трансляция происходящего вовсе не доказывает, что оно происходит
название: Good Morning Sunshine! [Доброе утро, Солнышко!]
[альтернативное название: Four Times Wilson Was Late For Work and One Time He Wasn't]
автор: murzum
пейринг: Хилсон
рейтинг/жанр: не слишком ЭнЦешный флафф
наверняка Эр. и еще пытался быть йумор.
отказ: всё принадлежит вечности
предупреждение: тотальный ООС всех подряд, относительная бессюжетица, сопли-слюни, масса намеков и капелька сомнительного секса. полнейший бред, в общем.
оправдание: сиделось на работе, хотелось розовосопливого и пушистого. писалось практически само по себе. я почти не представляю этих двоих в подобных ситуациях. большая просьба не обращать внимания на псевдо-медицинские аспекты, ибо я в этом совершенно не секу, да и не в медицине здесь суть. и я уже говорила, что это бред?..
время: параллельная вселенная
саммари: сказ про то, как добросовестный Уилсон четырежды опоздал на работу и один раз пришел вовремя (и даже раньше).
фидбэк вэлкамд
инджойПОНЕДЕЛЬНИК
Уилсон был уже вымыт, побрит и полностью одет, как всегда аккуратно и стильно, и почти готов к очередному рабочему дню. Оставалось только нацепить легкую улыбку, переставить генераторы оптимизма и дружелюбия в режим "будни" и разбудить Хауса.
С последнего пункта он и решил начать.
- Хаус. Эй, Хаус.
Не открывая глаз, Хаус хмурится и поворачивается на другой бок, спиной к Уилсону. Уилсон обреченно вздыхает, наклоняется чуть ниже, кладет руку на плечо Хауса и слегка встряхивает его, чем вызывает громкое неодобрительное мычание.
- Хаус, просыпайся, нам через 15 минут выходить.
Неодобрительное мычание перерастает в угрожающее рычание, и Хаус еще глубже зарывается лицом в подушку. Уилсон закатывает глаза.
Во многих аспектах жизнь с Хаусом похожа на воспитание маленького ребенка. Попытки воспитания. Сначала он не желает просыпаться, потом отказывается есть "вкусную и полезную" пищу, а ближе к вечеру его невозможно загнать домой: он либо спасает чужие жизни, либо пытается угробить свою, рассекая черт знает где на мотоцикле. И за их совместную жизнь он ни разу даже не задумался о том, чтобы предупредить, что задержится! Поначалу Уилсон, конечно, места себе не находил от беспокойства, заламывал руки, бился в истериках и закатывал грандиозные скандалы, когда Хаус заявлялся-таки домой, но чуть позже понял, что все это абсолютно бессмысленно.
Единственное, с чем у них не возникает проблем, так это с отходом ко сну. Точнее, с перемещением в спальню. Точнее, с принятием горизонтального положения, ибо это положение не всегда застает их в спальне и не всегда ближе к ночи. Вот уж в чем в чем, а в этом Хаус неизменно настойчив и чрезвычайно инициативен. И уж конечно тот факт, что они рано ложатся в постель, вовсе не означает, что Уилсон выспится этой ночью. Чаще всего это значит прямо противоположное.
- Хаус!
Уилсон резко тянет его за плечо, переворачивая на спину. Хаус снова мычит - на сей раз жалобно - и приоткрывает один глаз. И даже через узенькую щелочку между веками он умудряется взглянуть на Уилсона так, что тот чувствует себя фашистским инквизитором с воспаленной совестью. Он виновато улыбается, ладонью поглаживая грудь Хауса. Мол, понимаю, дружище, но надо, значит надо. И слишком поздно замечает, как единственный открытый глаз Хауса хитро прищуривается, а противоположный уголок губ дергается, складываясь в намек на ухмылку.
В следующее мгновение он хватает Уилсона за руку и резко дергает на себя, а потом опрокидывает его на спину и наваливается сверху, попутно запутывая его ступни в простынях, надежно прижимая его к матрасу всем своим весом, закидывая правую ногу на ноги Уилсона.
- Хаус, что ты делаешь?
- А как ты думаешь?
Еще одна хитрая ухмылка, на этот раз полноценная. Голос хриплый после сна, глаза еще толком не фокусируются на окружающих предметах, и он полусонно тычется губами и носом в щеку, шею, губы Уилсона. И тот чисто физически не может противостоять всему этому, тем более что в противовес сонным поцелуям и манипуляциям слабых пальцев с узлом галстука, в бедро Уилсона упирается совсем не сонное и уж точно не слабое свидетельство бодрствования. И Хаус неосознанно трется этим самым свидетельством о вышеупомянутое бедро, целует Уилсона куда попало, пальцами ерошит его аккуратно уложенные волосы, мнет его тщательно отглаженную рубашку и едва слышно мурлычет какой-то милый утренний бред в его ухо, и его грудь слегка вибрирует под рукой Уилсона.
А потом он толкается чуть сильнее, чуть более осознанно и настойчиво, и Уилсон вздыхает. Он замирает еще на одно - совсем крошечное - мгновение, чтобы мысленно попросить прощения у всех своих пациентов разом, потому что у него нет ни времени, ни желания вспоминать имя того несчастного, с которым у него назначена встреча всего лишь через полчаса. Потому что он знает, каким нетерпеливым бывает Хаус по утрам.
И поэтому Уилсон уверенно кладет руку на его плечо и легко опрокидывает его на спину. Хаус затихает под ним, весь смирение и предвкушение, и только широко распахнутые глаза выдают его нетерпение. Последний виноватый взгляд на часы - и Уилсон сам стягивает с себя галстук, расстегивает рубашку, скидывает на пол ботинки и ныряет вниз, чтобы своим языком стереть эту чертову улыбку триумфатора с губ Хауса.
ВТОРНИК
На следующий день Уилсон, наученный горьким опытом, предпочитает держаться от Хауса подальше. (Разумеется, сам опыт не был таким уж горьким, и даже наоборот...даже очччень наоборот. Но после того, как они вместе заявились в больницу с полуторачасовым опозданием и до неприличия довольными физиономиями, Кадди бросила на него такой взгляд, что у Уилсона мороз пошел по коже, и он твердо пообещал себе больше не экспериментировать с терпением начальства.) В общем, дабы избежать повторения событий понедельника, Уилсон просто грубовато треплет Хауса по голове пятерней и гораздо громче, чем нужно, возвещает о наступлении нового дня. В ответ Хаус хмурится, рычит, огрызается и швыряет в него подушкой, но Уилсон уже исчезает за дверью, так что подушка падает на пол с придушенным шлепком. Хаус воет от негодования и разочарования, но все же встает и топает в душ.
Через двадцать минут кофе начинает остывать, а Уилсон - закипать. "Какого черта можно так долго делать в душе?!" - злится он, широкими шагами пересекая пространство хаусовой квартиры. Он даже не пытается сбросить скорость, когда достигает полу прикрытой двери в ванную, распахивает ее широким, уверенным жестом, так что ручка впечатывается в стену с громким стуком, и...застывает на месте, выпучив глаза и открыв рот, потому что манера Хауса принимать душ внезапно парализует все разумное, цивилизованное и рациональное, что в нем есть. Или вернее сказать "еще осталось"?..
Хаус стоит в ванной, спиной привалившись к стене, глаза закрыты, голова, насколько возможно, откинута назад, рот приоткрыт...и он снова не закрыл занавеску, мелькает на периферии сознания Уилсона, и вода капает прямо на пол, но это сейчас не важно, так чертовски не важно, потому что правая ладонь Хауса жестко сжимает его собственный член - мышцы предплечья и плеча нервно перекатываются под кожей, выдавая напряжение от подавляемых порывов - и медленно, почти невыносимо медленно даже для Уилсона, двигается сначала вверх, а потом в таком же смертельно медленном темпе вниз, открывая почти пурпурного цвета головку, по которой он так же неторопливо проводит большим пальцем, потом слегка массирует между большим и указательным и тихо выдыхает, и выгибается чуть сильнее, ногти левой руки скребут по кафелю...и Уилсон понимает, что ледяные взгляды Кадди уже совершенно его не пугают.
