О чем невозможно говорить, о том следует молчать
Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 3
Глава 3
Форман был в приемном отделении, забирал у Салливан результаты экспресс-анализов, которые и принес в диагностический кабинет, где собрались все остальные.
- Иммунология пришла, - сказал он, - маркеров вирусных гепатитов не найдено. Экзотические вирусы не смотрели – но у нее спокойный эпидемиологический анамнез, она не выезжала из страны.
- При осмотре все признаки поражения печени налицо. Заболевание началось подостро. Болей, лихорадки не было. По сути, при плановой сдачи биохимии крови просто обнаружили повышение печеночных ферментов, а вслед за этим уже сразу же появилась желтуха. Она сдавала биохимию в прошлый раз весной – все было в норме, - отчиталась Кэмерон.
- На УЗИ печень немного уменьшена в размерах, - пробормотал Чейз, перебирая только что полученные результаты.
Когда печень увеличивается – это значит, что она поражена воспалительным процессом, но когда она уменьшается – дело совсем плохо. Это цирроз.
- Закажи эластометрию, - распорядился Хаус, - посмотрим степень выраженности цирроза. Что вам напоминает клиническая картина?
- Учитывая семейный анамнез, - тут же ответил Чейз, - я бы думал про болезнь Уилсона.
- Это первое, что пришло тебе в голову? – уточнил Хаус. – Мне пора начинать ревновать?
- Ничто не свидетельствует о патологическом накоплении меди, - возразила Кэмерон. – Я смотрела.
- Не всегда нарушение обмена меди проявляются внешне, - не согласился Чейз, и девушка кивнула ему в ответ.
- Ладно, - прервал их Хаус, - делайте анализ на медь и церулоплазмин. Что еще?
- Аутоиммунные антитела к ткани печени, - предположила Кэмерон. – Они должны быть, если это аутоиммунный гепатит. Она как раз в самом неудачном возрасте для него – период полового созревания. Все аутоиммунные болезни начинают проявляться.
Это она могла и не говорить. Про это Хаус и сам мог много рассказать. Он даже целую лекцию мог прочитать о срыве компенсаторных возможностей и гормональном дисбалансе, которые приводят к началу аутоиммунных атак.
- А что с анализами на ВИЧ? – вдруг спросил Форман.
- ВИЧ? – машинально переспросил Хаус, записывающий на доску симптомы, укладывающиеся и не укладывающиеся в картину аутоиммунного гепатита и болезни Уилсона.
- Ну, я просто подумал об «оккультном» гепатите.
- Это когда вшивый лохматый черномазый вудуист втыкает иголку в восковую куколку? – уточнил Хаус, снова садясь в кресло и потирая изувеченное бедро. – Прости, Форман, чтобы такой найти, тебе надо было родиться на лет на сто раньше – тогда твои предки так еще делали.
Форман лишь вздохнул в ответ на такие антиполиткорректные шутки. Обычно он расценивал издевки Хауса как часть оплаты за обучение.
- Это когда при выраженном падении иммунитета, организм уже не способен вырабатывать никакие антитела, все маркеры вирусных инфекций исчезают из крови и определить гепатит становится невозможно. Я читал в журнале о таком полгода назад и не куплюсь на ваш сарказм по поводу вуду, так как готов поклясться, что это была ваша статья.
- Неужели я о таком писал? – притворно спросил Хаус. – Это я сплоховал, надо мне было написать о ритуалах гадания на внутренностях кур – и веселее было бы, и поел бы свежей курятины.
Кое-какое кудахтанье в ответ Утята сгенерировали, но шутил сейчас Хаус слишком уж напряженно и вымученно, чтобы оно было полностью искренним.
- Ладно, будем смотреть анализ и на ВИЧ тоже. Она не похожа на больную на последней стадии СПИДа, но если бы все больные были похожи на себя, наша жизнь была бы слишком простой. Итак, Кэмерон держится за иммунологию с упорством узкого специалиста – и я не стану сейчас говорить, что думаю об узких специалистах, потому что еще не расплатился по прошлому иску от одного из них; Чейз подбивает клинья к Уилсону… к болезни Уилсона, а Форман лидирует… в вуду. Еще что-нибудь?
- Амилоидоз? – наудачу предложил Чейз.
- В анамнезе нет ничего о хроническом воспалительном очаге, - покачал головой Форман, - и на УЗИ не видно отложения патологического вещества.
- Оно не всегда видно на УЗИ. Надо делать биопсию.
Три пары глаз обратились к Хаусу, тот пожал плечами.
- Биопсия вещь хорошая. Большинство гепатитов неясной этиологии перестают быть таковыми, как только печень попадает к патологанатому.
Хаус не стал уточнять, что когда печень попадает к патологоанатому целиком вместе с пациентом, хороший врач прочесывает ее вдоль и поперек, а при прижизненной биопсии берется миллионная доля органа.
Теперь команда обменялась быстрыми взглядами.
- Детский хирург в отпуске, - заметила Кэмерон, - придется просить доктора Магнер.
Чейз, перебирающий анализы, поднял голову.
- На коагулограмме выраженное снижение показателей свертываемости крови, видимо, из-за поражения печени, и количество тромбоцитов сто при минимальной норме двести.
Форман тихо присвистнул.
- Ну, про биопсию можно забыть. Ни один хирург не захочет лезть в печень иглой при таких показателях.
Все снова посмотрели на Хауса, но тот молча разглядывал исписанную доску и думал, что был бы рад любой из этих болезней, действительно любой, только бы не аутоиммуному гепатиту. Сейчас, когда на его попечении оказалась третья мисс Уэлш с поражением печени, аутоиммунный гепатит превратился в настоящее пугало для него. Это был очень дурной знак. Когда врач начинает бояться болезни – это очень плохо.
*
Как ни поздно вернулся Хаус домой после обсуждения с Утятами всех возможных вариантов и выбора плана обследования, Уилсон, занятый написанием посмертного эпикриза, вернулся еще позже.
Хаус сидел на диване, все еще в рабочей одежде, как-то подчеркнуто неловко, нахохленный, сумрачный, и читал последний номер «Hepatology», что было вопиющим нарушением порядка – у них лежал еще не распечатанный «Lancet», который они читали оба, и хаусовский «Infectious Diseases» за этот месяц тоже был не дочитан. Онкологические журналы Уилсона были вытащены из аккуратной стопки и веером лежали рядом с полкой – очевидно Хаус разыскивал нужный. Уилсон не в первый раз подумал, глядя на кучу макулатуры, что читал бы раз в десять меньше, если бы Хаус не имел привычки поднимать его на смех всякий раз, когда Уилсон проявлял неосведомленность в любом вопросе.
Уилсон сел рядом на диван, и после мгновенного молчания Хаус раздраженно кинул журнал на столик и устроился так, чтобы опираться спиной о любовника.
- У меня сегодня был настолько паршивый день, - сообщил он, поглаживая колено Уилсона, - что я не хочу вообще ничего, кроме горячего ужина и секса.
- Это тебе еще повезло. Мой был ужасен настолько, что я не хочу даже этого.
Хаус повернул голову, чтобы поймать его взгляд.
- Что совсем-совсем? Я готов выкинуть пункт про ужин из обязательной программы
Уилсон слабо усмехнулся.
- Совсем-совсем.
Хаус слегка потерся о его плечо колючей щекой. Его касания стали мягкими, едва уловимыми.
Уилсон прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Но ты, полагаю, сможешь меня переубедить, если очень постараешься.
Хаус мог и, в кое-то веки раз, был совсем не против сделать то, что его просили.
Уилсон хорош в постели. Это такая выведенная Хаусом теорема (или аксиома – он изрядно подзабыл математику). Дело тут не в опыте и не количестве былых пассий – это все механистические наработки, а Уилсон вовсе не стремится демонстрировать какой-то особо изощренный свой опыт. Да Хауса скорее обескуражило бы, чем обрадовало, если бы Уилсон притащил в их квартиру фиксирующий станок из секс-шопа, или попробовал бы секс в поставленном на кровать кресле, или потребовал бы одновременного взаимного проникновения – это Хаусу вообще до сих пор кажется нарушающим все законы человеческой анатомии и как минимум пару – ньютоновской физики. Хаус уверен, что такие изыски как правило заканчиваются плохо – слишком велик шанс расстаться либо с каким-нибудь предметом мебели, либо с какой-нибудь конечностью, а лишних у Хауса определенно нет.
Зато Уилсон с поразительной проницательностью чувствует любое настроение Хауса и безошибочно откликается на него, точно понимая, когда тому хочется мягких, неторопливых ласк, когда страсти на самой грани грубости, когда уступить, а когда перехватить инициативу. И хотя Хаус давно постановил себе ничему не удивляться относительно Уилсона – надо сказать, это свое правило он регулярно нещадно нарушает – и тем не менее, в какой-то момент, месяца через два или три после того, как они стали любовниками, он почти готов был спросить, каким же образом Уилсон угадывает не просто не произнесенные, но даже не осмысленные толком желания. От этого вопроса его удерживала только собственная непомерная гордость, не позволяющая сдаться и отказаться от самостоятельных поисков разгадки так легко, ну и еще уверенность, что Уилсон и сам толком не знает ответа. Это все на уровне сверхсознания. Он почти готов был уверить себя, что это все на уровне вполне научной фигни, которая, когда происходит на уровне коры головного мозга, называется дедукцией, а на уровне подкорковых структур – интуицией. И тем не менее, отдавало это совсем ненаучной эмпатией, хотя Хаус скорее позволил бы на куски себя разрубить, чем признал такое.
Впрочем, он все еще отдавал себе отчет, что большинство людей не задавались бы подобными вопросами на его месте, а просто наслаждались идеальным сексом и идеальным любовником. С другой стороны, он не собирался меняться с кем-либо местами – ему достаточно хорошо сейчас было на своем собственном.
Уилсон подавался навстречу, целовал его в губы, подбородок, шею, слегка царапая появившейся к вечеру щетиной. Тело его было сейчас податливым, послушным, он легко велся за любым движением Хауса, а руки, прикосновения оставались уверенными, спокойными, поддерживали, привлекали, поощряли; и от такого сочетания легко становилось идти на любые безумства, любые глупости, и ласки раз за разом вырывали у Хауса такие слова и признания, которых едва ли можно было бы добиться даже под пытками.
