит обратиться к врачу. Он меня не понимал до тех пор, пока я не объяснил, что у него в носу личинки.

Взаимопонимание — сложная штука.

Гостиница зияла неосвещенными окнами, словно дырами в белозубой улыбке. Неоновые переливы, украшающие здание, неуверенно пробивались сквозь плотную завесу дождя.

На ресепшене я сказал, что Уилсон умирает от диабета в одном из их номеров. Трюк с диабетом всегда прокатывает.

Прежде чем постучать в двести семнадцатый, я простоял минут пять под дверью. Пялился на латунную табличку с цифрами, чувствуя себя полным идиотом. Когда в ватной, абсолютной тишине глухо зашуршал лифт, я постучал — испугался, что кто-нибудь увидит меня стоящим в длинном пустом коридоре.

Уилсон открыл — усталый, заспанный и заросший. Открыл и сразу закрыл.

— Я перебужу всю гостиницу, твоих бывших жен, любовниц, твоих пациентов и родителей, — сказал я. Мой голос прозвучал не так кротко, как я хотел.

Дверь снова открылась. В нос ударил перегар, сквозь который еле-еле пробивался запах дезодоранта Уилсона. По-настоящему консервативные парни не меняют марку алкоголя и дезодоранта с колледжа. В удачном случае звездочек на напитках с годами становится больше.

— Ты зря занавесил окна, — сказал я. Бежевые занавески, бежевые обои — номер был похож на гигантскую картонную коробку. — В интернете пишут, что в этом отеле стоит платить только за вид из окна. Оглядевшись, не могу не согласиться. Правда, там никто не говорил про дурной запашок. Он входит в стоимость номера?

Уилсон с головой зарылся в одеяло. Я сел на кровать. На столике рядом с тускло светящимся ночником стояли бутылка коньяка и початая упаковка Викодина. На всякий случай я забрал Викодин себе.

— Зачем тебе таблетки? Решил кайфануть? — Я выразительно потряс пузырьком.

— Зачем ты пришел? — Уилсон повернулся на спину, сложил руки на груди. Видимо, в этот момент он представил, что его глаза метают молнии. Я старался не улыбаться.

— Ты такой грозный, Уилсон. У меня мурашки по коже.

— Зато ты. Как всегда. — Он вздохнул. — Хаус, что тебе надо?

— Мне надо тебя, — сказал я и стянул с него одеяло. — Одевайся.


***

Пьяный, обросший, путающийся в ногах Уилсон любезно улыбнулся девушке за стойкой в сияющем вестибюле отеля. Девушка улыбнулась в ответ — даже под толстым налетом беспробудного пьянства в Уилсоне чувствовались благородство и надежность, и все то, что делает его желанной добычей для мечтательных домохозяек, скромных служащих и больных раком.

— Не надейся, милая, — сказал я ей громко, — он убивает своих девушек. Кроваво и безжалостно. А вообще, — я понизил голос, впитывая в себя идущие от нее волны разочарования, — ему нравятся небритые хромые мужики, вроде меня.

Уилсон спрятал лицо в ладонях. Я посмотрел на его ссутуленную, обтянутую кашемиром спину, и поспешил вслед.

Он даже не обернулся, а мне в этот момент так не хватало его укоризненного взгляда.

Я отучился скучать по людям. Привязанность — одна из самых дрянных привычек человечества. Не совру, если скажу, что нисколько не скучал по Уилсону. Но этот его печальный взгляд… Я разучился скучать, но не мог заставить себя не вспоминать их всех частями. Глаза Уилсона, улыбка Кэмерон, надменный подбородок Фомана, нервные пальцы Чейза… цинизм индийца, акцент еврея… задница лесбиянки и грудь Кадди. Если расчленить их всех, а потом собрать воедино, мог бы получиться один хороший врач. Доктор Франкенштейн с отличной попкой.

— Куда мы едем?

— Ко мне, конечно.

Пока Уилсон ловил такси, я следил за тем, как дождевые капли скатывались по отменному кашемиру. На плечах и спине появились темные пятна, набухли рукава. Я тронул его за предплечье — в этом месте сразу образовалась темная отметина — и позвал за собой: водитель с миазом ждал нас за углом.

Увидев такси, Уилсон ничего не сказал. Только его взгляд стал еще более растерянным. Он тряхнул мокрой, слипшейся челкой и уселся внутрь.

В последнее время вокруг меня витает гадливейшее из чувств.

Беспокойство.

Все вокруг беспокоятся. Опоздания на работу, несделанная процедура, погода, лишний вес, пищеварение, сорры, смерти — все это причины для беспокойства. Уилсон стряхивает воду с рукавов пальто — беспокоится за хорошую вещь, водитель отчаянно пережевывает жвачку — беспокоится, что мы учуем запах травки.

Я беспокоюсь за Бена, галапагосскую черепаху-самца. Его особенно любят показывать по пятницам на канале «Планета Земля». У него сегодня намечается важный день, а я, скорее всего, пропущу увлекательное зрелище.

— Расплатись, — сказал я Уилсону, когда мы подъехали к подъезду. Там меня уже ждал курьер с огромной коробкой.

— Мой малыш не промок?

— Совсем немного…

— Да я не про тебя, болван. Про него.

Курьер внимательно поглядел на коробку.

— Все, вроде, нормально…

— Ну раз «вроде», занеси-ка ее в гостиную.

Я стоял в дверях и смотрел на тощую задницу курьера, волочившего коробку по ковру. В коридор вошел взъерошенный Уилсон.