Он делает почти неосознанный шаг в сторону ванны, завороженный манипуляциями руки Хауса, наступает прямо в лужу и только чудом не поскальзывается. Он осторожно - больше увлеченный наблюдаемым процессом, нежели соображениями безопасности - забирается внутрь; в какой-то момент член Хауса во всем своем великолепии оказывается прямо перед его лицом, костяшки пальцев почти задевают его нос, когда рука движется вверх и вниз все в том же ровном, убийственно медленном темпе. Уилсон замирает на пару мгновений; желание дотронуться переполняет его и уже готово перелиться через край, и сейчас сделать это так просто, так близко...но в этот момент он встает в ванну обеими ногами. Ботинки мгновенно промокают - и черт возьми, это были его новые французские ботинки! - так же, как и вся одежда вообще, и ему плевать, ему совершенно плевать абсолютно на всё, потому что теперь он чувствует движение руки в районе живота - и собственного болезненно пульсирующего члена, туго обтянутого насквозь мокрыми брюками.
Они стоят так близко в тесной ванне под струями стремительно остывающей воды, но Хаус, кажется, не замечает его. Его глаза по-прежнему закрыты - даже зажмурены, - голова запрокинута, рот приоткрыт; с каждым коротким вдохом, с каждым пульсирующим выдохом его грудь приподнимается и опускается - неровно, толчками, всё быстрее по мере того, как сбивается и учащается его дыхание, - и он судорожно облизывает пересохшие губы и убыстряет темп.
Уилсон дотрагивается до его руки - правой - легко, только кончиками пальцев до тыльной стороны ладони; он и сам не уверен, что значит это прикосновение, но Хаус реагирует незамедлительно: спина прогибается еще немного сильнее, рука снова замедляет свои движения и ослабляет хватку, и несмотря на это из его горла вырывается тихий, но достаточно очевидный стон. В конце концов его рука окончательно замирает, а потом и вовсе безвольно падает на бедро.
Уилсон воспринимает это как приглашение. Ничтоже сумняшеся, он опускается на колени...хм...пытается опуститься на колени, но оказывается сидящим на краю ванны. Что ж, так даже лучше. Но в общем и целом ему всё равно - сейчас он вполне согласился бы сделать то, что он собирается сделать, хоть в открытом космосе, причем без скафандра. Но в этом, похоже, не острой необходимости, по крайней мере пока, так что и край ванны сойдет.
Он старается не думать о том, как глупо выглядит, как глупо выглядят они оба. Впрочем, Хаус совершенно очевидно не беспокоится ни о чем, кроме того, чтобы загнать свой член как можно глубже в горло Уилсона и вместе с тем по возможности избежать рвотных рефлексов и летальных исходов - задача, между прочим, не такая уж простецкая, - так что по-идиотски выглядит один только Уилсон: полностью одетый, насквозь промокший, в странной позе, с болезненным стояком в задраенных на все застежки штанах и без единой возможности быстро эти чертовы застежки ликвидировать. Но думать ни о чем не хочется, да и терять ему уже особенно нечего - всё, что сейчас на нем надето, придется как минимум отдать в химчистку, как максимум выбросить, - так что когда Хаус издает этот особенный звук - нечто между стоном и всхлипом, но Уилсон не вполне уверен в формулировке, - означающий приближение его оргазма, Уилсон сжимает себя свободной рукой через то, что раньше было его брюками, а теперь превратилось в тяжелую от влаги тряпку, и пытается сделать пару движений вверх-вниз, не особенно, впрочем, уверенный в успехе. Но и этой сомнительной стимуляции хватает, чтобы сбросить его за край одновременно с Хаусом, и от одного только факта этой одновременности Уилсон еще глубже погружается в пост-оргазменную сентиментальную эйфорию.
* * *
- Хаус, мы больше не можем заниматься сексом по утрам.
- Говори за себя. Еще пять минут, и я готов ко второму раунду.
- Хаус, - Уилсон неодобрительно зыркает на него и возвращается к пуговицам на рубашке, которые никак не хотят расстегиваться. - Я не об этом. И, кстати, никакого второго раунда не будет...да черт возьми!
Нервозность все-таки вырывается наружу, и Уилсон резко дергает края рубашки; пуговицы летят во все стороны, рубашка летит в мусорную корзину.
Хаус с интересом наблюдает за ним, сидя на закрытой крышке унитаза, ступни на ширине плеч и повернуты носками внутрь, локти опираются на сведенные вместе колени, подбородок на ладонях. А для полноты наивно-невинного образа он делает большие, по-собачьи жалобные глаза, внутренние уголки бровей подняты вверх. Но Уилсона, похоже, не пронять.
- И не смотри на меня так, - он сидит на краю ванной и с отвращением пытается стряхнуть брюки. - Кадди кастрирует меня тупыми ножницами, если я опоздаю еще хоть раз. Хочешь секса по утрам - вставай на час раньше.
Хаус морщится, но тут же оживляется, внимательно наблюдая за тем, как Уилсон опять забирается в ванну - на этот раз без одежды - хмурится и ёжится под прохладными струями: горячая вода почти закончилась, ибо кое-кто сегодня явно переусердствовал с принятием водных процедур. Но плевать. Уилсон рывком задергивает занавеску, а через мгновение высовывает голову и одаривает вскочившего было с места Хауса таким взглядом, что тот обреченно вздыхает и послушно опускается обратно, всем своим видом излучая крайнее неодобрение.
СРЕДА
В среду Уилсон просыпается от того, что в спальню врывается ураган. Или даже вернее сказать, смерч. Он носится по комнате, поднимая в воздух разнообразные предметы и скидывая их в рюкзак. Как ни странно, двигается он чрезвычайно тихо, но очень быстро. Очевидно, именно непривычно активное движение воздуха вокруг и разбудило Уилсона. Он смотрит на часы - и снова на стихийное бедствие, сонно и недоверчиво.
- Хаус, еще даже семи нет, а ты уже встал? И...оделся?? Я все еще сплю?
- Утята позвонили, - Хаус вытаскивает из шкафа два пиджака, придирчиво их оглядывает, затем кивает - и один из пиджаков летит обратно в шкаф, второй он быстро натягивает на себя. - Случай Века!
Уилсон понимающе хмыкает. Его глаза закрываются сами собой - накануне вечером Хаус был настроен поиздеваться (в отместку за утренние нотации), так что любовные игрища заняли немного больше времени, чем обычно - и он с головой забирается под одеяло, надеясь этим компенсировать отсутствие человеческого тепла рядом. Суррогат работает, и Уилсон успевает погрузиться в вязкую полудрему, прежде чем его будит поток холодного воздуха. Он сонно хмурится и пытается сфокусироваться на голубых глазах, не вполне понимая, почему они вдруг оказались так близко. А через пару секунд он улыбается, потому что глаза тоже улыбаются ему.
- Соня, - ласково шепчет Хаус и треплет его по волосам. А потом наклоняется еще чуть ниже и целует в лоб. Потом в висок. И в щеку. В нос. Чмокает в губы. Потом в подбородок...
- Иди уже, - бормочет Уилсон, жмурясь от удовольствия, - а то помрет твой "случай века", а ты так и не узнаешь, что с ним было. А потом меня живьем съешь за...
- Вечером.
- Что?
- Съем тебя вечером.
Хаус многообещающе - и теперь уже по-настоящему - целует его в губы, одновременно укутывая одеялом, пробегает пальцами по щеке и лбу, снова теребит волосы...и когда он наконец выпрямляется, Уилсон уже снова мирно сопит, счастливо улыбаясь во сне. С точно такой же улыбкой на губах Хаус выскальзывает из комнаты, проходит через гостиную, выходит из квартиры и тихо запирает за собой дверь.
ЧЕТВЕРГ
Однако, обещанному "ужину" так и не суждено было состояться.