Уилсон скользил раскрытыми ладонями по груди Хауса, обнимал, сжимал плечи, неожиданно сильно, почти до боли, которая вплеталась в упоение секса острой, еще более пьянящей ноткой. Она не только не отрезвляла, но заставляла отвечать любовнику более страстно, более полно.
Даже мозг Хауса сейчас уступил место чувствам, позволил эмоциям не просто управлять, но и вовсе затопить с головой, заполнить все тело, отдаться в каждой клетке. Забылось сейчас все лишнее, ненужное, выходящее за пределы их пары, их постели, их любви: и боль, и неудачи, и загадки, и мертвые или умирающие пациенты.
Было очень просто и правильно вздрагивать в ответ на ласки, прижимать к себе Уилсона вплотную, и даже еще теснее, буквально сливаясь, прихватывать зубами его мокрое плечо и все равно простанывать на выдохе. Он удерживал Уилсона, когда тот дернулся и дрогнул на пике. Обнимал одной рукой за шею, целовал закрытые глаза, подрагивающие губы, влажный от испарины лоб, а потом, когда Уилсон немного отошел и успокоился, Хаус окончательно капитулировал под ласками, то неторопливыми, но точно выверенными, то быстрыми, почти резкими, отдающимися тем же ритмом, который настойчиво требовало тело. Уилсон не прекратил ласкать его даже после кульминации, заставляя переживать каждый следующий спазм еще острее и слаще, до тех пор, пока Хаус не начал сам отталкивать его руки, не в силах выносить больше.
Это все было прекрасно, всегда было прекрасно.
Но едва ли не лучше было потом: расслабиться, ощутить рядом с собой усталое тело любовника, его дыхание на своей коже, его сердцебиение под ухом, задремать, зная, что когда проснешься, то все еще не будешь один. Когда удавалось пристроить на Уилсона больное бедро до того, как тот спохватится, мир и вовсе был близок к идеальному.
Однако на этот раз идеальность мира здорово нарушило то, что Уилсон, стоило ему увериться, будто Хаус заснул, аккуратно спихнул его с себя, подсунул подушку – как будто такой примитивный обман мог всерьез сработать - вылез из-под одеяла и куда-то ушел. Дверь он притворил за собой очень тихо, явно стараясь не шуметь, но стоило замку в ручке щелкнуть на грани слышимости, как Хаус распахнул глаза. Пару минут он напрягал слух, стремясь уловить возможный звук текущей в ванной воды, но ничего подобного не услышал.
Уилсон натянул на себя тренировочные штаны и футболку в гостиной, вышел на кухню и сел за стол. Стив Маккуин подергал слегка лапками во сне, но не проснулся – он вообще последнее время предпочитал отсыпаться.
Но у Уилсона сна не было ни в одном глазу, и на этот раз он знал точно, что его довело до такого состояния. Зачем он делал коникотомию, спросил он сам себя, причем в голове вопрос отозвался голосом Хауса. За прошедший день он задал себе этот вопрос раз двести и двести же раз дал на него ответ: он поступил согласно правилам, инструкциям, рекомендациям. Он все сделал верно. Каждый следующий раз ответ этот звучал все более беспомощно и менее убедительно даже для него самого.
В таких случаях, герои их любимых черно-белых фильмов цедили «виски на два пальца». Уилсон со вздохом встал и налил себе молоко.
Ведь он же знал про опухоль, знал. Локализацию знал, уровень поражения знал, знал размер, инвазию, восприимчивость, клеточный штамм, на эндоскопии видел – только что на вкус не пробовал! Зачем он делал коникотомию?
Пить не хотелось. Спать тоже.
- Какого черта ты тут делаешь?
Уилсон даже не вздрогнул, будто был готов, отхлебнул молока, и только потом повернулся к растрепанному, щурящемуся на свет Хаусу, одетому в одни полузастегнутые джинсы.
- Не спится… а что ты встал? Ложись.
- Уилсон, - жестко сказал Хаус, подходя ближе, зло впечатывая трость в пол, - ты клинишься.
- Вовсе нет.
- А я говорю да. Ты притащил этот трупак на своих плечах домой и уложил его между нами в постель, а меня это не устраивает – кровать и без того не слишком широкая. Заканчивай, Уилсон.
Уилсон дернулся плечом, чувствуя, что на сегодня с него определенно хватит гениальных догадок Хауса насчет того, что и перед самим собой не стоит афишировать.
- Пусть так, я клинюсь. Что поделать, если я размазня? Я, похоже, не умею сбросить груз за дверями квартиры, - он потер переносицу. – Наверное, мне лучше было бы выбрать другую работу…
Хаус постоял пару мгновений, потом выдвинул тростью стул и уселся рядом.
- Ну уж нет. Никем другим я тебя не представляю.
- Я мог стать дерматологом, - предположил Уилсон. – Дерматологу не приходится таскать с работы мертвый груз.
Это была неправда, и Уилсон сам это знал. У дерматолога есть свои синдромы Лайелла, Стивена Джонса, своя пузырчатка1, не говоря уже о вездесущей красной волчанке.
- Тогда мы вряд ли познакомились бы, - заметил на это Хаус. – Я не стал бы доставать из тюрьмы дерматолога, считаю, что их место именно там за бессовестный подлог, который они совершают, выдавая себя за врачей.
Искренней улыбки от Уилсона сейчас можно было не ждать, но кое-как уголками губ он дернул. Хаус встал.
- Возвращайся в постель, Уилсон. Раз уж мы все равно не спим, можем придумать что-нибудь грандиозное. Например, завоевать мир… Ну, или просто в «Я смотрю на…» поиграем.
- Хорошо, - одними губами откликнулся Уилсон. – Хорошо. Иди, я сейчас.
Он встал, подождал, пока Хаус ушел, убрал молоко в холодильник, закрыл дверь, выключил свет и направился в спальню.
А напоследок все же спросил себя: зачем же он делал коникотомию?
*
Когда Хаус вошел, доктор Леммон, кивнув ему, быстро взмахнула короткопалой, сильной рукой и продолжила:
- С точки зрения биологии все в жизни гораздо проще. Смысл человеческого существования ограничивается выполнением репродуктивной функции, в ее широком понимании. Когда человек говорит, что ищет цель в жизни, он лукавит – это все уже давно найдено до нас. Жизнь того, кто не имеет детей – она вообще бессмысленна. По крайней мере…
Примерно в таком духе она рассуждала последние минут сорок, и улыбка Уилсона, которой он поприветствовал Хауса, была уже даже не вымученной, а откровенно говоря, прямо-таки замученной. В принципе, доктор Леммон, маленькая, толстенькая и решительная, годившаяся ему в матери, Уилсону нравилась, но сегодня он желал слышать от нее, как от представителя городского судебно-медицинского бюро, исключительно заключение по смерти мистера Кортиса, а именно этой темы она как-то не касалась.
- Вы, конечно, можете этого не понять, для современных людей семья вообще не так важна, как была в наше время – и я уверена, что природа отомстит за это… Хотя нельзя винить только людей… все так изменилось… В современном обществе студент-медик уже не может завести семью, пока не закончит университет. Когда я училась, вся программа обучения была другой… более фундаментальной, разносторонней… лучшей.
- А потом пришел Джордж Вашингтон и всю ее порушил? – предположил Хаус с невинным видом.
Доктор Леммон неприязненно на него взглянула. Она, конечно, была старше его лет этак на пятнадцать-двадцать, однако древней старухой, как истинная женщина эпохи заместительной гормональной терапии, себя не считала.
- Я не люблю хаять современность… тогда тоже было немало проблем…
- То есть, Джордж Вашингтон, в принципе, мог и не приходить? – уточнил Хаус, который никак не мог уняться.
Доктор Леммон сразу захотела поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом.
- Да, по поводу заключения, Джеймс, я все закончила и представлю его в бюро сегодня же, если успею до трех, крайний срок завтра. Там все в порядке. Коникотомия выполнена идеально, а опухоль занимает чуть ли не девяносто процентов просвета. Ввести интубационную трубку было просто невозможно – все равно что пытаться верблюда в игольное ушко протащить. Трахеостомия в нижнем сегменте тоже проведена абсолютно четко, и уж не ваша вина, что сегмент вам попался самый неудачный и трудоемкий для этой операции. Заключение: обтурационный стеноз гортани, удушье и реактивная остановка сердца. Вам не хватило буквально нескольких минут, Джеймс. Я могу себе представить, действительно могу, как вы переживаете, но не вздумайте даже винить себя – вы все сделали верно.
- Спасибо, - кивнул Уилсон, тщательно прислушивающийся к своим ощущениям в поисках облегчения.
Он проводил доктора Леммон, предупредительно распахнув перед ней дверь кабинета, и вернулся за свой стол.
- Тебя можно поздравить? – спросил Хаус, и Уилсон поднял голову.
Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не сразу понял вопрос.
- Уилсон?
- Тебе не нужен мой ответ, - откликнулся тот, потирая глаза, - ты все равно поступишь, как сам считаешь нужным.
Хаус не удержался от улыбки.
- Верно, - согласился он, - но мне иногда нравится поддерживать в тебе иллюзию будто это не так.
- Зачем пришел? – спросил Уилсон, выходя потихоньку из транса.
- Во-первых, я не хочу идти к своей пациентке и узнавать результаты от применения глюкокортикоидов, во-вторых, на диагностическом отделении Утята с результатами анализов найдут меня сразу же – я даже отсюда слышу, как они крякают, бегая там взад-вперед. Ну, и в-третьих, мне прислали бумаги из банка, так что я принес их к тебе.
- До или после того, как наделал из них самолетиков? – уточнил Уилсон.
- До. Но искушение было велико, - признал Хаус, протягивая ему папку.
Уилсон быстро ее проглядел.
- Хаус, знаю, мы это уже не раз обсуждали, но ты все-таки уверен?
- Уилсон, ты меня уже достал этим вопросом… Он в постели-то звучит раздражающе, а уж вне ее… Скажем так, я абсолютно точно больше дорожу своей задницей, чем своим банковским счетом.
- Я не спрашивал тебя об этом в постели, - открестился Уилсон, - но в банковских делах, в отличие от постели, на мне висит три обязательства по алиментам. То есть, я понимаю, что общий счет будет проще в плане оплаты жилья и других трат… и я, конечно, сделаю все, чтобы тебя никак проблемы моих выплат не коснулись… но риск есть.