— Что здесь происходит?

— Привезли новый телевизор.

— А что случилось со старым?

— Сгорел на работе. Расплатись.

Уилсон послушно достал кошелек.

Настроить телевизор — дело на четыре бутылки пива. Две Уилсона, две мои.

— Всегда знал, что у тебя золотые руки, — сказал я, щелкнув пультом. Это было первое, что я произнес за время, пока мы настраивали телевизор.

Я погасил верхний свет, принес нам еще пива, и мы уселись на диван.

Галапагосская черепаха Бен ползал вокруг другой огромной черепахи.

— Кажется, кое-кому сегодня повезет, — сказал Уилсон удивленно.

— О, да. — Я отхлебнул пива. Бен взбирался на подружку как на Голгофу.

Уилсон постукивал пальцами по горлышку бутылки, тишину вокруг нас нарушал лишь шум дождя и монотонный голос ведущего.

— У тебя когда-нибудь было так, — Уилсон вздохнул, потом еще раз, — чтобы в один прекрасный момент ты понял, что совершенно, абсолютно, бесконечно несчастен?

— Нет, потому что у меня есть мой лучший друг, — я помолчал. — Мой Викодин.

Уилсон кивнул. Он внимательно следил за вкалывающим на экране Беном.

Косые струи воды на стекле окрашивались то бледно-голубым, то янтарным. Я вдруг подумал, что это похоже на звездное небо. На какую-нибудь совсем параллельную вселенную.

— Когда-нибудь ты научишься быть счастливым, — сказал я.

Все лгут. Даже в параллельных вселенных.

Уилсон кивнул. Отставил бутылку. Нервно сцепил пальцы.

— Что ты чувствуешь, когда принимаешь Викодин?

— Чувствую себя паршиво, но без него еще хуже.

— Верно, — сказал Уилсон и пододвинулся ближе.

Я потрепал его по плечу.

Я стал лучше. Я даже проявил участие:

— Отчего тебе плохо? Оттого, что ты чувствуешь боль или оттого, что не чувствуешь?

Уилсон не ответил.

Взаимопонимание — сложная штука.

Боль и холод — неизменные составляющие моей жизни. Боль и холод превращают вчерашних студентов в злобных небритых мужиков. А редкие затишья, вроде этого мирного вечера, действуют как дефибрилляция, регулируют сбившийся сердечный ритм: резкое погружение в теплый и уютный жизненный кисель заставляет меня сильнее цепляться за боль и холод.

Всем нужна своя дефибрилляция.

Уилсон подвинулся еще ближе, наши бедра соприкоснулись.

Что ты задумал, Уилсон? Встряхнуть мое сердце? Или свое?

Я вздохнул, отставил пиво и откинулся на диване.

Уилсон понял. Прижался губами к губам. Я почувствовал запах пива, туалетной воды, и, кажется, крема от морщин. Уилсон пах приятно, а целовался отчаянно. Я сидел на диване, отчего-то вдруг совершенно обессиливший. Хотел потрогать его волосы, но не смог поднять руку — словно гирю привязали к запястью. Уилсон жарко дышал в висок, шарил по телу, все ближе и ближе подбираясь к…

— Оу, какой же ты резвый, Уилсон! А как же свидание, романтика? Посмотри на это небо, звезды — как крохотные смертоносные образования на МРТ…

Уилсон молча расстегнул мои джинсы.

— Всегда знал, что у тебя золотые руки, — сказал я через несколько минут.

Уилсон делал все идеально. Мое ленивое тело то млело, то напрягалось сладко и неумолимо. Лицо Уилсона было бесстрастно.

— Как будто марафон бежишь, — сказал я.

Он следил за своими руками так внимательно, будто боялся забыть движения.

— Проститутки — и те нежнее, — сказал я.

Голос дрогнул, пришлось сжать зубы, чтобы не застонать. Он делал все идеально. Вместе с наслаждением меня все сильнее окутывали боль и холод.

— Прости меня, — сказал я.

Уилсон посмотрел мне в глаза и я, кажется, отключился.

Я плыл в янтарном море. Вокруг меня были янтарные острова; янтарное солнце висело в зените. Когда я подумал, что наконец-то в безопасности, вода вокруг меня начала сгущаться. Руки и ноги вязли, я задыхался и отплевывался от попадающей в рот и нос смолы. Сквозь желтое полупрозрачное стекло я мог разглядеть Уилсона. Его растерянные глаза и трехдневную щетину. Янтарь вокруг меня нагревался, оживал и каждой своей клеточкой я слышал тихий выдох: «Ты ничего не можешь изменить. Ты все сделал правильно».

Я перестал беспокоиться и провалился в черноту.


***

«…Черепашье тело покрыто большим костным панцирем светло-коричневого цвета. Пластины панциря, соединенные с ребрами, представляют собой жесткую защитную структуру, которая является неотъемлемой частью скелета. На панцирях этих медленных животных могут расти лишайники…»

— На твоем панцире, наверное, тоже растет лишайник.

Я разлепил глаза:

— Мой панцирь отполирован новейшими средствами, благоухает и круто смотрится. Я слежу за его состоянием — не то, что этот неудачник Бен.

Уилсон сложил руки на груди. Я подумал, что мог бы… Я поглядел на его натянувшиеся в паху брюки и подумал, что кое-кому сегодня повезет.

— Давай-ка, — сказал я, наклонившись к нему. — Давай сделаем это красиво.