В тот день (плавно переходящий в вечер, плавно перетекающий в ночь) Уилсон ждал Хауса до победного - то есть пока некто более разумный в его голове не повернул рубильник и не выключил все ненужные (по его мнению) функции уилсоновского организма. Глубоко за полночь, уже почти под утро краем сознания он уловил щелчок замка входной двери и тихий шорох шагов, потом шелест снимаемой одежды и то, как прогнулся матрас, и как прохладный воздух скользнул по коже, когда приподнялось одеяло. А в следующее мгновение остался только знакомый запах, легкое прикосновение длинных пальцев к его волосам, лбу, щеке, колючесть щетины и ей в противовес – мягкое касание губ на шее, прямо под ухом, и тепло, разливающее от спины по всему телу, и руки, обнимающие его. И Уилсон, только теперь почувствовав себя в безопасности, снова провалился в сон, на этот раз глубокий и безмятежный.
Утром его будит телефонный звонок. Мобильник Хауса надрывно пиликает и вибрирует минуты три, прежде чем Уилсон обнаруживает нарушителя спокойствия в кармане пиджака, который валяется около кровати.
- Уилсон слушает, - бурчит он в трубку осипшим после сна голосом.
- Э...хм... Доброе утро, доктор Уилсон, - обескуражено приветствует его Форман.
- Доброе. Хаус спит. Что-то случилось?
- Э...да. У пациента открылось кровотечение, внутреннее и внешнее разом. Мы думаем, что это реакция на антибиотики, которые мы дали ему ночью. Мы его стабилизируем, но Хаусу нужно срочно приехать.
- Хорошо, я разбужу его. Счастливо.
Уилсон уже собирается повесить трубку, но Форман снова привлекает его внимание; звучит он так, будто еще не знает, правильно ли поступает, задавая свой следующий вопрос:
- Эм...доктор Уилсон?
- Что еще?
- Может быть, это не мое дело...но что вы там делаете?
Всё еще сонный и туго соображающий Уилсон никак не может понять, должен ли он ответить, и если да, то как. А потому он просто действует по привычке – и отвечает правду:
- Я здесь живу, - и по шокированному молчанию в трубке понимает, что только что сказанул лишнего.
- У вас же есть своя квартира... – осторожно напоминает Форман, и Уилсон буквально слышит, как шевелятся шестеренки в его голове, складывая разрозненные кусочки мозаики в правильную картинку.
- Эрик, мне кажется, тебе есть чем заняться помимо того, чтобы вмешиваться в мою личную жизнь, - немного слишком грубо обрывает он мысли собеседника, потому что внезапно его начинает не просто раздражать, а очень даже бесить тот факт, что все вокруг всегда лучше знают, где ему жить, с кем ему спать и как себя вести. И он бесцеремонно нажимает клавишу “отбой” и уже замахивается, чтобы швырнуть телефон в произвольном направлении, но вовремя вспоминает, что, во-первых, телефон не его, а во-вторых, хозяин этого телефона всё еще спит. Уилсон бросает взгляд на кровать - и вся его злость испаряется.
Хаус лежит на боку почти по диагонали кровати: ногами на своей половине, головой на подушке Уилсона, обхватив ее руками и уткнувшись в нее носом. Он хмурится во сне и выглядит уставшим, глаза его беспокойно бегают под веками, и, кажется, он даже пытается что-то говорить – губы едва заметно шевелятся. Когда у Хауса появляется новая загадка, он теряет последние крохи своего спокойного сна. Конечно, с тех пор как они с Уилсоном спят вместе, сон Хауса значительно улучшился, но не на сто процентов, и в особенно тяжелые дни он все равно просыпается измотанным, даже если беспробудно спит все положенные восемь часов.
Уилсону так отчаянно не хочется будить его. Но кто будет спасать человечество, если единственный и неповторимый гений медицины будет спать? К тому же Хаус точно не оценит такого проявления сострадания.
Со вздохом Уилсон осторожно садится на кровать. Его рука непроизвольно тянется к Хаусу, пальцы зарываются в растрепанные, немного влажные волосы и он тихонько шепчет:
- Хаус.
Как ни странно, тот реагирует на звук: вздыхает и слегка трется о руку Уилсона, а потом, всё еще не открывая глаз и толком не просыпаясь, сворачивается вокруг него полукольцом: голова и частично грудь - на коленях, ноги прижаты к пояснице, руки оборачиваются вокруг талии. Носом он утыкается в живот Уилсона, рядом с выпирающей тазовой косточкой, чуть сжимает и сразу расслабляет кольцо рук и снова вздыхает. Уилсону же ничего не остается, кроме как положить руки на плечи и голову Хауса, поглаживать его по спине как огромного серого кота и умиляться, когда Хаус начинает утробно мурлыкать от удовольствия, а губы его растягиваются в счастливую улыбку. Уилсон склоняется над ним, насколько это возможно, и снова шепчет, на этот раз немного громче и настойчивее:
- Хаус, проснись. Твои ребята звонили. Из вашего пациента кровь хлещет фонтаном.
- Н’и чрт’с ним... – бормочет гениальный врач и пытается глубже зарыться лицом в живот Уилсона, на что тот протестующее охает.
Хаус усмехается, носом приподнимает уилсоновскую футболку и принимается скользить по обнаженной коже губами, одни участки слегка прихватывая зубами, другие облизывая языком, продвигается сначала к боку, а потом возвращается к пупку и спускается ниже, пока не натыкается на пояс пижамных штанов, и дальше перемещается вдоль него, одновременно пытаясь оттянуть его настолько, чтобы забраться под.
- Эй-эй! – Уилсон пытается отстраниться, но Хаус подтягивает колени к себе и сжимает кольцо рук, чем полностью обездвиживает свою жертву. С помощью рук он всё-таки справляется с поясом штанов, и Уилсон чувствует влажную настойчивость его языка на своем животе, всё ниже и ниже, пока он не останавливается перед очередной преградой – поясом боксеров. Хаус испускает стон отчаяния и в отместку сильно прикусывает чувствительную кожу: - Ауч! Хаус, прекрати это!
Впрочем, Уилсон не особенно надеется на послушание. А Хаус, что вполне ожидаемо, приступает к более решительным действиям.
Он убирает ноги из-за спины Уилсона и головой толкает его в живот, так что тот падает спиной на кровать и не успевает толком очухаться от удивления, а Хаус уже сидит верхом на его коленях, подцепив пальцами оба зловредных пояса. Уилсон успевает заметить только довольно-самодовольную ухмылку на его физиономии и озорной блеск голубых глаз, когда Хаус быстро ныряет вниз...и к своему великому стыду Уилсон капитулирует и понимает, что больше не может и не желает думать или беспокоиться ни о чем, кроме блаженного тепла и влажности хаусового рта. И раз уж сам Хаус считает, что им некуда торопиться...что ж...Уилсон закрывает глаза, а его пальцы совершенно машинально зарываются в лохматые, всё еще немного влажные волосы.
ПЯТНИЦА
То, что Хаус остался на ночь в больнице вместо того, чтобы вернуться домой, скорее закономерно, чем наоборот. И то, что сам Уилсон так толком и не поспал этой ночью и потому приперся на работу на полтора часа раньше, тоже закономерно: несколько часов он ворочался в постели, тщетно пытаясь найти удобное положение, а потом просто взял подушку с одеялом и ушел спать на всё такой же неудобный диван; задремал он только под утро, уткнувшись носом в подушку, которая почти неуловимо пахла Хаусом...
...и теперь он чувствует себя сопливой школьницей, которая "не может прожить без него ни дня" и по ночам плачет в подушку. О, боже. Докатился.
"Проходя мимо" отделения диагностики, Уилсон совершенно не стесняясь заглядывает внутрь через прозрачные стены. В "аквариуме" включен свет, жалюзи открыты, так что он без труда оценивает обстановку: рабочий стол и частично пол в кабинете Хауса завален рентгеновскими снимками, некогда белая доска исписана вдоль и поперек разноцветными маркерами, прозрачный стол заставлен чашками с остатками кофе, стулья выдвинуты. В общем, сразу видно: всю ночь люди работали. Но признаков самих трудоголиков нет. Значит, пациент стабилен, кто-то из команды дежурит у его постели (или сладко дремлет в кресле рядом, что более вероятно), остальные занимаются тем же, но в более комфортабельном месте...а вот где может быть их босс, если не в своем кабинете?..