- Да-да, - подтвердил Хаус. – Я такой. Рисковый и бесстрашный.
Уилсон сдался и вывел его из кабинета, намереваясь заодно разжиться кофе из автомата, однако стоило им с Хаусом оказаться в вестибюле, как навстречу поднялась женщина и без малейшего колебания сразу шагнула к диагносту.
- Доктор Хаус… Доктор…
Голос у нее не дрожал, оставаясь красивым глубоким контральто, да еще и с модуляциями, однако она явно не в силах была продолжать, и Хаус воспользовался этим, отступя на шаг.
- Только не истерика, пожалуйста. Вы видите, как напугали меня? Я говорю «пожалуйста».
- Это не истерика, - все же совладала она с собой, - у меня не бывает истерик.
Глаза у нее сверкали остро и сухо.
- Я рада видеть вас, доктор.
Первая фраза на Хауса впечатления не произвела, он вообще подозревал в глубине души, что любой спокойный родственник больного просто отдыхает от предыдущего психоза и собирается с силами для следующего, а миссис Уэлш, с ее сухим и слегка одержимым блеском в глазах, и вовсе не производила впечатления спокойной.
Вторая фраза заставила его поморщиться – когда тебе еще и рады в таких случаях, это совсем тяжко.
- Увидимся, Джимми, - бросил он Уилсону, и тот в кои-то веки раз послушался и вернулся к себе в кабинет, размышляя о том, когда все же осознание, что кому-то хуже, чем тебе, приносит облегчение.
В кабинете, однако, его взгляд упал на копию судебно-медицинского заключения, которая лежала на столе.
Вам не хватило нескольких минут, доктор Уилсон? Тех самых, которые вы потратили на заведомо бесполезную коникотомию?
Он ненавидел этот хаусовский голос у себя в голове
~ ~ ~
1 - синдром Лайелла, Стивена Джонса и пузырчатка - различные дерматологические заболевания, тяжелые и потенциально смертельные, характеризуются прогрессирующим отслаиванием участков эпидермиса.
Глава 4Глава 4
- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.
Глава 5
Глава 5
Доктор Салливан, прибежавшая на шум из палаты интенсивной терапии, просто на всякий случай со шприцом халдола, так и застыла на пороге от увиденной картины. Кэмерон что-то тихо и умоляюще говорила, Кэрри, бывшая с утра на грани сознания, рыдала, чуть поскуливая, а Хаус, неразборчиво рыча на кого-то из них двоих или на них обеих разом, отводил крашенные волосы с лица пациентки.
- Что происходит? – наконец, решила уточнить Салливан.
В конце концов, шприц у нее был всего один, а еще вопрос, кому он тут был больше нужен.
- А вот и ты! – рявкнул Хаус. – В былые времена были глад и мор, но в Принстоне мы обходимся собственными врачами! Где вас вообще носило, когда эволюция превращала обезьяну в человека? Как ты считаешь, что это такое?
- Акне? – наобум брякнула Салливан, даже не всматриваясь особо в то, что ей демонстрировали.
Хаус посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам.
- Ты что, совсем дура? – напрямик спросил он, непривычно грубо даже для себя.
Он отпустил пациентку, которая тихонько истерично всхлипывала в полузабытьи, однако Салливан, подошедшая поближе, успела разглядеть, что именно Хаус имеет в виду.
- Это герпес, - еле слышно озвучила ее мысль Кэмерон.
- Точно, - бросил Хаус, и в голосе у него зазвучало настоящее презрение. – Это тотальное поражение герпесом кожных покровов, о котором я узнаю только через несколько дней после поступления! Одной, видите ли, не хотелось беспокоить ребенка, - ядовито продолжил он, – и она не стала настаивать на осмотре без косметики и с поднятыми волосами, а вы, Салливан? К вам она и вовсе в полуовощном состоянии попала, вас-то что останавливало?
- А я-то тут вообще причем? – отозвалась она, откладывая шприц, но не слишком далеко. – Я ее не осматривала – это ваша пациентка.
- Но она на твоем отделении!..
- Ну, мало ли на чьем отделении, - выдала утомленная, немного смущенная и расстроенная женщина. – Вы вполне четко дали понять, что невысокого мнения обо всех врачах здесь и, цитирую, «чтобы никто из пациентов не сдох, лечить надо только самому», после чего отменили все мои назначения и разработали схему сами. Я не против. Я здесь только, чтобы выдавать ей лекарства по вашему предписанию, если «Утята» не придут вовремя, откачивать, когда будет совсем плохо, и заменять врачей во время рождества…
- И написать посмертный эпикриз? – ехидно уточнил Хаус.
Кэмерон вздрогнула, потому что это уже было чересчур. Салливан бросила быстрый взгляд на больную, чтобы проверить, насколько глубока степень угнетения сознания.
- Я сейчас возьму все анализы на герпес, если нужно… - примирительно заметила она.
- Не нужно, - тут же ответил Хаус. – Кэмерон, сходи к нам на отделение, скажи Форману принести пробирки для вирусологического анализа и шприцы для забора крови. Это же наша пациентка.
Кэмерон тут же развернулась и отправилась доставать все заказанное, включая Формана.
- Доктор Хаус, это смешно, - возразила Салливан, делая шаг к постели.
- Нет, - покачал головой Хаус, - это не смешно. Пошла вон отсюда.
*
- Что нового? – нейтрально спросил Уилсон, заглянув в кабинет Хауса.
Хозяин кабинета сидел, развалившись на стуле, и подбрасывал мячик, умудряясь ловить его не глядя.
- Пришел ответ из лаборатории, - отозвался Хаус, поймав мячик последний раз, излишне резким движением, и припечатал его об стол. – Высокий титр антител к герпесу, и ПЦР показала сильнейшую активность вируса.
- Ты не выглядишь довольным, - заметил Уилсон, подходя совсем близко и кладя ладонь на небритую щеку Хауса, осторожно поглаживая, проскальзывая пальцами по губам, которые по контрасту с щетиной казались особенно мягкими.
- Иммунология не даст ответа, имеется ли герпетическое поражение печени, или оно просто совпало по времени с аутоиммунной атакой.
- Кэмерон плакала, - даже не пытаясь как-то привязать это к предыдущему разговору, сообщил Уилсон.
Хаус резко выпрямился, отстраняясь от ласковых рук.
- Я не собираюсь чувствовать себя виноватым, не в этот раз, Уилсон.
- А я ничего и не говорю, - отозвался тот, возвращая руки на место, проникая пальцами под мятый заломанный воротничок рубашки, касаясь ключиц в растянутом вырезе футболки.
- А тебе и не надо, - скривился Хаус. – У тебя говорящий взгляд. Как у русалочки, так что я начинаю чувствовать, что меня раздражает рыбный запах.
Уилсон усмехнулся и потянулся рукой еще дальше, почти касаясь соска. Хаус чуть дрогнул и сел прямее, глядя в улыбающееся лицо Уилсона, и сам рассмеялся, осознав если не пошлость, то двусмысленность собственных слов.
- Нужна биопсия.
Уилсон еле слышно вздохнул, наклонившись, мягко поцеловал Хауса в лоб и выпрямился до того, как тот успел потянуться за продолжением.
- И что с биопсией?
- Чейз отказался, - кратко ответил Хаус.
Уилсон лишь кивнул в ответ. Пятнадцать лет – неудачный возраст, когда детские хирурги искать иглой наощупь печень уже не хотят, а взрослые еще не хотят. Оно, конечно, перкуссия и прочие физикальные методы очень полезны, но уж слишком живо всем представляется пропоротое иглой легкое, оказавшееся слишком низко. Требовать такого от Чейза не мог даже Хаус.
- Кого ты собираешься просить?
- Магнер.
Тут пришел черед смеяться уже Уилсону.
- Ну, удачи тебе.
- Ты думаешь, я не справлюсь?
- Я думаю, это будет великое представление «нашла бензопила на гвоздь» или даже «на рельс», - предположил Уилсон, хватая стаканчик со стола Хауса и делая большой глоток.
- В таком случае, - меланхолично заметил Хаус, - я предпочитаю быть рельсом – он толще. И кстати, кофе горячий. Для торжествующего победного глотка можно использовать только холодные напитки.
- Я так и понял, - выдавил Уилсон сквозь проступившие на глазах слезы. – Если я не смогу пользоваться языком к вечеру, то тебе же хуже будет.
Отрицать его правоту тут было невозможно.
- Ты и с ней спал? – спросил он, просто на всякий случай.
- Хаус, я не собираюсь комментировать твои сексуальные инсинуации, - пробормотал Уилсон, отпивая еще глоток, на этот раз очень осторожно.
- Значит, спал, - устало протянул гениальный диагност и, поморщившись, встал на ноги.
- И тебе прекрасно об этом известно.
- Я просто надеялся, что если я сделаю вид, будто это не так, то этот факт и вправду исчезнет.
- Помогло? – поинтересовался Уилсон.
Хаус медленно покачал головой, не глядя на него.
- Нет. Никогда не помогало.
И ушел, заметно хромая, оставив Уилсона с недопитым кофе.
*
В небогатой на события жизни Принстон Плейнсборо доктор Магнер была истинным посланием божьим. Она была женщиной-хирургом, исполняла обязанности заведующего отделением, имела сына, была замужем за музыкантом, много лет открыто заводила романы на стороне и последние года не скрывала, что живет с двумя мужчинами одновременно. По меньшей мере, на работе все про это знали. Хаус знал от Уилсона, у которого лет пять-шесть назад был реальный шанс стать тем самым «вторым мужчиной», так как его кандидатуру одобрила не только сама Камала Магнер, но и ее муж, мистер Магнер. Откуда знали остальные, он не выяснял.
Доктор Магнер, очевидно, не собиралась раствориться в окружающем рождественском пространстве, словно добрый помощник Санты-Клауса. По крайней мере, на отделении Хаус нашел ее сразу же.
- Я когда-нибудь просил тебя об одолжении? – поинтересовался невзначай он.
- Нет, конечно, - тут же ответила женщина, - вы же не дурак.
Хауса в больнице не любил фактически никто, доктора Магнер тоже, но из этого вытекало только то, что сами они друг друга терпеть не могли прямо-таки в геометрической прогрессии. Не так, чтобы только из-за существования Уилсона, но и без этого не обошлось.