Послушный моим рукам Уилсон откинулся на диван. Кажется, глаза у него были испуганные, я не разобрал.

Ремень не хотел расстегиваться.

— Помоги мне, — шепнул я.

Уилсон справился с пряжкой, вжикнул молнией и остановился.

Я поцеловал его в шею. Кожа была соленой и пахла Уилсоном в стократной, тысячекратной степени. Губами я чувствовал движение мышц, когда он нервно сглатывал.

Я запустил ладонь ему в штаны. Он застонал.

В бледных пятнах света от телевизора раскинувшийся на диване Уилсон выглядел иллюзорно, словно проекция рентгеноскопа. Шелестящий в тишине дождь придавал ситуации налет отвратительной интимности. Такие звенящие моменты закрывают на ключик в своем сердце и долго хранят романтичные школьницы.

Разбивать такие моменты — особенное удовольствие.

— Аккуратный газончик, — сказал я, приспустив ниже его брюки.

— Заткнись.

Я-то заткнулся, а Уилсон стонал и стонал под моими руками. Изучать его, такого, было интересно. Он словно захлебывался: хватал ртом воздух и отчаянно жмурился. А потом вдруг в комнате стало оглушительно тихо, он замер, уставившись мне в лицо, словно к чему-то прислушиваясь.

Кажется, глаза у него были испуганные.

Я вдруг все понял. Не осталось больше никаких тайн, никакой лжи.

Озарение было оглушительным.

— Вот видишь, — сказал я чуть позже, вытирая руку об обивку дивана, — совсем мало времени прошло после ее смерти, а ты уже снова можешь кончать.

Уилсон поднялся — дыхание у него все еще было тяжелое — не спеша оделся и вышел. Тихо хлопнула дверь.

Я с наслаждением вытянулся на диване, закинул руки за голову, размышляя о том, как лучше распорядиться драгоценной крупицей знаний, что мне удалось сегодня добыть. От дрянного беспокойства не осталось и следа, даже судьба черепахи Бена меня больше не тревожила. Перед глазами стояло беспомощное и открытое лицо Уилсона.

Я стал лучше этим вечером. Я прозрел.

И ослеп вновь.

Эйфория от нашей взаимной… дефибрилляции спадала. Я все прикидывал, как использовать это неожиданное откровение: кто бы мог подумать, что Уилсон привыкнет к боли так же, как и я? Он подсел на боль, полюбил боль, научился в ней жить. Я должен был это предвидеть: о дружелюбии Уилсона ходят легенды. Только теперь я понял, что сколько угодно могу быть собой в полной мере и упиваться своей над ним властью. Я понял: он упивается вместе со мной.

Диван пах Уилсоном. Я сам пах Уилсоном.

Где-то далеко гремел гром, небо рыдало за все человечество.

На полу ожил телефон. Двигаться не хотелось, а вот снести автоответчик к чертовой матери хотелось очень.

«Хаус, ты нам нужен! У пациента не болезнь Уилсона, это отравление медью. Он умирает».

Прежде чем удалить сообщение, я прослушал его два раза.

Уже в коридоре, закидывая в рот Викодин, я подумал, что теперь главное — не переусердствовать с работой. Рвение и врачебный долг — не мой наркотик. Хватит мне пока одного.

Я вышел на истекающее дождем крыльцо и набрал Кадди:

— Собери всех. Это будет интересно.

— Всех?

— Я непонятно выразился?

— Хорошо.

— Я еду.

Сегодня никто не умрет.



Конец

@темы: слэш, грегори хаус, фанфики, хаус/уилсон, джеймс уилсон, 4 сезон, 5 сезон

---

Фотоманипуляции

[Диагор]

@темы: грегори хаус, фанарт, роберт чейз

---

"Шесть месяцев", перевод

[Диагор]

Название: 6 месяцев
Автор: alanwolfmoon
Оригинал: http://www.fanfiction.net/s/4726947/1/Six_Months
Разрешение: запрос направлен
Жанр: hurt/comfort, angst, преслэш
Персонажи: Чейз, Хаус, Уилсон, Форман, Кэмерон
Размер: миди
Предупреждения: умеренный ООС, слепота персонажа

Главы 1 и 2

Чейз исчез с радаров полгода назад. Разорвал все узы. Не отзывался на телефонные звонки или стук в дверь, оставлял иногда сообщения, гласящие, что он не умер, и игнорировал все остальное.
Иногда он думал, посылал ли в свое время такие сообщения Хаус. Наверняка да.
Чейз скучал по больнице. Скучал по работе, по Кэмерон, по Форману, скучал по Уилсону и Кадди, даже по чертову Хаусу скучал. Но он принял решение и не собирался сейчас катать его в слюнях, чтобы не застряло в глотке.
Проблема в том, что накладывать самому себе швы чрезвычайно трудно, когда ничего не видишь.
Он вздохнул, нажал на кнопку часов, сообщивших ему время.
Восемь утра. Никто из диагностического отделения не покажется в клинике в эту пору.
Самое безопасное время.
Он взвесил телефон в ладони, вызвал такси, держа левую руку над головой, чтобы не кровоточило так сильно. Чертов нож. Чертова разделочная доска. Чертовы томаты.

