Автор: Creatеress
Бета: M_Litta
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Закончен
"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.
Глава 7
Глава 7
Хаус встал сегодня первым и так, что Уилсон этого даже не заметил, проснувшись через пятнадцать минут после будильника с чувством, будто он не спал всю ночь или начинает заболевать. Глаза слипались, голова была тяжелой и все тело ломило.
Время величина очень непостоянная - пятнадцать минут, когда у тебя остались только они от законного перерыва, чтобы сходить в кафе за углом и выпить кофе, это очень мало; но если ты встаешь рабочим утром на пятнадцать минут позже будильника – это почему-то очень много.
В результате Уилсон пытался одной рукой бриться, второй чистить зубы и одновременно завязывать галстук, что закончилось, конечно, предсказуемо: на галстуке расплывалось бело-зеленое пенистое пятно, а у Уилсона на щеке ближе к краю челюсти красовался вульгарнейший порез. Уилсон бросился в комнату, на ходу сдергивая новый галстук с подхвата на дверце шкафа, и, разумеется, раздался треск и вырванный «с мясом» подхват рухнул, взметнув многоцветным шелковым хвостом из галстуков. Беззвучно выругавшись, Уилсон подхватил всю мешанину с пола и, не разбираясь, швырнул на кровать. Завязывая галстук на ходу, он едва не получил дверью по лбу, когда в спальню заглянул Хаус.
- Чем ты тут занимаешься?
- Хаус, я опаздываю!
- Верю, но ты тратишь на эту суету еще больше времени. Не спеши так.
Уилсон знал, что Хаус прав – он вообще раздражающе часто бывал прав, но…
- Что поделаешь? Я неврастеник!
- Ну, уж нет, - с абсолютной убежденностью в голосе возразил Хаус, и снова был, конечно, прав.
Хотя Уилсон готов был поспорить, что нервы у него расшатались здорово за последние дни. Сердце защемило нехорошей болью, от которой вздох застрял в груди.
Хаусу он еще со вчерашнего вечера приготовил и с грехом пополам выглаженную рубашку, и заранее завязанный галстук, но господин Не-Признаю-Правил вместо них напялил какую-то футболку с принтом в виде козлиноподобной рожи.
- Ты идешь? – риторически спросил Уилсон, хватая ключи с крючка.
Однако к его удивлению Хаус только головой покачал.
- Нет, поезжай. Я буду к началу комиссии. В двенадцать, да?
- В одиннадцать. Хаус!
- Прости, оговорился. Я буду к тому моменту, когда комиссия закончит толочь воду в ступе и делать вид, что выясняет все мнения, и перейдет к своей настоящей работе –начнет рвать всех в клочья. Я даже лучшие трусы сегодня одел.
- Хаус.
- В одиннадцать, я понял.
На самом деле, он появился в больнице раньше, и Салливан, подходя вместе с Хаусом к лифту, негромко, так чтобы слышал только сам диагност, говорила:
- Хаус, вам надо обратиться к терапевту – я не могу вечно по-тихому давать вам клофелин. Я давала вам его вчера после вечеринки, позавчера, в воскресенье – а давление все равно зашкаливает. Если не назначить нормальную регулярную терапию, это может плохо кончится.
- До свидания, - с нажимом выговорил Хаус, зайдя в лифт, за мгновенье до того, как дверцы захлопнулись.
Магнер, против обыкновения в «партикулярном» платье, сидела около дверей в зал, где собиралась комиссия. На этот раз народу собралось гораздо больше, чем обычно: кроме непосредственных участников на открытое заседание пришли ведущие врачи почти всех отделений.
- И ни одного пустого места, - заметила хирург, отодвигая себе стул.
- Одно есть, - возразил Хаус, садясь рядом с Магнер в первом ряду. – Справа наверху сидит Гарсиа. Она дерматолог.
- Хаус, - тихо сказала женщина, пока собственно комиссия не началась, поймала его взгляд и продолжила: - Ничего личного.