Хаус не мог не признать, что она была сексуальна, не красива, а именно сексуальна. Даже на него и даже сейчас это действовало. Темноволосая, но не брюнетка, несмотря на то, что какая-то примесь экзотической крови – индейской, гавайской, а может и эскимосской – в ней точно была, глаза темные, с приподнятыми уголками с одновременно и манящим, и каким-то отталкивающим выражением. Очень «самочьим». Словообразование, конечно, но ничего другого Хаус подобрать не мог.
- Мне нужен какой-нибудь умеренно тупой мясник, чтобы сделать биопсию печени.
- Ах, - преувеличено драматично всплеснула она руками, - вот бы этим подходящим вам мясником оказалась я! Такое счастье бы было! Кому биопсия?
- Девочка, 15 лет, предположительно аутоиммунный гепатит, тотальное поражение герпесом кожных покровов.
- Прелестно, - мрачно отозвалась Магнер, - лучшего возраста, чтобы поковыряться в печени и не придумать. А плохие новости есть?
- В кафетерии закончились шоколадные кексы, на Востоке новые жертвы среди мирного населения, на 95-ой трассе серьезная авария, у нее низкие тромбоциты, лесбиянка из отоларингологии перестала быть лесбиянкой и перепала с заведующим…
- Сколько?
- Говорят, не меньше трех раз.
Магнер вздохнула. Она постоянно давала обещания не позволять Хаусу достать себя, но все время их нарушала.
- Сколько тромбоцитов?
У Хауса была и на это заготовлена подходящая реплика, но он проглотил ее и ответил только:
- Пятьдесят.
Магнер совершенно не по-женски присвистнула.
- Сделаем вид, что вы не приходили. Я не стану делать ей биопсию, даже если мне пообещают, что вместо клеток печени я оттуда достану осмий. И никто не станет – она истечет кровью прямо на столе.
- Я куплю вам новую скатерть, - пообещал Хаус, но хирург пропустила его слова мимо ушей.
- Поднимите тромбоциты – тогда поговорим. Ничего личного.
- Я могу, конечно, сделать вид, что ты сейчас не сморозила глупость, но мне лень. Возможно, мне лучше попросить биопсию у Санты-Клауса?
- Попробуйте, я не против – он жалостливый, хотя вы вряд ли сумеете доказать, что хорошо вели себя в этом году. Главное, чтобы он ее проводил не на моем отделении. Не хочу портить статистику на Рождество… и себе коэффициент. И бороду странного старичка от крови отстирывать тоже.
- Ее мать даст информированное согласие на процедуру.
- А мне плевать, - покачала головой Магнер, одновременно привычными движениями забирая густые жесткие волосы под шапочку. – Пока вы не поднимите тромбоциты – никакой биопсии.
- Ты кажется в каком-то другом мире пребываешь… В мире, где следствие не имеет причин и наоборот. У нее тяжелое поражение печени, и, пока оно не будет купировано, тромбоциты не поднять. Мы не можем начать лечение, если не установится диагноз, а диагноз не поставить без биопсии.
- Ну, значит, вам не повезло, - пожала плечами Магнер, а Хаус вдруг подумал, что она слишком худощава для такого размера груди. – Не мои проблемы. И не смотрите на меня так, Хаус. Знаю, большинство здесь вас боится, но не я. Мои пациенты либо редкие мудаки, либо уже без сознания и пытаются откинуться в самые ближайшие мгновения, у меня на отделении больше всех ординаторов – а это означает, что ты должен делать работу и за себя, и за них, у меня два мужика, и, как правило, это означает только, что приходится готовить в два раз больше завтраков и стирать в два раза больше грязных носков. Моему сыну шестнадцать – и в современном мире из этого следует, что в самое ближайшее время он либо принесет в подоле, либо окажется геем, либо, еще хуже, республиканцем. Я исполняю обязанности главы отделения, сам заведующий которого последние девять лет в бесконечном отпуске по уходу за детьми, а так как у него их четверо, то даже уволить этого козла не удастся. Вы просто не можете сделать мою жизнь дерьмовее, чем она уже есть.
- Я всегда могу попытаться, - заметил Хаус, на которого эта тирада произвела мало впечатления.
Магнер как-то очень внимательно на него посмотрела, неосознанно закусив полную красную губу.
- Удачи вам, Хаус, – сказала она, наконец, очевидно считая, что разговор окончен.
*
На доске осталось лишь несколько слов, написанных черным маркером. Аутоиммунный гепатит с одной стороны и герпес-гепатит с другой. Чейз, войдя в кабинет диагностики, сел рядом с Кэмерон и с трудом удержался от искушения взять ее за руку. То есть, идея-то была неплохая, но определенно не на глазах у Хауса, который, когда ему было надо, замечал решительно и абсолютно все. Чейз был уверен, что его рассказ о жесте чисто дружеского утешения будет воспринят без должного доверия, хотя Кэмерон выглядела так, словно ей не помешало бы утешение. И друг, конечно, тоже.
- Я предлагаю введение в схему противовирусных лекарств, - сказал Форман, глядя на доску. – В конце концов, герпес надо лечить в любом случае.
Так-то оно, конечно, было так, подумал Чейз, но нельзя забывать, что большинство лекарств обладают токсическим воздействием на печень и только этого сейчас не хватало.
- Форман, - сказал Хаус, - сходи в детскую хирургию, возможно, они там меньше помешаны на правилах и противопоказаниях к биопсии. Чейз, узнай в отделе переливания крови, могут ли перелить ей тромбоцитарную массу. Я буду у Уилсона.
Кэмерон склонила голову еще ниже, ни на кого не глядя.
- Да, - заметил Хаус, уже подходя к двери, - и Кэмерон, отправляйся к пациентке, подежурь у нее.
Девушка выпрямилась и посмотрела на Хауса.
- Спасибо, - слабо улыбнулась она.
Он непривычно серьезно кивнул и вышел.
Кэмерон как раз смотрела через стекло палаты интенсивной терапии на Кэрри Уэлш, когда подошел Хаус и встал рядом. Хаус, пришедший к пациентке по собственной воле, это было странно. Впрочем, последнее время многое было слишком странно.
- На детской хирургии биопсию делать отказались, а переливание тромбоцитарной массы не покрывается страховкой. В любом случае, тромбоцитов у них сейчас и нет, - сказала разом Кэмерон, решив, что дробить плохие новости нет толка. Их все равно слишком много. – Они готовы попробовать перелить свежую плазму, чтобы поднять свертываемость.
- Это не поможет, - ответил Хаус, не глядя на нее. – Бесполезно поднимать факторы свертываемости, если нет тромбоцитов.
- Я понимаю, - Кэмерон посмотрела на него, но поймать взгляд не смогла. – Сделаем, как сказал Форман? Проведем терапию противогерпетическими, а потом перейдем на иммуносупрессоры?
- У Формана хорошие идеи… - непривычно тихо и как-то задумчиво ответил Хаус, - но нету машины времени. Если мы продолжим терапию по подавлению иммунитета, то если это герпес, на этом фоне он еще активизируется и дожрет ее печень окончательно. Если мы оставим только противогерпетические, а это окажется аутоиммуный гепатит, так сделают антитела. Ножницы. Это называется ножницы. И именно у этой больной. Мистика какая-то. Черт! – неожиданно воскликнул, почти выкрикнул, он и тростью смел с процедурного столика одинокую пластиковую упаковку нестерильных перчаток.
Та взлетела в воздух, словно маленькая бомба, и ударилась об пол, почти неслышно, с легким треском. Кэмерон вздрогнула, не могла не вздрогнуть. Хаус зажмурил веки, а потом посмотрел, наконец, ей в глаза.
- Прости. Я в порядке.
Он снова отвернулся к окну палаты, и Кэмерон ничего не оставалось, как сделать то же самое.
Очень исхудавшая, если не брать во внимание заметный асцит1, и вся какая-то вытянувшаяся, Кэрри выглядела сейчас старше своих совсем небольших лет. Слишком небольших, как ни крути.
- Как вы думаете, - тихо начала Кэмерон, - она понимает, что с ней происходит?
Хаус тут же твердо покачал головой.
- Нет. Степень угнетения сознания уже слишком глубока, она в энцефалопатии, почти в прекоме. Но даже если бы это было не так… это ничего не изменило бы. Ей шестнадцать. В этом возрасте они боятся, что мальчик из соседнего класса узнает про их влюбленность или про девственность. Смерть их не слишком-то пугает.
~ ~ ~
1 - скопление жидкости в брюшной полости, часто в результате далеко зашедшего поражения печени.
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 3
Глава 3
Форман был в приемном отделении, забирал у Салливан результаты экспресс-анализов, которые и принес в диагностический кабинет, где собрались все остальные.
- Иммунология пришла, - сказал он, - маркеров вирусных гепатитов не найдено. Экзотические вирусы не смотрели – но у нее спокойный эпидемиологический анамнез, она не выезжала из страны.
- При осмотре все признаки поражения печени налицо. Заболевание началось подостро. Болей, лихорадки не было. По сути, при плановой сдачи биохимии крови просто обнаружили повышение печеночных ферментов, а вслед за этим уже сразу же появилась желтуха. Она сдавала биохимию в прошлый раз весной – все было в норме, - отчиталась Кэмерон.
- На УЗИ печень немного уменьшена в размерах, - пробормотал Чейз, перебирая только что полученные результаты.
Когда печень увеличивается – это значит, что она поражена воспалительным процессом, но когда она уменьшается – дело совсем плохо. Это цирроз.
- Закажи эластометрию, - распорядился Хаус, - посмотрим степень выраженности цирроза. Что вам напоминает клиническая картина?
- Учитывая семейный анамнез, - тут же ответил Чейз, - я бы думал про болезнь Уилсона.
- Это первое, что пришло тебе в голову? – уточнил Хаус. – Мне пора начинать ревновать?
- Ничто не свидетельствует о патологическом накоплении меди, - возразила Кэмерон. – Я смотрела.
- Не всегда нарушение обмена меди проявляются внешне, - не согласился Чейз, и девушка кивнула ему в ответ.
- Ладно, - прервал их Хаус, - делайте анализ на медь и церулоплазмин. Что еще?
- Аутоиммунные антитела к ткани печени, - предположила Кэмерон. – Они должны быть, если это аутоиммунный гепатит. Она как раз в самом неудачном возрасте для него – период полового созревания. Все аутоиммунные болезни начинают проявляться.