Чейз уселся на стол для осмотра, снова подняв руку.
Похоже, из знакомых его успела заметить только медсестра Бренда, но на ее надежность он мог рассчитывать.
Открылась дверь.
Он не услышал входящего.
Чейз уже готов был произнести что-нибудь вслух, когда уловил еле слышное пошаркивание, неровные шаги на кафельном полу. Он спрыгнул со стола, попытался протиснуться мимо этого человека и уйти, но дверь заперли. Он остановился у двери, нашаривая ручку и чувствуя, как лицо и шея разгораются от смущения.
Его взяли за руку, отняли ее от двери с неожиданной мягкостью, потянули к смотровому столу. Он опустил голову и без слов последовал за человеком.
Пальцы тронули его кровоточащую ладонь, и Чейз протянул руку Хаусу для осмотра.
Кровь отерли, касание ватного тампона обозначилось жжением по краям раны, потом пальцы бережно сдвинули кожу, чтобы можно было определить глубину пореза.
Он ждал, что Хаус скажет хоть что-нибудь. О ране или ситуации в целом, хоть что-то, но Хаус молчал. Чейз пытался представить взгляд Хауса на себе, но непрерывное движение пальцев, обрабатывающих порез, позволяло предположить, что Хаус и не смотрит вовсе.
Может, Хаус поражен – его появлением здесь, разумеется, а не тем, что с ним творится. Хаус не мог глядеть с жалостью, это просто не в его духе. Он подумал, что на физиономии бывшего босса сейчас вероятнее всего отражается обыкновенное раздражение; мысль заставила улыбнуться.
Скрипнул ящик запертого стола. Анестетик зажегся микроскопическим пожаром под кожей, мышцы слегка потянуло, когда соединились края пореза. Палец пропутешествовал по ладони, обрисовав четыре витка спирали – четыре шва, понял Чейз. Если он не собирался ничего говорить, то и Хаус промолчит.
Чейз кивнул.
Порез обработали антисептиком, обложили комками марли.
Открыли дверь, передвинули несколько ящиков, прошуршали бумагой, а затем Хаус вложил ему в здоровую ладонь пару шелестящих пакетов. Он ощупал пальцами находящийся внутри одного пакета предмет. Плоский, гибкий, с краем тоньше, чем середина – эластичный бинт, который накладывать было проще, чем марлевый.
Чейз снова кивнул в знак благодарности, запихнул упаковки в свою сумку.
Руки коснулась прохладная туба, по очертаниям похожая на тюбик зубной пасты; палец нарисовал на ладони подобие крюка, легким нажатием обозначил точку: вопросительный знак. Чейз отрицательно качнул головой; неоспорин у него имелся дома. Тубу забрали.
На его ладони нарисовали две «н», вложили рабочий пейджер.
Позвони через пару недель.
Чейз снова кивнул, открыл было рот, чтобы попросить Хауса молчать, но без нужды: невидимая рука коснулась его пальцев, подняла их и ими нарисовала знак «молнии» на тонких сухих губах. Чейз усмехнулся.
Дорожка ковыляющих шагов прозвучала к двери; Чейз спрыгнул со стола. Дверь открылась, но рука на плече остановила его, оттолкнула внутрь комнаты. До него донеслись знакомые голоса – Кэмерон, Форман. Голоса постепенно угасли, но Хаус не дал ему уйти, удержал его за плечо с силой. Он понял причину мгновение спустя: Кадди требовательно и громко звала Хауса, яростно цокали ее каблуки, все ближе.
Хаус торопливо прошептал ему:
- Оставайся здесь, вернусь через минуту.
Чейз ждал. И ждал. И ждал.
Он уже готов был сдаться, рискнуть разоблачением и выйти, но хромающие шаги Хауса вернулись. Дверь закрылась, раздался тяжкий вздох. Некоторое время они стояли в ломкой шуршащей тишине, потом, наконец, Хаус позволил ему выйти.
Некоторое время он прислушивался, пытаясь проложить свой будущий путь в наполненном людьми вестибюле. Он знал расположение комнат в этой части госпиталя, все двери, ведущие в нужных направлениях, но люди между ним и выходом были препятствием.
Он не выносил людные места, в толпе начинала кружиться голова.
Палец снова нарисовал вопросительный знак на его руке; Чейз скривился и кивнул. Тогда его взяли за мизинец и повели - почти незаметно, почти не причиняя ему неудобства смущением.
Коснувшись холодной хромированной ручки выходной двери, Чейз ощутил отчетливое покалывание в шее: за ним наблюдали. Как только он вышел на стоянку, и его машина просигналила ему, чувство исчезло. Чейз слегка улыбнулся.
Хаус помог ему дойти до автомобиля.