- Ничего более личного придумать нельзя, - не согласился он.
Больше они не говорили. Хаус рассеянно скользил глазами по сидящим перед ним членам комиссии.
Кадди склонилась к Хазе и что-то говорила ему на ухо, так тихо, что Хаус не мог угадать ни одного звука, как ни старался. Однако сам председатель скрываться не посчитал нужным и, выпрямившись, в голос ответил:
- Не заступайтесь за своих, доктор Кадди, мы сами разберемся. Коллеги, начинаем заседание.
Хауса мало интересовало, что могут сказать о пациентке врачи приемного покоя, равно как и выписки из амбулаторной карты, равно как и короткий сбивчивый рассказ Салливан о печальном пребывании пациентки в реанимации. Что до председателя комиссии, то он либо был пресыщен подобными вступлениями сверх всякой меры, либо был профессионалом в навыке выглядеть до смерти скучающим. Хазе слабо оживился, лишь когда ему представили распечатанные копии анализов из лаборатории, которые следовало сравнить с внесенными в историю болезни. Сравнивать председатель ничего не стал, лишь брезгливо оттолкнул слегка от себя бумаги, утверждая Хауса во мнении, что о подлоге Хазе все уже знал заранее и, более того, хотел как можно меньше заострять внимание на этом факте.
- Доктор Леммон, - сказал Хазе, стоило всем вступительным формальностям закончится, - расскажите, какие дополнительные данные вам удалось выяснить при повторном патологоанатомическом исследовании?
Он не сказал «исследовании трупа» и это было характерно: в медицине удивительным образом избегают подобных слов. Даже на курсе анатомии, как помнилось Хаусу, всегда пользовались изящным эвфемизмом «объект», и восемнадцатилетние студенты украдкой выдвигали одно за другим самые похабные толкования распоряжения профессора «позанимайтесь-ка на объекте».
Онколог Уилсон почти привычно избегал глагола «умереть», пользуясь нейтральным «уйти», по меньшей мере, до тех пор, пока Хаус не извел его вконец требованиями пояснить, когда же «вернется» тот самый парень с обширной меланомой, который вчера «ушел».
Хазе сидел совершенно ровно, и даже его кожа цвета лучшего кофе приобрела какой-то болезненный вид под рассеянным и унылым светом ламп. Совершенно белая шапка курчавых волос, венчающая голову, словно горка сливок, слегка вздрагивала всякий раз, когда Хазе чуть кивал, отмечая следующий пункт в отчете патологоанатома.
Хаус вдруг понял, что маленькая доктор Леммон уже минут пять говорит, резко взмахивая сильной рукой в такт своих выводам, а он не слышал ни одного слова, убаюканный регулярными кивками председателя. Вообще отвлечься и не слушать комиссию оказалось до смешного легко, мысли улетали к совсем другим рассуждениям без малейшего напряжения и напротив, чтобы начать все-таки слушать патолога, Хаусу пришлось сосредоточиться изо всех сил, будто та говорила на иностранно языке.
- …таким образом, мною обнаружено, что биопсийная игла травмировала сосуд среднего калибра. Первичный тромб, очевидно, образовался и закрыл травмированный участок, однако при крайне низком количестве тромбоцитов образование вторичного тромба было невозможным…
- Доктор, пожалуйста, - перебил ее Хазе, - все присутствующие осведомлены о принципах свертывания крови и образовании тромба.
- Да. Таким образом, после вымывания первичного тромба, кровотечение возобновилось с фатальными последствиями.
Она еще несколько минут говорила о признаках смерти от массивной потери крови, но публика слушала уже не слишком внимательно – сомнений в причинах гибели пациентки и так ни у кого не было. История с подменным анализом была известна в подробностях мало кому, однако слухи ходили, и сейчас, когда появилась пусть сдержанная, но определенная информация, по рядам пронесся оживленный шепот.
Хазе поблагодарил патолога и положил бумаги на стол. Какая-то лампа над его головой была неисправна, и монотонное громкое жужжание сверху доводило Хауса до тошноты.