Уилсон разочаровано вздыхает - он так надеялся поймать хотя бы взгляд Хауса этим утром, чтобы оно не казалось таким безрадостным - и плетется обратно к собственному кабинету, на ходу доставая ключи и продолжая крайне трагично вздыхать. Мысленно он пытается просканировать весь Принстон на предмет выдающегося диагноста и позволяет своему телу автоматически воспроизводить ежедневный ритуал: ключ в левой руке, вставить в замочную скважину, повернуть два раза против часовой, зацепить ручку указательным пальцем и нажать, одновременно вытаскивая ключ, толкнуть дверь плечом, правой рукой нашарить выключатель, нажать...
Уилсон подскакивает на месте, когда за спиной вдруг раздается тихое, но крайне недовольное "мммммнн" и скрип дивана. Справившись с испугом, он оборачивается. Хаус лежит на его диване, свернувшись клубком, сжимая в тесных объятиях какую-то мятую белую тряпку. Приглядевшись внимательнее, Уилсон признает в этой тряпке собственный халат - в котором ему еще предстоит сегодня работать, между прочим, а халат уже выглядит совершенно непрезентабельно и даже почти неприлично - но вместо праведного гнева он чувствует ошеломляющую волну нежности, потому что Хаус ворчит что-то нечленораздельное в полусне, и немного поёрзав, подтягивает материю поближе к лицу, утыкается носом в то место, где предположительно располагается воротник, и делает пару глубоких вдохов, после чего успокаивается, и Уилсону кажется, что даже морщинки у него на лбу и вокруг глаз разглаживаются.
Повинуясь порыву, Уилсон быстро пересекает кабинет и присаживается на единственный свободный краешек дивана - у живота Хауса. Сначала он просто смотрит на спящего, не решаясь прикоснуться, и через некоторое время ловит себя на том, что бессознательно теребит край халата, чтобы хоть чем-то занять руки. В конце концов он наклоняется и трется носом о колючую щеку, касается губами виска, потом лба, носом зарываясь в седые волосы, вдыхая их запах - немного более резкий, чем обычно. Хаус слабо шевелится и бормочет что-то вроде "Влсн", поворачивает и слегка запрокидывает голову, подставляя лицо, открывая шею. И Уилсон с удовольствием и благодарностью ныряет ниже, покрывая легкими поцелуями предложенные участки кожи, а Хаус довольно мурлычет, всё еще не желая выбираться из сладкой полудремы.
- Эй, - тихонько выдыхает Уилсон в его ухо, - ты как?
- Мммрррррммммффф, - отвечает Хаус, и его рука медленно и лениво ползет вверх по внутренней стороне бедра Уилсона. Тот издает короткий смешок и продолжает:
- Как пациент?
- Гггррррррр, - на этот раз отвечает Хаус, и всё еще не открывая глаз, хмурится: то ли от напоминания, то ли от того, что его заставляют проснуться. Так или иначе, он наконец говорит хриплым после сна голосом: - Идиот пациент оказался лживой пациенткой.
- Операция по смене пола?
- А-аххха-ф, - соглашается Хаус, зевая. - Причем в сельском коровнике, который не чистили со времен Линкольна.
- Захватывающе. И что с ней...с ним...в общем, что дальше?
- А что дальше? Будет себе жить, не слишком долго и весьма безрадостно, питаясь в основном таблетками. Короче, скука смертная, тоска зеленая и всё в том же духе.
Уилсон только хмыкает и решает больше не вдаваться в подробности. Их он сможет узнать и позже, когда они будут в менее интимной обстановке, а сейчас...
Он снова склоняется над Хаусом, одной рукой обхватывая его плечи, пальцами забираясь в волосы на затылке, другой еще немного поворачивает его голову и начинает прокладывать дорожку поцелуев к его губам, и уже у самой своей цели бормочет:
- Я так скучал по те...
Договорить ему не удается, как впрочем и поцеловать Хауса, потому что вовремя не запертая дверь широко распахивается и в уютную полутьму кабинета врывается не кто-нибудь, а доктор Эллисон Кэмерон. Уилсон успевает только отметить, что утята совсем отбились от рук и нахватались-таки от шефа вредных привычек, и что кабинет его стал как проходной двор, и что никто и ни во что его больше не ставит, и что надо было всё же запереть дверь, и...
- Ох... - выдыхает Кэмерон и усиленно старается не пялиться на парочку на диване, которая пялится на нее в ответ, не спеша отклеиваться друг от друга. Кэмерон стремительно краснеет, вся ее решимость испаряется, и она начинает мямлить: - Х-хаус, п-па-циент...
- ...идет на поправку, но чувствует себя подавлено, - Кэмерон ошеломленно кивает, и он совершенно спокойно поворачивается к Уилсону, который так и не подумал о том, что неплохо было бы соблюсти хоть какие-нибудь крохи приличия и выпрямиться, и их носы почти сталкиваются, когда Уилсон автоматически поворачивается к нему. - Ну, что я тебе говорил? Скукотища! - и уже Кэмерон: - Если у тебя всё, можешь идти. Я тут слегка занят, если ты не заметила.
Эллисон открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает и только кивает еще раз, а потом резко разворачивается на каблуках и уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Каким-то чудом обалдевший Уилсон выдавливает из себя многозначительное "хм", но Хаус не позволяет ему продолжить. Он зарывается пальцами в волосы на затылке Уилсона, и хитро улыбаясь, притягивает его ближе.
- Забудь о ней. На чем мы там остановились, м?..
КОНЕЦ
[альтернативное название: Four Times Wilson Was Late For Work and One Time He Wasn't]
автор: murzum
пейринг: Хилсон
рейтинг/жанр: не слишком ЭнЦешный флафф
наверняка Эр. и еще пытался быть йумор.отказ: всё принадлежит вечности
предупреждение: тотальный ООС всех подряд, относительная бессюжетица, сопли-слюни, масса намеков и капелька сомнительного секса. полнейший бред, в общем.
оправдание: сиделось на работе, хотелось розовосопливого и пушистого. писалось практически само по себе. я почти не представляю этих двоих в подобных ситуациях. большая просьба не обращать внимания на псевдо-медицинские аспекты, ибо я в этом совершенно не секу, да и не в медицине здесь суть. и я уже говорила, что это бред?..
время: параллельная вселенная
саммари: сказ про то, как добросовестный Уилсон четырежды опоздал на работу и один раз пришел вовремя (и даже раньше).
фидбэк вэлкамд
инджойПОНЕДЕЛЬНИК
Уилсон был уже вымыт, побрит и полностью одет, как всегда аккуратно и стильно, и почти готов к очередному рабочему дню. Оставалось только нацепить легкую улыбку, переставить генераторы оптимизма и дружелюбия в режим "будни" и разбудить Хауса.
С последнего пункта он и решил начать.
- Хаус. Эй, Хаус.
Не открывая глаз, Хаус хмурится и поворачивается на другой бок, спиной к Уилсону. Уилсон обреченно вздыхает, наклоняется чуть ниже, кладет руку на плечо Хауса и слегка встряхивает его, чем вызывает громкое неодобрительное мычание.
- Хаус, просыпайся, нам через 15 минут выходить.
Неодобрительное мычание перерастает в угрожающее рычание, и Хаус еще глубже зарывается лицом в подушку. Уилсон закатывает глаза.
Во многих аспектах жизнь с Хаусом похожа на воспитание маленького ребенка. Попытки воспитания. Сначала он не желает просыпаться, потом отказывается есть "вкусную и полезную" пищу, а ближе к вечеру его невозможно загнать домой: он либо спасает чужие жизни, либо пытается угробить свою, рассекая черт знает где на мотоцикле. И за их совместную жизнь он ни разу даже не задумался о том, чтобы предупредить, что задержится! Поначалу Уилсон, конечно, места себе не находил от беспокойства, заламывал руки, бился в истериках и закатывал грандиозные скандалы, когда Хаус заявлялся-таки домой, но чуть позже понял, что все это абсолютно бессмысленно.