**
Двумя неделями позже он сидел на заднем сидении такси, ожидая ответа от Хауса. Зазвонил его телефон.
- Кэмерон в клинике. Мне от нее не избавиться. Через три минуты жду тебя у запасного выхода отделения скорой помощи.
- Ладно.
Хаус повесил трубку.
Чейз попросил водителя притормозить с нужной стороны пешеходной полосы. Как только он открыл дверь машины, его коснулась чужая рука.
- Спасибо.
Легкий шорох ткани означал, вероятно, пожатие плеч.
Снаружи было шумно и суетно, и он не слишком хорошо знал расположение этой части здания, так что Хаус без церемоний ввел его внутрь. Усадил на койку в приемной и задернул занавески.
- Ну что, выглядит неплохо. Похоже на то, что швы можно снять сегодня, но тебе все равно надо наблюдать за раной. Не спускай глаз с пореза, чтобы не началось инфицирование.
- Ты это делаешь нарочно.
- Ага.
Чейз улыбнулся.
- Но часть про инфекцию все равно надо принять во внимание.
Он кивнул.
Хаус положил салфетку ему на колени, уложил сверху раненую конечность и промыл ладонь холодной жидкостью. Первый шов потянуло, затем натяжение ослабло. В тот момент, когда Хаус перерезал второй стежок, снаружи раздался грохот, удар металла о металл, и Чейз вздрогнул от удивления. Зажмурился невольно, надеясь, что нож не дернулся у Хауса в руке.
- Извини.
Хаус замолчал и замер.
- Хаус?
- Сиди здесь. Не знаю, сколько там снаружи народу. По-моему, кто-то врезался в твое такси.
- Ага.
Шелестнула занавеска, и вскоре узнаваемая прихрамывающая походка Хауса потерялась в шуме других шагов.
Он слышал, как в отдалении кто-то подбирает нелестные эпитеты для неспособных водить/парковаться идиотов, частый многолюдный топот.
Чейз напрягся, потому что люди шли к нему, опустил закаменевшее лицо: Кадди объясняла невидимому собеседнику, что эта (его) кровать пуста.
- У меня пациент, - сухо и резко ответил ей Хаус.
- С каких это пор… ладно, неважно. Думаешь, он в худшем состоянии, чем этот парень? Сомневаюсь. Подготовьте кресло для пациента доктора Хауса, а ты его - к перемещению.
Шаркающие шаги приблизились. Хаус взял его за локоть.
- Не поднимай головы и ничего не говори. И не смотри вправо, а только перед собой.
Чейз молча кивнул.
Хаус вывел его из закутка приемной прямо в толпу.
Чейз стиснул зубы.
Слишком шумно, слишком сильно напирающее смущение, всепоглощающее убийственное чувство, что…
- Хаус.
- Молчи.
- Хаус, - повторил он, стискивая пальцы на рукаве врача.
Хаус остановился, очевидно поменял направление, и по ощущениям вокруг стало посвободнее. Полет звука, его форма и образ в отражении стали другими, и похоже было, что они находятся в ванной. Маленькая ванная на одного, запирающаяся дверь. Чейз с шумом выдохнул, содрогаясь от прилившего в кровь адреналина, сполз по стене на пол.
Это было глупо, неловко, патетично до крайности, и, что всего хуже, Хаус это видел.
Щелкнул замок, прошуршали шаги, зажурчала вода, мокрый и холодный предмет коснулся его лица. Чейз невольно отдернулся. Голос над ним бормотнул что-то неразборчиво, предмет вложили Чейзу в здоровую руку. Намоченная бумажная салфетка. Чейз отер лицо, восстановил дыхание.
- Извини, - проговорил он, поднимая лицо и уводя взгляд вправо, хотя он не смог бы увидеть Хауса при всем старании.
Человек над ним сокрушенно вздохнул.
- Руку давай.
Чейз протянул руку, в которой держал салфетку.
- Другую, тупица.
Чейз дернул уголком рта, выполнил указание.
Хаус вынул оставшиеся швы.
- Между прочим, это действительно была твоя машина.
- Черт.
- Если начнешь распинаться о том, как ты виноват, придется тебе врезать.
Чейз мотнул головой.
Может, он и виноват в том, что злополучный таксист здесь оказался, но никак не в том, что он угодил в аварию.
- Здорово. А то некоторые считают, что подрезать инвалидов не очень красиво.
- Единственная причина, по которой ты это говоришь – твое желание узнать мою реакцию на термин «инвалид».
- Так и есть.
- Ну и?
- Что?
- Я внушаю тебе жалость или просто брезгливое сочувствие?
Чейз мог бы поклясться, что слышит, как на физиономии Хауса расползается ухмылка.
- Ты…
Чейз приподнял бровь, ожидая окончания фразы.
– Хаус?
- Будь я хоть сколько-нибудь сентиментальным идиотом вроде Уилсона, я бы сказал, что горд тобой.
Чейз помолчал с минуту.
- За то, что я не разыгрываю королеву драмы?
- Я наблюдал за твоей деятельностью после ухода из клиники. Постоянное консультирование на дому – умно. Так ты используешь все возможности, что у тебя есть, и не ударяешься в нытье о том, чего лишился. И, глядя на тебя, я прихожу к выводу, что ты еще лучше приспособился, чем когда работал в клинике.
Чейз прикрыл глаза.
- Так бы я сказал, будь я сентиментальным идиотом, но, поскольку я таковым не являюсь, ничего подобного я не скажу.
Чейз усмехнулся.
- Ну, разумеется.
- Рад, что этот момент мы прояснили. Тебя отвезти домой?
- Что?
- Ты предпочитаешь быть отвезенным домой или торчать здесь до прибытия следующего такси?
- Наверняка здесь есть стоянка, где его можно поймать.
- Мотоцикл. Его тоже можно поймать.
- Что так?
- Ежели ты решишь прятаться в ванной до новой машины, тогда мне придется прятаться в ванной вместе с тобой.
Чейз секунду поразмышлял.
- Ладно.
Чейз услышал, как Хаус с кряхтением выпрямляется, а затем шум, доносившийся из комнаты ожидания, усилился, а Хаус взял его за руку.
А затем отстранился.
- Что? Здесь кто-то есть?
Его легонько коснулись снова, и он понял, улыбнулся, ухватился за край хаусова рукава.
Может быть, другой и не уловил бы разницы. Хаус не собирался вести его, нет, он просто должен был следовать за Хаусом.
Это было приятно. Приятно оказаться за пределами собственного дома, но в знакомом месте, и приятнее всего было знать, что он не совсем лишился уважения. Что когда-то чем-то действительно его заработал.
Судя по очертаниям шума, спадавшего и менявшего тональность и наполнение, они поднялись в кабинет Хауса за его шлемом. Чейз остановился и втянул носом воздух.
- Что?
- У вашего пациента неврологическая симптоматика.
Хаус очевидно повернулся, чтобы взглянуть на него повнимательнее. Чейз усмехнулся:
- Форман первым делом идет к кофеварке, если выявляются неврологические симптомы. Он разрывает упаковку слишком резко, и кофейный помол высыпается на разогретую подставку. Ты ему разрешил варить кофе после того, как он оправился от болезни. Я ничего не говорил ему, потому что он вечно был недоволен. Чувствую запах подгоревшего осадка, вот и все.
Чейз знал, что Хаус сейчас улыбается, но удивлен был услышать откровенный смешок.
- Только не начни носить кроссовки как у меня, идет?
Он засмеялся.
- Форман не вынесет соперничества.
Хаус зашуршал в углу кабинета – видимо, собирал вещи. Чейз шагнул за порог и сел в низкое кресло у книжного стеллажа, в котором сидел почти всегда, пока работал на Хауса.
- Кэмерон всегда варит кофе с ароматизатором, шоколадом или миндалем, тут проще определить.
- Что насчет меня?
- Ты делаешь крепкий кофе, не настолько, чтобы горчил, но действительно крепкий, хороший.
Хаус снова усмехнулся; движение воздуха в комнате подсказало Чейзу, что врач подошел к двери.
- Прежде чем заболеть, Форман тоже варил крепкий, но потом у него сменились вкусы, - добавил Чейз, идя на звук хаусовых шагов. Холл был пуст, и перепутать их с чьими-то еще было невозможно.
- А когда у кофеварки оказывался ты, то всегда позволял всем остальным налить себе в первую очередь. Я никогда не мог понять почему. Не из-за температуры же, в других случаях ты так не осторожничал.
Чейз замолчал.
- Что?
- Отец вечно говорил, что тот, кто варит кофе, пьет его первый, и самым горячим. Меня всегда бесило повторение бессмысленных фраз, у некоторых, и особенно у отца, это становилось похоже на дурацкие привычки или тик, так что из чувства противоречия я поступал наоборот. Глупо, знаю.
Хаус снова зашагал по коридору.
- А я слизывал конденсат с кружки, если в ней была вода со льдом. Прежде чем начать пить, обязательно слизывал. На меня все время орали из-за этого, и только потому я продолжал это делать.
Чейз моргнул.
О чем они вообще говорят?
О напитках, случайных привычках, или устанавливают взаимоотношения?
Чейз не мог сказать, как больше не мог сказать, какого цвета рубашка на Хаусе. Он молча шел вслед за Хаусом к лифту, который дожидался их на нужном этаже. Каким образом Хаусу удалось раздобыть ключ, он не брался даже предполагать.