- Доктор Магнер, - меланхолично спросил председатель, - какие меры были предприняты, когда кровотечение началось?
Хирург, поднявшись с места, начала перечислять, однако Хазе по-прежнему смотрел на нее с напряженным вниманием, словно предвкушал что-то.
- Я все жду, - наконец, сказал он, - когда вы скажете о введении взвеси тромбоцитов?
- Мы перелили цельную кровь, тромбоцитарной взвеси не было. Нам привозят тромбоциты только по заказу, а тут мы не видели показаний.
- Что-то вы многого не видели, - хмуро заметил Хазе, - мне вот, например, отчетливо видится, что 15 тромбоцитов – это определенно показание. Оставим в стороне, почему диагност передал вам ошибочный анализ, но почему вы-то не перепроверили клинический анализ крови перед тем, как начинать оперативное вмешательство?
Магнер могла сказать очень многое: что было рождественское утро, и она торопилась закончить все побыстрее, а экстренный анализ надо чем-то обосновать. В медицине хирург часто оказывается в роли работника конвейера, когда все предварительные исследования, как и конечное лечение, перекладывается на другие службы, а его задача ограничивается выполнением собственно манипуляции. А еще страховая служба давно настолько ограничила время, которое позволено потратить на пациента, что сбор анализов на отделении стал непозволительной роскошью. Проблема была в том, что все это и так всем известно и принимается как правила игры, но только до тех пор, пока все в порядке. Когда происходит катастрофа, ничто не может служить оправданием.
- Я привыкла доверять данным, которые мне передают коллеги, - только сказала она.
Хазе мрачно скривил губы.
- Вот так доверяя коллегам, вы и оказываетесь с мертвой пациенткой.¬¬ Доктор Хаус, не поделитесь с нами соображениями, которыми вы руководствовались, отправляя пациентку с тяжелой тромбоцитопенией на выполнение противопоказанной ей биопсии? Можете не вставать.
- А я и не собирался, - негромко заметил Хаус, по счастью мимо микрофона, так что его услышала только сидящая рядом Магнер.
Уилсон сидел по другую руку от председателя и услышать, конечно, ничего не мог, однако, видимо, угадал примерно фразу Хауса и бросил на него обеспокоенный взгляд.
Впрочем, Хаус доложил случай практически идеально без шуток, без попыток поиздеваться над комиссией или представить произошедшее веселым приколом.
- Доктор, какое последнее значение тромбоцитов вы получили из лаборатории перед тем, как отправить пациентку на биопсию?
Хаус почти неосознанно кинул взгляд на Уилсона, но вопрос был поставлен так, что уйти от него было сложно.
- Пятнадцать.
- Вы способны трактовать этот анализ?
Небольшие запасы терпения Хауса, предназначенные для общения с власть предержащими, очевидно, дошли до предела.
- Если бы я не был способен трактовать анализы, моя работа свелась бы к тому, чтобы тыкать в список лекарств из нужной главы фармакологического справочника. Дешевле было бы взять на мое место шимпанзе.
- То есть вы осознаете, что у пациентки была тромбоцитопения? Это хорошо. А вы вообще в курсе, что низкое количество тромбоцитов - это противопоказание для того, чтобы колоть пациента большой иглой в печень? Прошу прощения за подобные вопросы, но нужно разобраться, что вообще произошло, потому что пока я колеблюсь между приступом внезапного умопомешательства и сознательным вредительством.
Даже легчайший шепот в зале стих, внимание слушателей сосредоточилось полностью и, хотя председатель говорил очень спокойно, нервозность почувствовали все, даже те, кто недолюбливал Хауса.