Единственное, с чем у них не возникает проблем, так это с отходом ко сну. Точнее, с перемещением в спальню. Точнее, с принятием горизонтального положения, ибо это положение не всегда застает их в спальне и не всегда ближе к ночи. Вот уж в чем в чем, а в этом Хаус неизменно настойчив и чрезвычайно инициативен. И уж конечно тот факт, что они рано ложатся в постель, вовсе не означает, что Уилсон выспится этой ночью. Чаще всего это значит прямо противоположное.
- Хаус!
Уилсон резко тянет его за плечо, переворачивая на спину. Хаус снова мычит - на сей раз жалобно - и приоткрывает один глаз. И даже через узенькую щелочку между веками он умудряется взглянуть на Уилсона так, что тот чувствует себя фашистским инквизитором с воспаленной совестью. Он виновато улыбается, ладонью поглаживая грудь Хауса. Мол, понимаю, дружище, но надо, значит надо. И слишком поздно замечает, как единственный открытый глаз Хауса хитро прищуривается, а противоположный уголок губ дергается, складываясь в намек на ухмылку.
В следующее мгновение он хватает Уилсона за руку и резко дергает на себя, а потом опрокидывает его на спину и наваливается сверху, попутно запутывая его ступни в простынях, надежно прижимая его к матрасу всем своим весом, закидывая правую ногу на ноги Уилсона.
- Хаус, что ты делаешь?
- А как ты думаешь?
Еще одна хитрая ухмылка, на этот раз полноценная. Голос хриплый после сна, глаза еще толком не фокусируются на окружающих предметах, и он полусонно тычется губами и носом в щеку, шею, губы Уилсона. И тот чисто физически не может противостоять всему этому, тем более что в противовес сонным поцелуям и манипуляциям слабых пальцев с узлом галстука, в бедро Уилсона упирается совсем не сонное и уж точно не слабое свидетельство бодрствования. И Хаус неосознанно трется этим самым свидетельством о вышеупомянутое бедро, целует Уилсона куда попало, пальцами ерошит его аккуратно уложенные волосы, мнет его тщательно отглаженную рубашку и едва слышно мурлычет какой-то милый утренний бред в его ухо, и его грудь слегка вибрирует под рукой Уилсона.
А потом он толкается чуть сильнее, чуть более осознанно и настойчиво, и Уилсон вздыхает. Он замирает еще на одно - совсем крошечное - мгновение, чтобы мысленно попросить прощения у всех своих пациентов разом, потому что у него нет ни времени, ни желания вспоминать имя того несчастного, с которым у него назначена встреча всего лишь через полчаса. Потому что он знает, каким нетерпеливым бывает Хаус по утрам.
И поэтому Уилсон уверенно кладет руку на его плечо и легко опрокидывает его на спину. Хаус затихает под ним, весь смирение и предвкушение, и только широко распахнутые глаза выдают его нетерпение. Последний виноватый взгляд на часы - и Уилсон сам стягивает с себя галстук, расстегивает рубашку, скидывает на пол ботинки и ныряет вниз, чтобы своим языком стереть эту чертову улыбку триумфатора с губ Хауса.
ВТОРНИК
На следующий день Уилсон, наученный горьким опытом, предпочитает держаться от Хауса подальше. (Разумеется, сам опыт не был таким уж горьким, и даже наоборот...даже очччень наоборот. Но после того, как они вместе заявились в больницу с полуторачасовым опозданием и до неприличия довольными физиономиями, Кадди бросила на него такой взгляд, что у Уилсона мороз пошел по коже, и он твердо пообещал себе больше не экспериментировать с терпением начальства.) В общем, дабы избежать повторения событий понедельника, Уилсон просто грубовато треплет Хауса по голове пятерней и гораздо громче, чем нужно, возвещает о наступлении нового дня. В ответ Хаус хмурится, рычит, огрызается и швыряет в него подушкой, но Уилсон уже исчезает за дверью, так что подушка падает на пол с придушенным шлепком. Хаус воет от негодования и разочарования, но все же встает и топает в душ.
Через двадцать минут кофе начинает остывать, а Уилсон - закипать. "Какого черта можно так долго делать в душе?!" - злится он, широкими шагами пересекая пространство хаусовой квартиры. Он даже не пытается сбросить скорость, когда достигает полу прикрытой двери в ванную, распахивает ее широким, уверенным жестом, так что ручка впечатывается в стену с громким стуком, и...застывает на месте, выпучив глаза и открыв рот, потому что манера Хауса принимать душ внезапно парализует все разумное, цивилизованное и рациональное, что в нем есть. Или вернее сказать "еще осталось"?..
Хаус стоит в ванной, спиной привалившись к стене, глаза закрыты, голова, насколько возможно, откинута назад, рот приоткрыт...и он снова не закрыл занавеску, мелькает на периферии сознания Уилсона, и вода капает прямо на пол, но это сейчас не важно, так чертовски не важно, потому что правая ладонь Хауса жестко сжимает его собственный член - мышцы предплечья и плеча нервно перекатываются под кожей, выдавая напряжение от подавляемых порывов - и медленно, почти невыносимо медленно даже для Уилсона, двигается сначала вверх, а потом в таком же смертельно медленном темпе вниз, открывая почти пурпурного цвета головку, по которой он так же неторопливо проводит большим пальцем, потом слегка массирует между большим и указательным и тихо выдыхает, и выгибается чуть сильнее, ногти левой руки скребут по кафелю...и Уилсон понимает, что ледяные взгляды Кадди уже совершенно его не пугают.
Он делает почти неосознанный шаг в сторону ванны, завороженный манипуляциями руки Хауса, наступает прямо в лужу и только чудом не поскальзывается. Он осторожно - больше увлеченный наблюдаемым процессом, нежели соображениями безопасности - забирается внутрь; в какой-то момент член Хауса во всем своем великолепии оказывается прямо перед его лицом, костяшки пальцев почти задевают его нос, когда рука движется вверх и вниз все в том же ровном, убийственно медленном темпе. Уилсон замирает на пару мгновений; желание дотронуться переполняет его и уже готово перелиться через край, и сейчас сделать это так просто, так близко...но в этот момент он встает в ванну обеими ногами. Ботинки мгновенно промокают - и черт возьми, это были его новые французские ботинки! - так же, как и вся одежда вообще, и ему плевать, ему совершенно плевать абсолютно на всё, потому что теперь он чувствует движение руки в районе живота - и собственного болезненно пульсирующего члена, туго обтянутого насквозь мокрыми брюками.
Они стоят так близко в тесной ванне под струями стремительно остывающей воды, но Хаус, кажется, не замечает его. Его глаза по-прежнему закрыты - даже зажмурены, - голова запрокинута, рот приоткрыт; с каждым коротким вдохом, с каждым пульсирующим выдохом его грудь приподнимается и опускается - неровно, толчками, всё быстрее по мере того, как сбивается и учащается его дыхание, - и он судорожно облизывает пересохшие губы и убыстряет темп.
Уилсон дотрагивается до его руки - правой - легко, только кончиками пальцев до тыльной стороны ладони; он и сам не уверен, что значит это прикосновение, но Хаус реагирует незамедлительно: спина прогибается еще немного сильнее, рука снова замедляет свои движения и ослабляет хватку, и несмотря на это из его горла вырывается тихий, но достаточно очевидный стон. В конце концов его рука окончательно замирает, а потом и вовсе безвольно падает на бедро.
Уилсон воспринимает это как приглашение. Ничтоже сумняшеся, он опускается на колени...хм...пытается опуститься на колени, но оказывается сидящим на краю ванны. Что ж, так даже лучше. Но в общем и целом ему всё равно - сейчас он вполне согласился бы сделать то, что он собирается сделать, хоть в открытом космосе, причем без скафандра. Но в этом, похоже, не острой необходимости, по крайней мере пока, так что и край ванны сойдет.