**
К тому времени, как они добрались до мотоцикла Хауса, тот хромал сильнее, чем обычно, а у Чейза в груди прятался сгусток насыщенной нервозной энергией упругой пустоты. Хаус надел шлем, уселся, а когда Чейз сел за его спиной, положил его руки себе на талию, наказав держаться крепче.
- Я же не Кэмерон.
- Определенно нет, но, поскольку ты не можешь видеть дорогу, рискуешь свалиться, когда я буду поворачивать, а мне бы не хотелось тащить тебя обратно в скорую.
- Уговорил.
Чейз был рад, что ему позволили держаться так крепко.

Ветер мчался мимо, яростно дергая его одежду. Тысячи запахов, приятных и не слишком. Многочисленные и разнообразные звуки, которые относило назад стремительным потоком воздуха.
Чейз не осознавал, что слишком сильно цепляется за Хауса, слишком сильно наклоняется вперед, возможно, мешая тому управлять мотоциклом, слишком тщательно прислушивается и принюхивается. Хаус это чувствовал, но молчал, не мешал парню и только старался чаще вдыхать и выдыхать, потому что Чейз пережал его живот как тисками.
Чейзу не пришло в голову, что, технически говоря, Хаус не должен знать, где он живет – пока они не остановились у его дома. Да, собственно, Чейзу было все равно.
- Спасибо, - произнес он неловко, размыкая объятия.
- Следи за раной.
- Ладно.
- Чейз?
Он остановился на нижней ступеньке, держась за металлический поручень.
- Кадди и Уилсон последние четыре месяца пытаются заставить меня найти тебе замену. Я не в состоянии найти никого, кто бы составил тебе конкуренцию или мог так же терпеливо сносить меня. Мне надоели бесплодные попытки.
- Я не могу, - быстро сказал Чейз.
- Еще как можешь. Ты отказываешься единственно потому, что вбил себе это в голову. Возможно, ты этого не хочешь, или не готов встретиться с остальными после произошедшего, но принимать решение, основываясь на убеждении, будто ты не можешь – идиотизм. Я не предлагал бы тебе вернуться, если бы не был уверен, что ты способен справляться с работой лучше, чем раньше, - в голосе Хауса звучало самое настоящее раздражение.
Чейз спокойно кивнул в ответ, ничего не говоря, отпер дверь и вошел внутрь. Соскользнул спиной по стене, ощущая, как глаза наливаются жаркой влагой.
Каким образом человек, который почти не умел налаживать связи с другими людьми, мог так точно определить, что именно он хочет услышать? Более того, как он заставил себя произнести эти слова вслух?
Ему не было больно, плакать хотелось не поэтому.
Он был счастлив. Впервые, наверное, за последние полгода.
Счастлив.