- Я в курсе, - подтвердил Хаус. – Биопсия была единственным способом поставить точный диагноз и выбрать правильное лечение. Улучшить работу печени до постановки диагноза было невозможно, и не было времени, чтобы пробовать разные варианты лечения. Из этого был единственный выход…
- Крайне незамысловатый, - перебил Хазе, - спровоцировать ситуацию, когда наиболее точным диагнозом стали слова «Массивная кровопотеря». Доктор, что за фиксация на диагнозе? Хочу вам напомнить, что ваши предшественники веками лечили различные болезни, не зная, что именно послужило им причиной. Вы не знали диагноз – так лечили бы синдроматически.
Лист бумаги, который председатель крутил в толстых пальцах со светлыми крупными ногтями, взблеснул зеленоватой белизной под тяжким светом искусственных ламп.
- Во-первых, подозреваю, что у моих предшественников пациенты мерли ещё чаще, - огрызнулся Хаус. – Во-вторых, я вообще не завсегдатай таких комиссий – они всегда плохо понимают родную речь или это только сегодня так случилось? Когда я говорю «единственный вариант» - вам что, слышится «один из десятков вариантов»? Если бы я мог справиться с этим, не вмешивая других, я бы сделал это. Мне… мне жаль, что так получилось…
Он посмотрел на Магнер, которая упорно глядела прямо перед собой, и только приоткрывшиеся в судорожном вздохе губы указывали на то, что она вообще слышала Хауса. Он снова повернулся к комиссии.
- Но мне нужно было любой ценой узнать, что на самом деле происходило в ее печени. Ничто не указывало на то, какой вариант лечения будет верным, и ее состояние ухудшалось так быстро, что у меня не было бы возможности его сменить, выбери мы наугад не то направление лечения…
- Любой ценой – это ценой жизни пациентки? – шелковым голосом уточнил председатель. – Вы нашли прекрасный, радикальный способ выйти из этой ситуации – вы просто убили эту девочку, и, не буду спорить, всякая необходимость выбирать метод лечения, соответственно, отпала. Отличный выход, мне нравится. Вот только… - он крутанул взблеснувший стакан, - вы уверены, что вам доверяли достаточно для принятия таких рискованных решений?
- Мне кажется, - быстро выговорил Уилсон, просто чтобы помешать заговорить Хаусу, - если после смерти двух дочерей мать привезла третью к доктору Хаусу, это как нельзя лучше доказывает, что ее доверие к нему как к врачу было неограниченным.
Ему казалось, он бормотал почти истерически, понимая, что они в полушаге от катастрофы, потому что стоит Хаусу сейчас открыть рот, и спасти уже ничего будет нельзя.
На самом деле, голос его прозвучал абсолютно спокойно, разве что чуть глуше обычного. Уилсон сознательно отвлек внимание на себя, но все же невольно поежился, оказавшись под перекрестным огнем взглядов. Взгляд Хауса был при этом самым мрачным и наименее благодарным.
- Доктор Уилсон, - сказал неторопливо председатель, - а что вы думаете о произошедшем? Дайте свою этическую оценку случившегося.
- Я? Я предпочел бы воздержаться. Я не вел эту пациентку и не видел…
- Доктор Уилсон, пожалуйста, сегодня новый год – у всех собравшихся, уверен, полно дел, и я надеюсь еще попасть на праздник в школу к внуку. Не задерживайте нас. Вы вышли на комиссию врачом-экспертом. Вы способны дать экспертное заключение?
Уилсон покосился на Хауса, но вопрос был поставлен так, что увильнуть не вышло бы в любом случае.
Уилсон положил на стол заключение патолога, которое он уже полчаса как крутил в пальцах, чтобы занять хоть чем-то руки, и встал.
- Я вынужден сказать, что поступок доктора Хауса был по отношению к его коллегам, по меньшей мере, непрофессиональным, а, учитывая результат, являлся ошибкой, причем ошибкой непростительной, - он перевел дыхание. Продуманные в общих чертах заранее, слова застревали в горле. – Однако я хотел бы оговорить, что это было результатом не легкомысленного риска, а, напротив, попытки сыграть слишком «безопасно». Выбирать лечение наугад было риском, при котором ошибочное решение означало смерть пациентки. Мы часто встаем перед подобным выбором, и все мы знаем, что риск и ответственность – это часть нашей профессии. Однако это легко говорить, стоя здесь на кафедре, но трудно так поступать, когда у тебя на руках погибает человек и между ним и смертью стоит только твое решение. Меня поймет любой, кто отказывался в подобной ситуации.