Он старается не думать о том, как глупо выглядит, как глупо выглядят они оба. Впрочем, Хаус совершенно очевидно не беспокоится ни о чем, кроме того, чтобы загнать свой член как можно глубже в горло Уилсона и вместе с тем по возможности избежать рвотных рефлексов и летальных исходов - задача, между прочим, не такая уж простецкая, - так что по-идиотски выглядит один только Уилсон: полностью одетый, насквозь промокший, в странной позе, с болезненным стояком в задраенных на все застежки штанах и без единой возможности быстро эти чертовы застежки ликвидировать. Но думать ни о чем не хочется, да и терять ему уже особенно нечего - всё, что сейчас на нем надето, придется как минимум отдать в химчистку, как максимум выбросить, - так что когда Хаус издает этот особенный звук - нечто между стоном и всхлипом, но Уилсон не вполне уверен в формулировке, - означающий приближение его оргазма, Уилсон сжимает себя свободной рукой через то, что раньше было его брюками, а теперь превратилось в тяжелую от влаги тряпку, и пытается сделать пару движений вверх-вниз, не особенно, впрочем, уверенный в успехе. Но и этой сомнительной стимуляции хватает, чтобы сбросить его за край одновременно с Хаусом, и от одного только факта этой одновременности Уилсон еще глубже погружается в пост-оргазменную сентиментальную эйфорию.
* * *
- Хаус, мы больше не можем заниматься сексом по утрам.
- Говори за себя. Еще пять минут, и я готов ко второму раунду.
- Хаус, - Уилсон неодобрительно зыркает на него и возвращается к пуговицам на рубашке, которые никак не хотят расстегиваться. - Я не об этом. И, кстати, никакого второго раунда не будет...да черт возьми!
Нервозность все-таки вырывается наружу, и Уилсон резко дергает края рубашки; пуговицы летят во все стороны, рубашка летит в мусорную корзину.
Хаус с интересом наблюдает за ним, сидя на закрытой крышке унитаза, ступни на ширине плеч и повернуты носками внутрь, локти опираются на сведенные вместе колени, подбородок на ладонях. А для полноты наивно-невинного образа он делает большие, по-собачьи жалобные глаза, внутренние уголки бровей подняты вверх. Но Уилсона, похоже, не пронять.
- И не смотри на меня так, - он сидит на краю ванной и с отвращением пытается стряхнуть брюки. - Кадди кастрирует меня тупыми ножницами, если я опоздаю еще хоть раз. Хочешь секса по утрам - вставай на час раньше.
Хаус морщится, но тут же оживляется, внимательно наблюдая за тем, как Уилсон опять забирается в ванну - на этот раз без одежды - хмурится и ёжится под прохладными струями: горячая вода почти закончилась, ибо кое-кто сегодня явно переусердствовал с принятием водных процедур. Но плевать. Уилсон рывком задергивает занавеску, а через мгновение высовывает голову и одаривает вскочившего было с места Хауса таким взглядом, что тот обреченно вздыхает и послушно опускается обратно, всем своим видом излучая крайнее неодобрение.
СРЕДА
В среду Уилсон просыпается от того, что в спальню врывается ураган. Или даже вернее сказать, смерч. Он носится по комнате, поднимая в воздух разнообразные предметы и скидывая их в рюкзак. Как ни странно, двигается он чрезвычайно тихо, но очень быстро. Очевидно, именно непривычно активное движение воздуха вокруг и разбудило Уилсона. Он смотрит на часы - и снова на стихийное бедствие, сонно и недоверчиво.
- Хаус, еще даже семи нет, а ты уже встал? И...оделся?? Я все еще сплю?
- Утята позвонили, - Хаус вытаскивает из шкафа два пиджака, придирчиво их оглядывает, затем кивает - и один из пиджаков летит обратно в шкаф, второй он быстро натягивает на себя. - Случай Века!
Уилсон понимающе хмыкает. Его глаза закрываются сами собой - накануне вечером Хаус был настроен поиздеваться (в отместку за утренние нотации), так что любовные игрища заняли немного больше времени, чем обычно - и он с головой забирается под одеяло, надеясь этим компенсировать отсутствие человеческого тепла рядом. Суррогат работает, и Уилсон успевает погрузиться в вязкую полудрему, прежде чем его будит поток холодного воздуха. Он сонно хмурится и пытается сфокусироваться на голубых глазах, не вполне понимая, почему они вдруг оказались так близко. А через пару секунд он улыбается, потому что глаза тоже улыбаются ему.
- Соня, - ласково шепчет Хаус и треплет его по волосам. А потом наклоняется еще чуть ниже и целует в лоб. Потом в висок. И в щеку. В нос. Чмокает в губы. Потом в подбородок...
- Иди уже, - бормочет Уилсон, жмурясь от удовольствия, - а то помрет твой "случай века", а ты так и не узнаешь, что с ним было. А потом меня живьем съешь за...
- Вечером.
- Что?
- Съем тебя вечером.
Хаус многообещающе - и теперь уже по-настоящему - целует его в губы, одновременно укутывая одеялом, пробегает пальцами по щеке и лбу, снова теребит волосы...и когда он наконец выпрямляется, Уилсон уже снова мирно сопит, счастливо улыбаясь во сне. С точно такой же улыбкой на губах Хаус выскальзывает из комнаты, проходит через гостиную, выходит из квартиры и тихо запирает за собой дверь.
ЧЕТВЕРГ
Однако, обещанному "ужину" так и не суждено было состояться.
В тот день (плавно переходящий в вечер, плавно перетекающий в ночь) Уилсон ждал Хауса до победного - то есть пока некто более разумный в его голове не повернул рубильник и не выключил все ненужные (по его мнению) функции уилсоновского организма. Глубоко за полночь, уже почти под утро краем сознания он уловил щелчок замка входной двери и тихий шорох шагов, потом шелест снимаемой одежды и то, как прогнулся матрас, и как прохладный воздух скользнул по коже, когда приподнялось одеяло. А в следующее мгновение остался только знакомый запах, легкое прикосновение длинных пальцев к его волосам, лбу, щеке, колючесть щетины и ей в противовес – мягкое касание губ на шее, прямо под ухом, и тепло, разливающее от спины по всему телу, и руки, обнимающие его. И Уилсон, только теперь почувствовав себя в безопасности, снова провалился в сон, на этот раз глубокий и безмятежный.
Утром его будит телефонный звонок. Мобильник Хауса надрывно пиликает и вибрирует минуты три, прежде чем Уилсон обнаруживает нарушителя спокойствия в кармане пиджака, который валяется около кровати.
- Уилсон слушает, - бурчит он в трубку осипшим после сна голосом.
- Э...хм... Доброе утро, доктор Уилсон, - обескуражено приветствует его Форман.
- Доброе. Хаус спит. Что-то случилось?
- Э...да. У пациента открылось кровотечение, внутреннее и внешнее разом. Мы думаем, что это реакция на антибиотики, которые мы дали ему ночью. Мы его стабилизируем, но Хаусу нужно срочно приехать.
- Хорошо, я разбужу его. Счастливо.
Уилсон уже собирается повесить трубку, но Форман снова привлекает его внимание; звучит он так, будто еще не знает, правильно ли поступает, задавая свой следующий вопрос:
- Эм...доктор Уилсон?
- Что еще?
- Может быть, это не мое дело...но что вы там делаете?
Всё еще сонный и туго соображающий Уилсон никак не может понять, должен ли он ответить, и если да, то как. А потому он просто действует по привычке – и отвечает правду:
- Я здесь живу, - и по шокированному молчанию в трубке понимает, что только что сказанул лишнего.
- У вас же есть своя квартира... – осторожно напоминает Форман, и Уилсон буквально слышит, как шевелятся шестеренки в его голове, складывая разрозненные кусочки мозаики в правильную картинку.
- Эрик, мне кажется, тебе есть чем заняться помимо того, чтобы вмешиваться в мою личную жизнь, - немного слишком грубо обрывает он мысли собеседника, потому что внезапно его начинает не просто раздражать, а очень даже бесить тот факт, что все вокруг всегда лучше знают, где ему жить, с кем ему спать и как себя вести. И он бесцеремонно нажимает клавишу “отбой” и уже замахивается, чтобы швырнуть телефон в произвольном направлении, но вовремя вспоминает, что, во-первых, телефон не его, а во-вторых, хозяин этого телефона всё еще спит. Уилсон бросает взгляд на кровать - и вся его злость испаряется.