Это она могла и не говорить. Про это Хаус и сам мог много рассказать. Он даже целую лекцию мог прочитать о срыве компенсаторных возможностей и гормональном дисбалансе, которые приводят к началу аутоиммунных атак.
- А что с анализами на ВИЧ? – вдруг спросил Форман.
- ВИЧ? – машинально переспросил Хаус, записывающий на доску симптомы, укладывающиеся и не укладывающиеся в картину аутоиммунного гепатита и болезни Уилсона.
- Ну, я просто подумал об «оккультном» гепатите.
- Это когда вшивый лохматый черномазый вудуист втыкает иголку в восковую куколку? – уточнил Хаус, снова садясь в кресло и потирая изувеченное бедро. – Прости, Форман, чтобы такой найти, тебе надо было родиться на лет на сто раньше – тогда твои предки так еще делали.
Форман лишь вздохнул в ответ на такие антиполиткорректные шутки. Обычно он расценивал издевки Хауса как часть оплаты за обучение.
- Это когда при выраженном падении иммунитета, организм уже не способен вырабатывать никакие антитела, все маркеры вирусных инфекций исчезают из крови и определить гепатит становится невозможно. Я читал в журнале о таком полгода назад и не куплюсь на ваш сарказм по поводу вуду, так как готов поклясться, что это была ваша статья.
- Неужели я о таком писал? – притворно спросил Хаус. – Это я сплоховал, надо мне было написать о ритуалах гадания на внутренностях кур – и веселее было бы, и поел бы свежей курятины.
Кое-какое кудахтанье в ответ Утята сгенерировали, но шутил сейчас Хаус слишком уж напряженно и вымученно, чтобы оно было полностью искренним.
- Ладно, будем смотреть анализ и на ВИЧ тоже. Она не похожа на больную на последней стадии СПИДа, но если бы все больные были похожи на себя, наша жизнь была бы слишком простой. Итак, Кэмерон держится за иммунологию с упорством узкого специалиста – и я не стану сейчас говорить, что думаю об узких специалистах, потому что еще не расплатился по прошлому иску от одного из них; Чейз подбивает клинья к Уилсону… к болезни Уилсона, а Форман лидирует… в вуду. Еще что-нибудь?
- Амилоидоз? – наудачу предложил Чейз.
- В анамнезе нет ничего о хроническом воспалительном очаге, - покачал головой Форман, - и на УЗИ не видно отложения патологического вещества.
- Оно не всегда видно на УЗИ. Надо делать биопсию.
Три пары глаз обратились к Хаусу, тот пожал плечами.
- Биопсия вещь хорошая. Большинство гепатитов неясной этиологии перестают быть таковыми, как только печень попадает к патологанатому.
Хаус не стал уточнять, что когда печень попадает к патологоанатому целиком вместе с пациентом, хороший врач прочесывает ее вдоль и поперек, а при прижизненной биопсии берется миллионная доля органа.
Теперь команда обменялась быстрыми взглядами.
- Детский хирург в отпуске, - заметила Кэмерон, - придется просить доктора Магнер.
Чейз, перебирающий анализы, поднял голову.
- На коагулограмме выраженное снижение показателей свертываемости крови, видимо, из-за поражения печени, и количество тромбоцитов сто при минимальной норме двести.
Форман тихо присвистнул.
- Ну, про биопсию можно забыть. Ни один хирург не захочет лезть в печень иглой при таких показателях.
Все снова посмотрели на Хауса, но тот молча разглядывал исписанную доску и думал, что был бы рад любой из этих болезней, действительно любой, только бы не аутоиммуному гепатиту. Сейчас, когда на его попечении оказалась третья мисс Уэлш с поражением печени, аутоиммунный гепатит превратился в настоящее пугало для него. Это был очень дурной знак. Когда врач начинает бояться болезни – это очень плохо.
*
Как ни поздно вернулся Хаус домой после обсуждения с Утятами всех возможных вариантов и выбора плана обследования, Уилсон, занятый написанием посмертного эпикриза, вернулся еще позже.
Хаус сидел на диване, все еще в рабочей одежде, как-то подчеркнуто неловко, нахохленный, сумрачный, и читал последний номер «Hepatology», что было вопиющим нарушением порядка – у них лежал еще не распечатанный «Lancet», который они читали оба, и хаусовский «Infectious Diseases» за этот месяц тоже был не дочитан. Онкологические журналы Уилсона были вытащены из аккуратной стопки и веером лежали рядом с полкой – очевидно Хаус разыскивал нужный. Уилсон не в первый раз подумал, глядя на кучу макулатуры, что читал бы раз в десять меньше, если бы Хаус не имел привычки поднимать его на смех всякий раз, когда Уилсон проявлял неосведомленность в любом вопросе.
Уилсон сел рядом на диван, и после мгновенного молчания Хаус раздраженно кинул журнал на столик и устроился так, чтобы опираться спиной о любовника.
- У меня сегодня был настолько паршивый день, - сообщил он, поглаживая колено Уилсона, - что я не хочу вообще ничего, кроме горячего ужина и секса.
- Это тебе еще повезло. Мой был ужасен настолько, что я не хочу даже этого.
Хаус повернул голову, чтобы поймать его взгляд.
- Что совсем-совсем? Я готов выкинуть пункт про ужин из обязательной программы
Уилсон слабо усмехнулся.
- Совсем-совсем.
Хаус слегка потерся о его плечо колючей щекой. Его касания стали мягкими, едва уловимыми.
Уилсон прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Но ты, полагаю, сможешь меня переубедить, если очень постараешься.
Хаус мог и, в кое-то веки раз, был совсем не против сделать то, что его просили.
Уилсон хорош в постели. Это такая выведенная Хаусом теорема (или аксиома – он изрядно подзабыл математику). Дело тут не в опыте и не количестве былых пассий – это все механистические наработки, а Уилсон вовсе не стремится демонстрировать какой-то особо изощренный свой опыт. Да Хауса скорее обескуражило бы, чем обрадовало, если бы Уилсон притащил в их квартиру фиксирующий станок из секс-шопа, или попробовал бы секс в поставленном на кровать кресле, или потребовал бы одновременного взаимного проникновения – это Хаусу вообще до сих пор кажется нарушающим все законы человеческой анатомии и как минимум пару – ньютоновской физики. Хаус уверен, что такие изыски как правило заканчиваются плохо – слишком велик шанс расстаться либо с каким-нибудь предметом мебели, либо с какой-нибудь конечностью, а лишних у Хауса определенно нет.
Зато Уилсон с поразительной проницательностью чувствует любое настроение Хауса и безошибочно откликается на него, точно понимая, когда тому хочется мягких, неторопливых ласк, когда страсти на самой грани грубости, когда уступить, а когда перехватить инициативу. И хотя Хаус давно постановил себе ничему не удивляться относительно Уилсона – надо сказать, это свое правило он регулярно нещадно нарушает – и тем не менее, в какой-то момент, месяца через два или три после того, как они стали любовниками, он почти готов был спросить, каким же образом Уилсон угадывает не просто не произнесенные, но даже не осмысленные толком желания. От этого вопроса его удерживала только собственная непомерная гордость, не позволяющая сдаться и отказаться от самостоятельных поисков разгадки так легко, ну и еще уверенность, что Уилсон и сам толком не знает ответа. Это все на уровне сверхсознания. Он почти готов был уверить себя, что это все на уровне вполне научной фигни, которая, когда происходит на уровне коры головного мозга, называется дедукцией, а на уровне подкорковых структур – интуицией. И тем не менее, отдавало это совсем ненаучной эмпатией, хотя Хаус скорее позволил бы на куски себя разрубить, чем признал такое.
Впрочем, он все еще отдавал себе отчет, что большинство людей не задавались бы подобными вопросами на его месте, а просто наслаждались идеальным сексом и идеальным любовником. С другой стороны, он не собирался меняться с кем-либо местами – ему достаточно хорошо сейчас было на своем собственном.
Уилсон подавался навстречу, целовал его в губы, подбородок, шею, слегка царапая появившейся к вечеру щетиной. Тело его было сейчас податливым, послушным, он легко велся за любым движением Хауса, а руки, прикосновения оставались уверенными, спокойными, поддерживали, привлекали, поощряли; и от такого сочетания легко становилось идти на любые безумства, любые глупости, и ласки раз за разом вырывали у Хауса такие слова и признания, которых едва ли можно было бы добиться даже под пытками.
Уилсон скользил раскрытыми ладонями по груди Хауса, обнимал, сжимал плечи, неожиданно сильно, почти до боли, которая вплеталась в упоение секса острой, еще более пьянящей ноткой. Она не только не отрезвляла, но заставляла отвечать любовнику более страстно, более полно.
Даже мозг Хауса сейчас уступил место чувствам, позволил эмоциям не просто управлять, но и вовсе затопить с головой, заполнить все тело, отдаться в каждой клетке. Забылось сейчас все лишнее, ненужное, выходящее за пределы их пары, их постели, их любви: и боль, и неудачи, и загадки, и мертвые или умирающие пациенты.
Было очень просто и правильно вздрагивать в ответ на ласки, прижимать к себе Уилсона вплотную, и даже еще теснее, буквально сливаясь, прихватывать зубами его мокрое плечо и все равно простанывать на выдохе. Он удерживал Уилсона, когда тот дернулся и дрогнул на пике. Обнимал одной рукой за шею, целовал закрытые глаза, подрагивающие губы, влажный от испарины лоб, а потом, когда Уилсон немного отошел и успокоился, Хаус окончательно капитулировал под ласками, то неторопливыми, но точно выверенными, то быстрыми, почти резкими, отдающимися тем же ритмом, который настойчиво требовало тело. Уилсон не прекратил ласкать его даже после кульминации, заставляя переживать каждый следующий спазм еще острее и слаще, до тех пор, пока Хаус не начал сам отталкивать его руки, не в силах выносить больше.
Это все было прекрасно, всегда было прекрасно.
Но едва ли не лучше было потом: расслабиться, ощутить рядом с собой усталое тело любовника, его дыхание на своей коже, его сердцебиение под ухом, задремать, зная, что когда проснешься, то все еще не будешь один. Когда удавалось пристроить на Уилсона больное бедро до того, как тот спохватится, мир и вовсе был близок к идеальному.