**
Неделю спустя он еще не принял решения. Хаус сказал правду – он не был готов встретиться с остальными.
Чейз проверил свою почту, скользя пальцами по брайлевскому дисплею. Одно из писем было без адресата.
Кэмерон пыталась держать связь дольше других, отправляя ему по письму каждый вторник в течение последних трех месяцев.
Строчка «кому» внезапно оказалась заполненной – адресом консультационного центра; его почтовый ящик был другим.
«Уважаемый доктор, у меня появился пациент со множественными симптомами. Мои коллеги полагают, что речь идет об инфекции, я же подозреваю волчанку. Я отправила Вам скан истории болезни. Единственно хотелось бы оговорить, что Ваше мнение будет принято в расчет в случае, если Вы сможете участвовать в обсуждении лично. Если Вы согласитесь с моим диагнозом, то изложите мне свои аргументы, чтобы я могла отстаивать их самостоятельно.
С уважением, Эллисон Кэмерон».
Чейз подумал.
«Дорогая Эллисон, нет никаких шансов, что это волчанка.
П.С. Думаю, мне стоит принять участие в обсуждении диагноза лично».

**
Хаус ухмыльнулся, когда Кэмерон сунула ему в руки распечатку письма – ее сердитое лицо показывало, что она наверняка под впечатлением, будто его написал он сам.
- Иди скажи Кадди, чтобы отвязалась от меня с поисками замены Чейзу, - заявил Хаус, входя в кабинет Уилсона.
- Ты кого-то нашел?
- Нет, и не нужно.
- Нужно, и ты это знаешь. Я не стану спорить с Кадди только потому, что ты опять ударился в отрицание.
- Просто скажи ей, чтобы она отменила все назначенные собеседования. Ко мне кое-кто придет.
Уилсон со вздохом кивнул.

В дверь его кабинета осторожно постучали. Хаус поднял взгляд и ухмыльнулся. Поглядел сквозь стеклянную стену офиса на Кэмерон и Формана, лица которых вытянулись от изумления.
- Доктор Хаус.
- Доктор Чейз.
- И насколько шокированными они выглядят?
- Одно из самых эффектных появлений в этом офисе. Кэмерон, похоже, сейчас грохнется в обморок. Форман заплевал своим кофе весь стол.
Чейз усмехнулся. Определенно стоило потратить на тренировки все выходные, чтобы произвести такое впечатление на коллег.
Форман, наконец, взял себя в руки и вошел к Хаусу.
- Форман.
- Почему ты нам ничего не сказал? И что, черт возьми, произошло?
- Не хотел вас расстраивать. Мне все равно пришлось бы уйти, так что я оставил вам возможность думать, что я просто засранец, раз свалил без предупреждения.
- А сейчас ты вернулся? Или это просто визит вежливости?
Чейз повернул голову к Хаусу.
- Он вернулся.
Форман обратил взгляд на Чейза.
- Что произошло?
Чейз повернул голову так, что мог бы смотреть прямо на Формана.
- Ничего.
- Но…
- Ничего.
Хаус ухмылнулся.
- Что?
- Ничего, Форман.
- Чейз…
- Ни-че-го.
Форман вдохнул.
- Ты расскажешь Кэмерон, что письмо твое? А то у нее появились неопровержимые доказательства, что его написал я.
- Расскажу.
Чейз подошел к двери в офис, но промахнулся на фут, ища ручку там, где ее не было.
- Справа от тебя, - подсказал Хаус.
- Спасибо.
Форман зло уставился на Хауса.
- Ты знал и ничего не сказал нам! Какого черта ты нам ничего не рассказал? Если ты не хочешь, чтобы о тебе кто-то заботился, это не значит, что он желает того же!
- Я не знал.
- А не похоже, что ты удивлен его появлением.
- Потому что вдоволь наудивлялся три недели назад, когда он пришел в клинику наложить швы на руку!
- А почему мы об этом не узнали?
- Потому что он так решил.
- Как будто раньше тебя останавливали чужие потребности!
- Есть границы, которых не пересекаю даже я. Ори сколько угодно, мне без разницы.
- А почему он к тебе пришел?
- Он пришел не ко мне. Он пришел в восемь утра и попытался смыться, когда понял, что это я.
- Так значит, он нервничал, и это…
- Форман, я тут буквально в двух метрах и ни разу не глухой, - вмешался Чейз, сунув голову в дверь хаусова кабинета.
Форман запнулся. Хаус перевел взгляд на Кэмерон, которая все еще неподвижно сидела за столом, не в силах отойти от потрясения. Хаус взял Чейза за плечо, втолкнул его в офис и с грохотом опустил свою трость на стол перед Кэмерон. Девушка подпрыгнула в кресле с задушенным воплем.
- Даже если он не может сказать тебе «хорош пялиться», это все равно не слишком-то вежливо, - рявкнул Хаус, наклоняясь к ней.
- Извини. Чейз, я… извини, - она соскочила с места и выбежала в холл.
- Кэм? – позвал Чейз смущенно.
- Просто слегка испугалась. Отойдет, - Хаус подтолкнул к нему кресло.
Форман заметно успокоился, но зато теперь переводил взгляд между ними двумя с нескрываемым любопытством. Он никогда не видел, чтобы Хаус так вел себя с кем-то, даже с Уилсоном. Никогда.
Чейз с облегчением уселся на привычное место.