Хаус лежит на боку почти по диагонали кровати: ногами на своей половине, головой на подушке Уилсона, обхватив ее руками и уткнувшись в нее носом. Он хмурится во сне и выглядит уставшим, глаза его беспокойно бегают под веками, и, кажется, он даже пытается что-то говорить – губы едва заметно шевелятся. Когда у Хауса появляется новая загадка, он теряет последние крохи своего спокойного сна. Конечно, с тех пор как они с Уилсоном спят вместе, сон Хауса значительно улучшился, но не на сто процентов, и в особенно тяжелые дни он все равно просыпается измотанным, даже если беспробудно спит все положенные восемь часов.
Уилсону так отчаянно не хочется будить его. Но кто будет спасать человечество, если единственный и неповторимый гений медицины будет спать? К тому же Хаус точно не оценит такого проявления сострадания.
Со вздохом Уилсон осторожно садится на кровать. Его рука непроизвольно тянется к Хаусу, пальцы зарываются в растрепанные, немного влажные волосы и он тихонько шепчет:
- Хаус.
Как ни странно, тот реагирует на звук: вздыхает и слегка трется о руку Уилсона, а потом, всё еще не открывая глаз и толком не просыпаясь, сворачивается вокруг него полукольцом: голова и частично грудь - на коленях, ноги прижаты к пояснице, руки оборачиваются вокруг талии. Носом он утыкается в живот Уилсона, рядом с выпирающей тазовой косточкой, чуть сжимает и сразу расслабляет кольцо рук и снова вздыхает. Уилсону же ничего не остается, кроме как положить руки на плечи и голову Хауса, поглаживать его по спине как огромного серого кота и умиляться, когда Хаус начинает утробно мурлыкать от удовольствия, а губы его растягиваются в счастливую улыбку. Уилсон склоняется над ним, насколько это возможно, и снова шепчет, на этот раз немного громче и настойчивее:
- Хаус, проснись. Твои ребята звонили. Из вашего пациента кровь хлещет фонтаном.
- Н’и чрт’с ним... – бормочет гениальный врач и пытается глубже зарыться лицом в живот Уилсона, на что тот протестующее охает.
Хаус усмехается, носом приподнимает уилсоновскую футболку и принимается скользить по обнаженной коже губами, одни участки слегка прихватывая зубами, другие облизывая языком, продвигается сначала к боку, а потом возвращается к пупку и спускается ниже, пока не натыкается на пояс пижамных штанов, и дальше перемещается вдоль него, одновременно пытаясь оттянуть его настолько, чтобы забраться под.
- Эй-эй! – Уилсон пытается отстраниться, но Хаус подтягивает колени к себе и сжимает кольцо рук, чем полностью обездвиживает свою жертву. С помощью рук он всё-таки справляется с поясом штанов, и Уилсон чувствует влажную настойчивость его языка на своем животе, всё ниже и ниже, пока он не останавливается перед очередной преградой – поясом боксеров. Хаус испускает стон отчаяния и в отместку сильно прикусывает чувствительную кожу: - Ауч! Хаус, прекрати это!
Впрочем, Уилсон не особенно надеется на послушание. А Хаус, что вполне ожидаемо, приступает к более решительным действиям.
Он убирает ноги из-за спины Уилсона и головой толкает его в живот, так что тот падает спиной на кровать и не успевает толком очухаться от удивления, а Хаус уже сидит верхом на его коленях, подцепив пальцами оба зловредных пояса. Уилсон успевает заметить только довольно-самодовольную ухмылку на его физиономии и озорной блеск голубых глаз, когда Хаус быстро ныряет вниз...и к своему великому стыду Уилсон капитулирует и понимает, что больше не может и не желает думать или беспокоиться ни о чем, кроме блаженного тепла и влажности хаусового рта. И раз уж сам Хаус считает, что им некуда торопиться...что ж...Уилсон закрывает глаза, а его пальцы совершенно машинально зарываются в лохматые, всё еще немного влажные волосы.
ПЯТНИЦА
То, что Хаус остался на ночь в больнице вместо того, чтобы вернуться домой, скорее закономерно, чем наоборот. И то, что сам Уилсон так толком и не поспал этой ночью и потому приперся на работу на полтора часа раньше, тоже закономерно: несколько часов он ворочался в постели, тщетно пытаясь найти удобное положение, а потом просто взял подушку с одеялом и ушел спать на всё такой же неудобный диван; задремал он только под утро, уткнувшись носом в подушку, которая почти неуловимо пахла Хаусом...
...и теперь он чувствует себя сопливой школьницей, которая "не может прожить без него ни дня" и по ночам плачет в подушку. О, боже. Докатился.
"Проходя мимо" отделения диагностики, Уилсон совершенно не стесняясь заглядывает внутрь через прозрачные стены. В "аквариуме" включен свет, жалюзи открыты, так что он без труда оценивает обстановку: рабочий стол и частично пол в кабинете Хауса завален рентгеновскими снимками, некогда белая доска исписана вдоль и поперек разноцветными маркерами, прозрачный стол заставлен чашками с остатками кофе, стулья выдвинуты. В общем, сразу видно: всю ночь люди работали. Но признаков самих трудоголиков нет. Значит, пациент стабилен, кто-то из команды дежурит у его постели (или сладко дремлет в кресле рядом, что более вероятно), остальные занимаются тем же, но в более комфортабельном месте...а вот где может быть их босс, если не в своем кабинете?..
Уилсон разочаровано вздыхает - он так надеялся поймать хотя бы взгляд Хауса этим утром, чтобы оно не казалось таким безрадостным - и плетется обратно к собственному кабинету, на ходу доставая ключи и продолжая крайне трагично вздыхать. Мысленно он пытается просканировать весь Принстон на предмет выдающегося диагноста и позволяет своему телу автоматически воспроизводить ежедневный ритуал: ключ в левой руке, вставить в замочную скважину, повернуть два раза против часовой, зацепить ручку указательным пальцем и нажать, одновременно вытаскивая ключ, толкнуть дверь плечом, правой рукой нашарить выключатель, нажать...
Уилсон подскакивает на месте, когда за спиной вдруг раздается тихое, но крайне недовольное "мммммнн" и скрип дивана. Справившись с испугом, он оборачивается. Хаус лежит на его диване, свернувшись клубком, сжимая в тесных объятиях какую-то мятую белую тряпку. Приглядевшись внимательнее, Уилсон признает в этой тряпке собственный халат - в котором ему еще предстоит сегодня работать, между прочим, а халат уже выглядит совершенно непрезентабельно и даже почти неприлично - но вместо праведного гнева он чувствует ошеломляющую волну нежности, потому что Хаус ворчит что-то нечленораздельное в полусне, и немного поёрзав, подтягивает материю поближе к лицу, утыкается носом в то место, где предположительно располагается воротник, и делает пару глубоких вдохов, после чего успокаивается, и Уилсону кажется, что даже морщинки у него на лбу и вокруг глаз разглаживаются.
Повинуясь порыву, Уилсон быстро пересекает кабинет и присаживается на единственный свободный краешек дивана - у живота Хауса. Сначала он просто смотрит на спящего, не решаясь прикоснуться, и через некоторое время ловит себя на том, что бессознательно теребит край халата, чтобы хоть чем-то занять руки. В конце концов он наклоняется и трется носом о колючую щеку, касается губами виска, потом лба, носом зарываясь в седые волосы, вдыхая их запах - немного более резкий, чем обычно. Хаус слабо шевелится и бормочет что-то вроде "Влсн", поворачивает и слегка запрокидывает голову, подставляя лицо, открывая шею. И Уилсон с удовольствием и благодарностью ныряет ниже, покрывая легкими поцелуями предложенные участки кожи, а Хаус довольно мурлычет, всё еще не желая выбираться из сладкой полудремы.
- Эй, - тихонько выдыхает Уилсон в его ухо, - ты как?
- Мммрррррммммффф, - отвечает Хаус, и его рука медленно и лениво ползет вверх по внутренней стороне бедра Уилсона. Тот издает короткий смешок и продолжает:
- Как пациент?
- Гггррррррр, - на этот раз отвечает Хаус, и всё еще не открывая глаз, хмурится: то ли от напоминания, то ли от того, что его заставляют проснуться. Так или иначе, он наконец говорит хриплым после сна голосом: - Идиот пациент оказался лживой пациенткой.
- Операция по смене пола?