Однако на этот раз идеальность мира здорово нарушило то, что Уилсон, стоило ему увериться, будто Хаус заснул, аккуратно спихнул его с себя, подсунул подушку – как будто такой примитивный обман мог всерьез сработать - вылез из-под одеяла и куда-то ушел. Дверь он притворил за собой очень тихо, явно стараясь не шуметь, но стоило замку в ручке щелкнуть на грани слышимости, как Хаус распахнул глаза. Пару минут он напрягал слух, стремясь уловить возможный звук текущей в ванной воды, но ничего подобного не услышал.
Уилсон натянул на себя тренировочные штаны и футболку в гостиной, вышел на кухню и сел за стол. Стив Маккуин подергал слегка лапками во сне, но не проснулся – он вообще последнее время предпочитал отсыпаться.
Но у Уилсона сна не было ни в одном глазу, и на этот раз он знал точно, что его довело до такого состояния. Зачем он делал коникотомию, спросил он сам себя, причем в голове вопрос отозвался голосом Хауса. За прошедший день он задал себе этот вопрос раз двести и двести же раз дал на него ответ: он поступил согласно правилам, инструкциям, рекомендациям. Он все сделал верно. Каждый следующий раз ответ этот звучал все более беспомощно и менее убедительно даже для него самого.
В таких случаях, герои их любимых черно-белых фильмов цедили «виски на два пальца». Уилсон со вздохом встал и налил себе молоко.
Ведь он же знал про опухоль, знал. Локализацию знал, уровень поражения знал, знал размер, инвазию, восприимчивость, клеточный штамм, на эндоскопии видел – только что на вкус не пробовал! Зачем он делал коникотомию?
Пить не хотелось. Спать тоже.
- Какого черта ты тут делаешь?
Уилсон даже не вздрогнул, будто был готов, отхлебнул молока, и только потом повернулся к растрепанному, щурящемуся на свет Хаусу, одетому в одни полузастегнутые джинсы.
- Не спится… а что ты встал? Ложись.
- Уилсон, - жестко сказал Хаус, подходя ближе, зло впечатывая трость в пол, - ты клинишься.
- Вовсе нет.
- А я говорю да. Ты притащил этот трупак на своих плечах домой и уложил его между нами в постель, а меня это не устраивает – кровать и без того не слишком широкая. Заканчивай, Уилсон.
Уилсон дернулся плечом, чувствуя, что на сегодня с него определенно хватит гениальных догадок Хауса насчет того, что и перед самим собой не стоит афишировать.
- Пусть так, я клинюсь. Что поделать, если я размазня? Я, похоже, не умею сбросить груз за дверями квартиры, - он потер переносицу. – Наверное, мне лучше было бы выбрать другую работу…
Хаус постоял пару мгновений, потом выдвинул тростью стул и уселся рядом.
- Ну уж нет. Никем другим я тебя не представляю.
- Я мог стать дерматологом, - предположил Уилсон. – Дерматологу не приходится таскать с работы мертвый груз.
Это была неправда, и Уилсон сам это знал. У дерматолога есть свои синдромы Лайелла, Стивена Джонса, своя пузырчатка1, не говоря уже о вездесущей красной волчанке.
- Тогда мы вряд ли познакомились бы, - заметил на это Хаус. – Я не стал бы доставать из тюрьмы дерматолога, считаю, что их место именно там за бессовестный подлог, который они совершают, выдавая себя за врачей.
Искренней улыбки от Уилсона сейчас можно было не ждать, но кое-как уголками губ он дернул. Хаус встал.
- Возвращайся в постель, Уилсон. Раз уж мы все равно не спим, можем придумать что-нибудь грандиозное. Например, завоевать мир… Ну, или просто в «Я смотрю на…» поиграем.
- Хорошо, - одними губами откликнулся Уилсон. – Хорошо. Иди, я сейчас.
Он встал, подождал, пока Хаус ушел, убрал молоко в холодильник, закрыл дверь, выключил свет и направился в спальню.
А напоследок все же спросил себя: зачем же он делал коникотомию?
*
Когда Хаус вошел, доктор Леммон, кивнув ему, быстро взмахнула короткопалой, сильной рукой и продолжила:
- С точки зрения биологии все в жизни гораздо проще. Смысл человеческого существования ограничивается выполнением репродуктивной функции, в ее широком понимании. Когда человек говорит, что ищет цель в жизни, он лукавит – это все уже давно найдено до нас. Жизнь того, кто не имеет детей – она вообще бессмысленна. По крайней мере…
Примерно в таком духе она рассуждала последние минут сорок, и улыбка Уилсона, которой он поприветствовал Хауса, была уже даже не вымученной, а откровенно говоря, прямо-таки замученной. В принципе, доктор Леммон, маленькая, толстенькая и решительная, годившаяся ему в матери, Уилсону нравилась, но сегодня он желал слышать от нее, как от представителя городского судебно-медицинского бюро, исключительно заключение по смерти мистера Кортиса, а именно этой темы она как-то не касалась.
- Вы, конечно, можете этого не понять, для современных людей семья вообще не так важна, как была в наше время – и я уверена, что природа отомстит за это… Хотя нельзя винить только людей… все так изменилось… В современном обществе студент-медик уже не может завести семью, пока не закончит университет. Когда я училась, вся программа обучения была другой… более фундаментальной, разносторонней… лучшей.
- А потом пришел Джордж Вашингтон и всю ее порушил? – предположил Хаус с невинным видом.
Доктор Леммон неприязненно на него взглянула. Она, конечно, была старше его лет этак на пятнадцать-двадцать, однако древней старухой, как истинная женщина эпохи заместительной гормональной терапии, себя не считала.
- Я не люблю хаять современность… тогда тоже было немало проблем…
- То есть, Джордж Вашингтон, в принципе, мог и не приходить? – уточнил Хаус, который никак не мог уняться.
Доктор Леммон сразу захотела поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом.
- Да, по поводу заключения, Джеймс, я все закончила и представлю его в бюро сегодня же, если успею до трех, крайний срок завтра. Там все в порядке. Коникотомия выполнена идеально, а опухоль занимает чуть ли не девяносто процентов просвета. Ввести интубационную трубку было просто невозможно – все равно что пытаться верблюда в игольное ушко протащить. Трахеостомия в нижнем сегменте тоже проведена абсолютно четко, и уж не ваша вина, что сегмент вам попался самый неудачный и трудоемкий для этой операции. Заключение: обтурационный стеноз гортани, удушье и реактивная остановка сердца. Вам не хватило буквально нескольких минут, Джеймс. Я могу себе представить, действительно могу, как вы переживаете, но не вздумайте даже винить себя – вы все сделали верно.
- Спасибо, - кивнул Уилсон, тщательно прислушивающийся к своим ощущениям в поисках облегчения.
Он проводил доктора Леммон, предупредительно распахнув перед ней дверь кабинета, и вернулся за свой стол.
- Тебя можно поздравить? – спросил Хаус, и Уилсон поднял голову.
Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не сразу понял вопрос.
- Уилсон?
- Тебе не нужен мой ответ, - откликнулся тот, потирая глаза, - ты все равно поступишь, как сам считаешь нужным.
Хаус не удержался от улыбки.
- Верно, - согласился он, - но мне иногда нравится поддерживать в тебе иллюзию будто это не так.
- Зачем пришел? – спросил Уилсон, выходя потихоньку из транса.
- Во-первых, я не хочу идти к своей пациентке и узнавать результаты от применения глюкокортикоидов, во-вторых, на диагностическом отделении Утята с результатами анализов найдут меня сразу же – я даже отсюда слышу, как они крякают, бегая там взад-вперед. Ну, и в-третьих, мне прислали бумаги из банка, так что я принес их к тебе.
- До или после того, как наделал из них самолетиков? – уточнил Уилсон.
- До. Но искушение было велико, - признал Хаус, протягивая ему папку.
Уилсон быстро ее проглядел.
- Хаус, знаю, мы это уже не раз обсуждали, но ты все-таки уверен?
- Уилсон, ты меня уже достал этим вопросом… Он в постели-то звучит раздражающе, а уж вне ее… Скажем так, я абсолютно точно больше дорожу своей задницей, чем своим банковским счетом.
- Я не спрашивал тебя об этом в постели, - открестился Уилсон, - но в банковских делах, в отличие от постели, на мне висит три обязательства по алиментам. То есть, я понимаю, что общий счет будет проще в плане оплаты жилья и других трат… и я, конечно, сделаю все, чтобы тебя никак проблемы моих выплат не коснулись… но риск есть.
- Да-да, - подтвердил Хаус. – Я такой. Рисковый и бесстрашный.
Уилсон сдался и вывел его из кабинета, намереваясь заодно разжиться кофе из автомата, однако стоило им с Хаусом оказаться в вестибюле, как навстречу поднялась женщина и без малейшего колебания сразу шагнула к диагносту.
- Доктор Хаус… Доктор…
Голос у нее не дрожал, оставаясь красивым глубоким контральто, да еще и с модуляциями, однако она явно не в силах была продолжать, и Хаус воспользовался этим, отступя на шаг.
- Только не истерика, пожалуйста. Вы видите, как напугали меня? Я говорю «пожалуйста».
- Это не истерика, - все же совладала она с собой, - у меня не бывает истерик.
Глаза у нее сверкали остро и сухо.
- Я рада видеть вас, доктор.
Первая фраза на Хауса впечатления не произвела, он вообще подозревал в глубине души, что любой спокойный родственник больного просто отдыхает от предыдущего психоза и собирается с силами для следующего, а миссис Уэлш, с ее сухим и слегка одержимым блеском в глазах, и вовсе не производила впечатления спокойной.
Вторая фраза заставила его поморщиться – когда тебе еще и рады в таких случаях, это совсем тяжко.
- Увидимся, Джимми, - бросил он Уилсону, и тот в кои-то веки раз послушался и вернулся к себе в кабинет, размышляя о том, когда все же осознание, что кому-то хуже, чем тебе, приносит облегчение.
В кабинете, однако, его взгляд упал на копию судебно-медицинского заключения, которая лежала на столе.
Вам не хватило нескольких минут, доктор Уилсон? Тех самых, которые вы потратили на заведомо бесполезную коникотомию?
Он ненавидел этот хаусовский голос у себя в голове
~ ~ ~
1 - синдром Лайелла, Стивена Джонса и пузырчатка - различные дерматологические заболевания, тяжелые и потенциально смертельные, характеризуются прогрессирующим отслаиванием участков эпидермиса.