**
Чейз со вздохом закрыл глаза и уткнулся лбом в сгиб локтя. Хаус по-прежнему находился в кабинете, но не давал о себе знать.
- Ты стал быстро уставать.
Чейз вскинул голову, поддавшись иррациональному порыву отрицать очевидное, но сразу потерял к этому интерес.
- Да.
- Но голодным не выглядишь.
- А еще мои волосы теперь короче, чем обычно, мое запястье утратило былую подвижность, потому что я сломал его в захвате, и…
- Я не собирался давить. Просто привычка. Извини.
- Спасибо за понимание.
Хаус промолчал в ответ.

**
Чейз сел на скамейку остановки неподалеку от госпиталя, ожидая автобуса. Услышал приближающийся шум двигателя, но непохоже было, что это автобус.
- Подвезти?
А, ну да. То-то звук показался знакомым.
- Почему ты спрашиваешь? Тебе ведь не приходится торчать в ванной.
- Не иметь возможности водить машину и сидеть на скамейке – хреново. Слишком много времени для размышления.
- Что?
- Да забей. Так тебя подвезти?
Чейз кивнул с улыбкой.
В этот раз прошло легче, хотя от скорости и ветра по спине так же гулял озноб восторга. Ну, по крайней мере, на этот раз он не задушил Хауса в объятиях.
Он махнул рукой удаляющемуся звуку двигателя. Продолжал улыбаться, отпирая дверь. Но в доме это чувство растаяло, поблекло. Он не любил звук одиночества в этих комнатах. Или в любом другом месте, но особенно здесь.
И тремя днями позже ему не приходилось дожидаться муниципального транспорта.
На четвертое утро его разбудил звук мотоциклетного двигателя.
Это было странно и даже слегка тревожаще, но в то же время приятно.
Приятно знать, что кто-то беспокоится достаточно сильно, чтобы по утрам забирать его на работу и отвозить домой вечером, даже если этот кто-то – нелюдимый ублюдок вроде Хауса.
Он выглянул наружу, подтягивая пижамные штаны и пытаясь расчесать пальцами спутанные волосы.
- Кофе будешь?
Хаус засмеялся в ответ и заглушил стартер.
- Я, видимо, рано.
- Разбудил меня.
- Извини.
- Ты готов извиниться даже за это?
Он услышал смешок Хауса и вернулся в квартиру.
Тяжелые шаги, сопровождаемые смутными проклятиями ступенькам, проковыляли за его спиной, заставив его улыбнуться.
Чейз прибавил еще несколько ложек молотых зерен в кофемашину, долил полтора стакана воды. Вынул из шкафчика над раковиной две чашки – из тех трех, что у него были, - глубокие миски, коробку с хлопьями - из другого, молоко и сливки для кофе – из холодильника. Они позавтракали в тишине, потом Чейз ушел одеваться, а Хаус остался сидеть у стола с прикрытыми глазами. Не усталость заставляла его сидеть с сомкнутыми веками, - скорее, нежелание видеть слишком много, потому что это влекло за собой безостановочное сверление мысли, пытавшейся анализировать происходящее, соотнести нынешнего Чейза с тем, которого Хаус знал раньше.
Чейз не желал проявления заинтересованности со стороны, Хаус пообещал не давить.
На стеллажах все еще можно было заметить несколько обычных книг, но все они были продублированы брайлевскими.
Он обещал не давить на Чейза, но задавить в себе самом желание докопаться до ответа было куда сложнее.

Хаус посмотрел в сторону офиса, откуда доносился странный шум.
Похоже, Кэмерон-таки отошла от шока, а либидо Чейза отнюдь не пострадало от произошедшего с ним. Пару секунд Хаус наблюдал за ними с вялым интересом, потом закрыл глаза. И открыл снова. Кэмерон отстранилась от Чейза, посмотрела на него внимательно, запустив пальцы в его волосы. Похоже было, что она готовилась заплакать. Он нерешительно взял ее за плечо. Она спросила что-то, и после секундного колебания Чейз покачал головой. Она на мгновение склонилась к нему снова, но внезапно вскочила и выбежала из офиса, закрыв лицо рукой. Чейз остался на своем месте – голубые глаза широко раскрыты, светлые брови сошлись вместе, сейчас еще моложе на вид, чем казался когда-то.
Хаус со вздохом покачал головой.
Чейз встал, закрылся, перебрался в привычное место в углу, сел там, низко опустив голову.
Хаус подождал немного, но от ожидания никому не становилось легче, поэтому он поднялся со своего места и вошел в офис. Чейз вздрогнул, пряча лицо.
- Я не собирался шпионить. Просто увидел вас сейчас. Мне жаль.
- Ничего.
Хаус стоял на месте.
- Хаус, спасибо за участие и все такое, только уйди, пожалуйста.
Проклятье, Чейз не собирался его обижать, он сам задет.
Чейз вздрогнул, когда ему на плечо опустилась рука. Надо было еще что-то убедительное сказать, вроде «извини», а потом все равно «уйди, прошу», но Чейз со вздохом прижался виском к этой руке.
- Спасибо, - пробормотал он еле слышно.


Главы 3 и 4

Глава 5

запись создана: 11.06.2012 в 15:41

@темы: переводы, грегори хаус, роберт чейз, элисон кэмерон, эрик форман, джеймс уилсон