- А-аххха-ф, - соглашается Хаус, зевая. - Причем в сельском коровнике, который не чистили со времен Линкольна.
- Захватывающе. И что с ней...с ним...в общем, что дальше?
- А что дальше? Будет себе жить, не слишком долго и весьма безрадостно, питаясь в основном таблетками. Короче, скука смертная, тоска зеленая и всё в том же духе.
Уилсон только хмыкает и решает больше не вдаваться в подробности. Их он сможет узнать и позже, когда они будут в менее интимной обстановке, а сейчас...
Он снова склоняется над Хаусом, одной рукой обхватывая его плечи, пальцами забираясь в волосы на затылке, другой еще немного поворачивает его голову и начинает прокладывать дорожку поцелуев к его губам, и уже у самой своей цели бормочет:
- Я так скучал по те...
Договорить ему не удается, как впрочем и поцеловать Хауса, потому что вовремя не запертая дверь широко распахивается и в уютную полутьму кабинета врывается не кто-нибудь, а доктор Эллисон Кэмерон. Уилсон успевает только отметить, что утята совсем отбились от рук и нахватались-таки от шефа вредных привычек, и что кабинет его стал как проходной двор, и что никто и ни во что его больше не ставит, и что надо было всё же запереть дверь, и...
- Ох... - выдыхает Кэмерон и усиленно старается не пялиться на парочку на диване, которая пялится на нее в ответ, не спеша отклеиваться друг от друга. Кэмерон стремительно краснеет, вся ее решимость испаряется, и она начинает мямлить: - Х-хаус, п-па-циент...
- ...идет на поправку, но чувствует себя подавлено, - Кэмерон ошеломленно кивает, и он совершенно спокойно поворачивается к Уилсону, который так и не подумал о том, что неплохо было бы соблюсти хоть какие-нибудь крохи приличия и выпрямиться, и их носы почти сталкиваются, когда Уилсон автоматически поворачивается к нему. - Ну, что я тебе говорил? Скукотища! - и уже Кэмерон: - Если у тебя всё, можешь идти. Я тут слегка занят, если ты не заметила.
Эллисон открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает и только кивает еще раз, а потом резко разворачивается на каблуках и уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Каким-то чудом обалдевший Уилсон выдавливает из себя многозначительное "хм", но Хаус не позволяет ему продолжить. Он зарывается пальцами в волосы на затылке Уилсона, и хитро улыбаясь, притягивает его ближе.
- Забудь о ней. На чем мы там остановились, м?..
КОНЕЦ
@темы: слэш, Грегори Хаус, фанфики, Джеймс Уилсон
-
-
20.07.2010 в 00:34-
-
20.07.2010 в 01:06спасибо большое за такую нежную пушистость.
-
-
20.07.2010 в 01:32murzum, спасибо!
-
-
20.07.2010 в 02:55-
-
20.07.2010 в 05:30я так рада, что вам нравится!!
прям ю мэйд май дэй
-
-
20.07.2010 в 05:33-
-
20.07.2010 в 05:41сидя на закрытой крышке унитаза, ступни на ширине плеч и повернуты носками внутрь, локти опираются на сведенные вместе колени, подбородок на ладонях. А для полноты наивно-невинного образа он делает большие, по-собачьи жалобные глаза, внутренние уголки бровей подняты вверх.
это вот так
-
-
20.07.2010 в 13:09я серьезно. без цинизма - розово, вкусно, в меру сладко, но не приторно. короче, смешать, но не взбалтывать - и оливку сверху для смака. самый цимус!
-
-
20.07.2010 в 13:28-
-
20.07.2010 в 14:19я, канешна, извращенец, но извращенец ррромантишный...=) и вообще, even freaks need love (c) =)
-
-
20.07.2010 в 16:59-
-
20.07.2010 в 19:32-
-
20.07.2010 в 20:01будет. через недельку, +/-.
Dreaming_Cat, спасибо=) не буду врать, что старался...но писалось от души=)
-
-
20.07.2010 в 20:18Отдельное спасибо за :
Оставалось только нацепить легкую улыбку, переставить генераторы оптимизма и дружелюбия в режим "будни"
-
-
21.07.2010 в 00:47хех
люблю, когда ценят такие вот весчи...
-
-
21.07.2010 в 23:54Была я сонная и противнонастроенная, когда приступала к чтению, а теперь сижу и улыбаюсь , сна нет и такая душевная приятность, что прям сама на себя, такую вот милую- не налюбуюсся, за что спасибо тебе и вот
Как же нежно все, как фсе романтишно и местами по-хорошему сентиментально!
А "вторник" ешшо и эротичен до "безобразия"
еще пытался быть йумор.
И он получился! Местах в трех я заливисто повеселилась !
А начала прям с первой фразы добавив туда :Уилсон был уже вымыт, побрит и полностью одет ХАУСОМ...
Но не сбылась мечта посмотреть как Хаус "прихорашивает любимое дитятко для выхода в люди..
Зато..раздевал - лихо, и впечатления как о Хаусе-заботливом не попортил!
Ну и конешно такая вот чудная штучка просто не может не вызвать здоровый смех
фашистским инквизитором с воспаленной совестью
ибо.. представляются..ну что-то совсем невероятной глубины страдания..и на лицо Вилсона , окутанное раскаянием вселенского масштаба без смеха смотреть невозможно.
Ну, я про себя...Кому как, наверно, но я на той картине повеселилась.
Пошла, свернусь полукольцом..
Нет! Еще раз прочту - потом пойду! Ну не могу я , просто развернувшись, от такой красотищи уйти.
murzum СПАСИБИЩЕ!
-
-
22.07.2010 в 00:23...................
............
.....я щас себя из лужицы хотя бы в кучку соберу ага....
.......
................
........чорт......
............
...вот этот вот коммент - это почти как....
..блин....
...НЕРЕАЛЬНО приятно....
*с чувством выполненного долга растеклась обратно лужицей*
-
-
22.07.2010 в 00:50murzum *в кучку! в кучку!* А то кто же будет "неделю завершать" ?
*мечтательно закатывая глаза* : субботка..воскресеньице.. и может даже.. без работы...
*А-АХ!*
-
-
22.07.2010 в 07:27читать дальше
-
-
22.07.2010 в 13:20альтернативное название: Four Times Wilson Was Late For Work and One Time He Wasn't
"Four Times House and Wilson Had Sex (and One Time They Didn't)"
-
-
22.07.2010 в 23:41кажется, уже как минимум десятую молодость...
старыхвзрослых дядек на роль взялиМыша, спасибо за
Гость любимые драбблики у альтер!
дык да
-
-
23.07.2010 в 01:04ну я бы не сказала, что плагиатище)) это Вы зря! не-не-не! структура - похожа, но ведь, это не изобретение альтер. есть, например, We Live Together in a Photograph of Time от Ignazwisdom, который тоже построен по похожей формуле)
и потом, у альтер драбблы, а у Вас полноценный рассказ со множеством замечательных деталей и описаний)
простите, я не представилась: MarishkaM )
-
-
23.07.2010 в 09:29- Э...да. У пациента открылось кровотечение, внутреннее и внешнее разом. Мы думаем, что это реакция на антибиотики, которые мы дали ему ночью. Мы его стабилизируем, но Хаусу нужно срочно приехать.
- Хорошо, я разбужу его. Счастливо.
вам не кажется, что "счастливо" в данном случае звучит или как страшная наивность, или как издевательство?
-
-
23.07.2010 в 11:50больше совсем не к чему придраться? я принимаю это как комплимент=)
-
-
23.07.2010 в 13:29я принимаю это как комплимент=)
что именно вы восприняли как комплимент?
ну не кажется, и не кажется, ладно.
-
-
23.07.2010 в 18:25не к чему больше придраться, кроме фразы, которую я считаю вполне нормальной, - это комплимент=)
-
-
23.07.2010 в 18:45обычно когда мои посты вдруг как комплименты начинают восприниматься, понимаешь, что обиделся автор, как мышь на крупу. Рада, что это все же не так)
не к чему больше придраться, кроме фразы, которую я считаю вполне нормальной, - это комплимент=)
ну, слух резануло только это.