Глава 4Глава 4
- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.
Глава 5
Глава 5
Доктор Салливан, прибежавшая на шум из палаты интенсивной терапии, просто на всякий случай со шприцом халдола, так и застыла на пороге от увиденной картины. Кэмерон что-то тихо и умоляюще говорила, Кэрри, бывшая с утра на грани сознания, рыдала, чуть поскуливая, а Хаус, неразборчиво рыча на кого-то из них двоих или на них обеих разом, отводил крашенные волосы с лица пациентки.
- Что происходит? – наконец, решила уточнить Салливан.
В конце концов, шприц у нее был всего один, а еще вопрос, кому он тут был больше нужен.
- А вот и ты! – рявкнул Хаус. – В былые времена были глад и мор, но в Принстоне мы обходимся собственными врачами! Где вас вообще носило, когда эволюция превращала обезьяну в человека? Как ты считаешь, что это такое?
- Акне? – наобум брякнула Салливан, даже не всматриваясь особо в то, что ей демонстрировали.
Хаус посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам.
- Ты что, совсем дура? – напрямик спросил он, непривычно грубо даже для себя.
Он отпустил пациентку, которая тихонько истерично всхлипывала в полузабытьи, однако Салливан, подошедшая поближе, успела разглядеть, что именно Хаус имеет в виду.
- Это герпес, - еле слышно озвучила ее мысль Кэмерон.
- Точно, - бросил Хаус, и в голосе у него зазвучало настоящее презрение. – Это тотальное поражение герпесом кожных покровов, о котором я узнаю только через несколько дней после поступления! Одной, видите ли, не хотелось беспокоить ребенка, - ядовито продолжил он, – и она не стала настаивать на осмотре без косметики и с поднятыми волосами, а вы, Салливан? К вам она и вовсе в полуовощном состоянии попала, вас-то что останавливало?
- А я-то тут вообще причем? – отозвалась она, откладывая шприц, но не слишком далеко. – Я ее не осматривала – это ваша пациентка.
- Но она на твоем отделении!..
- Ну, мало ли на чьем отделении, - выдала утомленная, немного смущенная и расстроенная женщина. – Вы вполне четко дали понять, что невысокого мнения обо всех врачах здесь и, цитирую, «чтобы никто из пациентов не сдох, лечить надо только самому», после чего отменили все мои назначения и разработали схему сами. Я не против. Я здесь только, чтобы выдавать ей лекарства по вашему предписанию, если «Утята» не придут вовремя, откачивать, когда будет совсем плохо, и заменять врачей во время рождества…
- И написать посмертный эпикриз? – ехидно уточнил Хаус.
Кэмерон вздрогнула, потому что это уже было чересчур. Салливан бросила быстрый взгляд на больную, чтобы проверить, насколько глубока степень угнетения сознания.
- Я сейчас возьму все анализы на герпес, если нужно… - примирительно заметила она.
- Не нужно, - тут же ответил Хаус. – Кэмерон, сходи к нам на отделение, скажи Форману принести пробирки для вирусологического анализа и шприцы для забора крови. Это же наша пациентка.
Кэмерон тут же развернулась и отправилась доставать все заказанное, включая Формана.
- Доктор Хаус, это смешно, - возразила Салливан, делая шаг к постели.
- Нет, - покачал головой Хаус, - это не смешно. Пошла вон отсюда.
*
- Что нового? – нейтрально спросил Уилсон, заглянув в кабинет Хауса.
Хозяин кабинета сидел, развалившись на стуле, и подбрасывал мячик, умудряясь ловить его не глядя.
- Пришел ответ из лаборатории, - отозвался Хаус, поймав мячик последний раз, излишне резким движением, и припечатал его об стол. – Высокий титр антител к герпесу, и ПЦР показала сильнейшую активность вируса.
- Ты не выглядишь довольным, - заметил Уилсон, подходя совсем близко и кладя ладонь на небритую щеку Хауса, осторожно поглаживая, проскальзывая пальцами по губам, которые по контрасту с щетиной казались особенно мягкими.
- Иммунология не даст ответа, имеется ли герпетическое поражение печени, или оно просто совпало по времени с аутоиммунной атакой.
- Кэмерон плакала, - даже не пытаясь как-то привязать это к предыдущему разговору, сообщил Уилсон.
Хаус резко выпрямился, отстраняясь от ласковых рук.
- Я не собираюсь чувствовать себя виноватым, не в этот раз, Уилсон.
- А я ничего и не говорю, - отозвался тот, возвращая руки на место, проникая пальцами под мятый заломанный воротничок рубашки, касаясь ключиц в растянутом вырезе футболки.
- А тебе и не надо, - скривился Хаус. – У тебя говорящий взгляд. Как у русалочки, так что я начинаю чувствовать, что меня раздражает рыбный запах.
Уилсон усмехнулся и потянулся рукой еще дальше, почти касаясь соска. Хаус чуть дрогнул и сел прямее, глядя в улыбающееся лицо Уилсона, и сам рассмеялся, осознав если не пошлость, то двусмысленность собственных слов.
- Нужна биопсия.
Уилсон еле слышно вздохнул, наклонившись, мягко поцеловал Хауса в лоб и выпрямился до того, как тот успел потянуться за продолжением.
- И что с биопсией?
- Чейз отказался, - кратко ответил Хаус.
Уилсон лишь кивнул в ответ. Пятнадцать лет – неудачный возраст, когда детские хирурги искать иглой наощупь печень уже не хотят, а взрослые еще не хотят. Оно, конечно, перкуссия и прочие физикальные методы очень полезны, но уж слишком живо всем представляется пропоротое иглой легкое, оказавшееся слишком низко. Требовать такого от Чейза не мог даже Хаус.
- Кого ты собираешься просить?
- Магнер.
Тут пришел черед смеяться уже Уилсону.
- Ну, удачи тебе.
- Ты думаешь, я не справлюсь?
- Я думаю, это будет великое представление «нашла бензопила на гвоздь» или даже «на рельс», - предположил Уилсон, хватая стаканчик со стола Хауса и делая большой глоток.
- В таком случае, - меланхолично заметил Хаус, - я предпочитаю быть рельсом – он толще. И кстати, кофе горячий. Для торжествующего победного глотка можно использовать только холодные напитки.
- Я так и понял, - выдавил Уилсон сквозь проступившие на глазах слезы. – Если я не смогу пользоваться языком к вечеру, то тебе же хуже будет.
Отрицать его правоту тут было невозможно.
- Ты и с ней спал? – спросил он, просто на всякий случай.
- Хаус, я не собираюсь комментировать твои сексуальные инсинуации, - пробормотал Уилсон, отпивая еще глоток, на этот раз очень осторожно.
- Значит, спал, - устало протянул гениальный диагност и, поморщившись, встал на ноги.
- И тебе прекрасно об этом известно.
- Я просто надеялся, что если я сделаю вид, будто это не так, то этот факт и вправду исчезнет.
- Помогло? – поинтересовался Уилсон.
Хаус медленно покачал головой, не глядя на него.
- Нет. Никогда не помогало.
И ушел, заметно хромая, оставив Уилсона с недопитым кофе.
*
В небогатой на события жизни Принстон Плейнсборо доктор Магнер была истинным посланием божьим. Она была женщиной-хирургом, исполняла обязанности заведующего отделением, имела сына, была замужем за музыкантом, много лет открыто заводила романы на стороне и последние года не скрывала, что живет с двумя мужчинами одновременно. По меньшей мере, на работе все про это знали. Хаус знал от Уилсона, у которого лет пять-шесть назад был реальный шанс стать тем самым «вторым мужчиной», так как его кандидатуру одобрила не только сама Камала Магнер, но и ее муж, мистер Магнер. Откуда знали остальные, он не выяснял.
Доктор Магнер, очевидно, не собиралась раствориться в окружающем рождественском пространстве, словно добрый помощник Санты-Клауса. По крайней мере, на отделении Хаус нашел ее сразу же.
- Я когда-нибудь просил тебя об одолжении? – поинтересовался невзначай он.
- Нет, конечно, - тут же ответила женщина, - вы же не дурак.
Хауса в больнице не любил фактически никто, доктора Магнер тоже, но из этого вытекало только то, что сами они друг друга терпеть не могли прямо-таки в геометрической прогрессии. Не так, чтобы только из-за существования Уилсона, но и без этого не обошлось.
Хаус не мог не признать, что она была сексуальна, не красива, а именно сексуальна. Даже на него и даже сейчас это действовало. Темноволосая, но не брюнетка, несмотря на то, что какая-то примесь экзотической крови – индейской, гавайской, а может и эскимосской – в ней точно была, глаза темные, с приподнятыми уголками с одновременно и манящим, и каким-то отталкивающим выражением. Очень «самочьим». Словообразование, конечно, но ничего другого Хаус подобрать не мог.
- Мне нужен какой-нибудь умеренно тупой мясник, чтобы сделать биопсию печени.
- Ах, - преувеличено драматично всплеснула она руками, - вот бы этим подходящим вам мясником оказалась я! Такое счастье бы было! Кому биопсия?
- Девочка, 15 лет, предположительно аутоиммунный гепатит, тотальное поражение герпесом кожных покровов.
- Прелестно, - мрачно отозвалась Магнер, - лучшего возраста, чтобы поковыряться в печени и не придумать. А плохие новости есть?
- В кафетерии закончились шоколадные кексы, на Востоке новые жертвы среди мирного населения, на 95-ой трассе серьезная авария, у нее низкие тромбоциты, лесбиянка из отоларингологии перестала быть лесбиянкой и перепала с заведующим…
- Сколько?
- Говорят, не меньше трех раз.
Магнер вздохнула. Она постоянно давала обещания не позволять Хаусу достать себя, но все время их нарушала.
- Сколько тромбоцитов?
У Хауса была и на это заготовлена подходящая реплика, но он проглотил ее и ответил только:
- Пятьдесят.
Магнер совершенно не по-женски присвистнула.
- Сделаем вид, что вы не приходили. Я не стану делать ей биопсию, даже если мне пообещают, что вместо клеток печени я оттуда достану осмий. И никто не станет – она истечет кровью прямо на столе.
- Я куплю вам новую скатерть, - пообещал Хаус, но хирург пропустила его слова мимо ушей.
- Поднимите тромбоциты – тогда поговорим. Ничего личного.
- Я могу, конечно, сделать вид, что ты сейчас не сморозила глупость, но мне лень. Возможно, мне лучше попросить биопсию у Санты-Клауса?
- Попробуйте, я не против – он жалостливый, хотя вы вряд ли сумеете доказать, что хорошо вели себя в этом году. Главное, чтобы он ее проводил не на моем отделении. Не хочу портить статистику на Рождество… и себе коэффициент. И бороду странного старичка от крови отстирывать тоже.
- Ее мать даст информированное согласие на процедуру.
- А мне плевать, - покачала головой Магнер, одновременно привычными движениями забирая густые жесткие волосы под шапочку. – Пока вы не поднимите тромбоциты – никакой биопсии.
- Ты кажется в каком-то другом мире пребываешь… В мире, где следствие не имеет причин и наоборот. У нее тяжелое поражение печени, и, пока оно не будет купировано, тромбоциты не поднять. Мы не можем начать лечение, если не установится диагноз, а диагноз не поставить без биопсии.
- Ну, значит, вам не повезло, - пожала плечами Магнер, а Хаус вдруг подумал, что она слишком худощава для такого размера груди. – Не мои проблемы. И не смотрите на меня так, Хаус. Знаю, большинство здесь вас боится, но не я. Мои пациенты либо редкие мудаки, либо уже без сознания и пытаются откинуться в самые ближайшие мгновения, у меня на отделении больше всех ординаторов – а это означает, что ты должен делать работу и за себя, и за них, у меня два мужика, и, как правило, это означает только, что приходится готовить в два раз больше завтраков и стирать в два раза больше грязных носков. Моему сыну шестнадцать – и в современном мире из этого следует, что в самое ближайшее время он либо принесет в подоле, либо окажется геем, либо, еще хуже, республиканцем. Я исполняю обязанности главы отделения, сам заведующий которого последние девять лет в бесконечном отпуске по уходу за детьми, а так как у него их четверо, то даже уволить этого козла не удастся. Вы просто не можете сделать мою жизнь дерьмовее, чем она уже есть.
- Я всегда могу попытаться, - заметил Хаус, на которого эта тирада произвела мало впечатления.
Магнер как-то очень внимательно на него посмотрела, неосознанно закусив полную красную губу.
- Удачи вам, Хаус, – сказала она, наконец, очевидно считая, что разговор окончен.
*
На доске осталось лишь несколько слов, написанных черным маркером. Аутоиммунный гепатит с одной стороны и герпес-гепатит с другой. Чейз, войдя в кабинет диагностики, сел рядом с Кэмерон и с трудом удержался от искушения взять ее за руку. То есть, идея-то была неплохая, но определенно не на глазах у Хауса, который, когда ему было надо, замечал решительно и абсолютно все. Чейз был уверен, что его рассказ о жесте чисто дружеского утешения будет воспринят без должного доверия, хотя Кэмерон выглядела так, словно ей не помешало бы утешение. И друг, конечно, тоже.
- Я предлагаю введение в схему противовирусных лекарств, - сказал Форман, глядя на доску. – В конце концов, герпес надо лечить в любом случае.
Так-то оно, конечно, было так, подумал Чейз, но нельзя забывать, что большинство лекарств обладают токсическим воздействием на печень и только этого сейчас не хватало.
- Форман, - сказал Хаус, - сходи в детскую хирургию, возможно, они там меньше помешаны на правилах и противопоказаниях к биопсии. Чейз, узнай в отделе переливания крови, могут ли перелить ей тромбоцитарную массу. Я буду у Уилсона.
Кэмерон склонила голову еще ниже, ни на кого не глядя.
- Да, - заметил Хаус, уже подходя к двери, - и Кэмерон, отправляйся к пациентке, подежурь у нее.
Девушка выпрямилась и посмотрела на Хауса.
- Спасибо, - слабо улыбнулась она.
Он непривычно серьезно кивнул и вышел.
Кэмерон как раз смотрела через стекло палаты интенсивной терапии на Кэрри Уэлш, когда подошел Хаус и встал рядом. Хаус, пришедший к пациентке по собственной воле, это было странно. Впрочем, последнее время многое было слишком странно.
- На детской хирургии биопсию делать отказались, а переливание тромбоцитарной массы не покрывается страховкой. В любом случае, тромбоцитов у них сейчас и нет, - сказала разом Кэмерон, решив, что дробить плохие новости нет толка. Их все равно слишком много. – Они готовы попробовать перелить свежую плазму, чтобы поднять свертываемость.
- Это не поможет, - ответил Хаус, не глядя на нее. – Бесполезно поднимать факторы свертываемости, если нет тромбоцитов.
- Я понимаю, - Кэмерон посмотрела на него, но поймать взгляд не смогла. – Сделаем, как сказал Форман? Проведем терапию противогерпетическими, а потом перейдем на иммуносупрессоры?
- У Формана хорошие идеи… - непривычно тихо и как-то задумчиво ответил Хаус, - но нету машины времени. Если мы продолжим терапию по подавлению иммунитета, то если это герпес, на этом фоне он еще активизируется и дожрет ее печень окончательно. Если мы оставим только противогерпетические, а это окажется аутоиммуный гепатит, так сделают антитела. Ножницы. Это называется ножницы. И именно у этой больной. Мистика какая-то. Черт! – неожиданно воскликнул, почти выкрикнул, он и тростью смел с процедурного столика одинокую пластиковую упаковку нестерильных перчаток.
Та взлетела в воздух, словно маленькая бомба, и ударилась об пол, почти неслышно, с легким треском. Кэмерон вздрогнула, не могла не вздрогнуть. Хаус зажмурил веки, а потом посмотрел, наконец, ей в глаза.
- Прости. Я в порядке.
Он снова отвернулся к окну палаты, и Кэмерон ничего не оставалось, как сделать то же самое.
Очень исхудавшая, если не брать во внимание заметный асцит1, и вся какая-то вытянувшаяся, Кэрри выглядела сейчас старше своих совсем небольших лет. Слишком небольших, как ни крути.
- Как вы думаете, - тихо начала Кэмерон, - она понимает, что с ней происходит?
Хаус тут же твердо покачал головой.
- Нет. Степень угнетения сознания уже слишком глубока, она в энцефалопатии, почти в прекоме. Но даже если бы это было не так… это ничего не изменило бы. Ей шестнадцать. В этом возрасте они боятся, что мальчик из соседнего класса узнает про их влюбленность или про девственность. Смерть их не слишком-то пугает.
~ ~ ~
1 - скопление жидкости в брюшной полости, часто в результате далеко зашедшего поражения печени.
@темы: слэш, грегори хаус, фанфики, хаус/уилсон, джеймс уилсон
-
-
27.03.2012 в 12:42-
-
27.03.2012 в 15:24И бабушке я обязательно вашу благодарность передам.
-
-
28.03.2012 в 10:35Очень нравятся второстепенные персонажи. Доктор Леммон - просто замечательно характерная. И очень порадовала идея насчет общего счета. Серьезный жест со стороны Хауса.
Спасибо)
-
-
28.03.2012 в 23:55Доктор Леммон, да... сама ее побаиваюсь
-
-
29.03.2012 в 16:05Я вот читаю его и вспоминаю первые сезоны, как я подсела на сериал... Теплое такое чувство.
-
-
29.03.2012 в 17:01-
-
14.04.2012 в 13:36-
-
14.04.2012 в 13:39-
-
02.05.2012 в 00:18А макияж к болезни имеет отношение?
-
-
02.05.2012 в 00:48И правда, а если смыть с пациентки макияж, не откроется ли что-то, что поможет поставить диагноз? Или может такой странный макияж - это симптом?
-
-
02.05.2012 в 01:16Я рада, что вы ждете продолжений.
torchinca, Или может такой странный макияж - это симптом?
Острой подростковой эпатажезависимости, надо думать.
а если смыть с пациентки макияж, не откроется ли что-то, что поможет поставить диагноз?
Тепло. Очень тепло
-
-
18.05.2012 в 14:39сохранила ваш фик буду читать)))
-
-
18.05.2012 в 23:12но не в курсе, что там происходит, в сериале, честно говоря. Надеюсь, что желание хилсона - хороший признак.)))
рада, что вам нравится - как только обрету нормальный доступ, выложу продолжение.
-
-
18.05.2012 в 23:19я прочитала уже половину, очень нравится
-
-
19.05.2012 в 18:26-
-
28.05.2012 в 03:45-
-
28.05.2012 в 10:16хорошо, что вам нравится)))
-
-
28.05.2012 в 14:21как всегда оригинальные персонажи просто замечательные. такая интересная доктор Магнер. и если она по характеру похожа на Хауса, то может она и сделает биопсию? хотя, тромбоциты, да. очень запутано и напряженно.
жду продолжения с нетерпением.
-
-
28.05.2012 в 22:00а тут как раз новая глава, спасибо!)))
-
-
28.05.2012 в 23:20либо лечить серединка на половинку на уровне "травок для поддержания работы печени", надеясь, что острый процесс стихнет, чтобы попробовать потом разобраться, либо пытаться уточнить все-таки диагноз. Но доктор Магнер уже сказала, что она думает по поводу биопсию. На Хауса-то она, конечно, похожа по характеру слегка, но желающие рискнуть своей лицензией ради чужого пациента не ходят по улицам шеренгами, как вы понимаете
Приятно, что кейс, кажется, все-таки понятен. Я очень переживала за него - это реально сложный клинический случай)))
pan KOSHAK, я рада, что вам нравится.
-
-
29.05.2012 в 00:16-
-
29.05.2012 в 00:30И вообще, такой случай в принципе возможно вылечить или это безнадежно?
Герпес-гепатит, в принципе, лечить можно с помощью противовирусных препаратов и иммуномодуляторов для поднятия иммунитета. Аутоиммунный гепатит лечится тяжело (что видно из предыдущих двух встреч Хауса с ним), однако может быть излечен, если все удачно сложится, но с помощью подавления иммунитета. В этом собственно и состоят ножницы Хауса.
-
-
29.05.2012 в 00:36очень жду продолжения =)))
-
-
29.05.2012 в 00:41Спасибо
-
-
29.05.2012 в 21:01-
-
29.05.2012 в 22:50Мне приятно, что вы хотите продолжения