Это был меткий удар, потому что кроме него самого в комиссию не входило ни единого врача, который занимался бы клинической медициной, ни одного, кто лечил бы больных.
- Попытка избежать риска оказалась непоправимой, преступной оплошностью, - он не смотрел на Хауса, он вообще ни на кого не смотрел, - однако, продиктована она была той беспомощностью и тем отчаянием, которые всегда овладевают врачом, когда он понимает, что пациент, молодой пациент, обречен.
Он все же поднял взгляд и встретился глазами с Магнер.
- Что же касается действий хирурга, то, хоть я и не вижу других вариантов в заданных условиях, но не могу не сказать, что все мы всегда можем найти причины, почему в катастрофе виноват кто-то другой. Не реаниматологи, а хирурги, не хирурги, а терапевты, не терапевты, а приемный покой, не приемный покой – так «скорая помощь». Чистка своей статистки – это все та же попытка играть безопасно. Однако чужая вина не дает морального права складывать ответственность с себя.
Уилсон понял, что напрочь забыл следующий абзац, не помнил даже слов, с которых тот должен был начинаться, в голове была такая гулкая пустота, какая бывает только, когда вдруг останавливаешься посередине заученной речи и теряешь мысль. Однако речь его была определенно не заучена. Да и, в конце концов, вряд ли он мог сказать что-то большее.
- Вполне удовлетворительно, - отозвался председатель, - спасибо, доктор. Коллеги, комиссия будет совещаться.
Конец 6ой части
Магнер вполголоса переговаривалась с патологоанатомом Пристон Плейнсборо, склонившись над каким-то листком бумаги, который тот держал в руках. Внезапно, словно почувствовав взгляд Хауса, она резко вскинула голову, и глаза их встретились на секунду перед тем, как женщина машинально заправила прядь волос за ухо и снова опустила голову.
Когда их пригласили назад, сообщив, что комиссия закончила, Хаус, зашедший первым, заметил, что количество зрителей изрядно поредело – врачи разошлись по своим делам. Он запретил себе думать, хороший это признак или плохой, равно как и не стал смотреть на Уилсона, опасаясь прочитать решение по его лицу. Хаус не видел причин, почему бы не потянуть немного агонию – она, в конце концов, хоть и стадия умирания, но еще не смерть.
Председатель поднялся со своего места, в руках у него были бумаги отчета комиссии, однако, подождав, пока в зале все затихнут, он положил их на стол и даже придавил слегка микрофоном.
- Коллеги, прежде чем огласить решение комиссии, я бы хотел сказать несколько слов. Доктор Уилсон очень хорошо говорил об ответственности. Сейчас современная наука дает нам столько способов проверить свой диагноз, перестраховаться – это прекрасно, но только до тех пор, пока из-за этого врач не начинает пытаться избежать риска. Потому что мы не имеем на это права – и медицина не прощает таких попыток. Доктор Хаус, я прекрасно знаю, что вас нельзя обвинить в неумении идти на риск, но бесконечно рисковать в вещах, где без этого можно было обойтись, с тем, чтобы не решиться рискнуть там, где это было необходимо, … - он замялся, подбирая слова и, едва заметно поведя широкими плечами, продолжил: - как минимум, глупо. Доктора, я провел множество комиссий – некоторые меня злили, некоторые расстраивали, – но сегодня мне впервые было так противно председательствовать. Хирург своей бескомпромиссностью доводит до того, что диагност вынужден идти на подлог. Диагност своим поведением заставляет хирурга оперировать практически вслепую… Коллеги, жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни. Давайте же будем достойны тех строчек, которые мы пишем. Вы хотите что-то добавить?..
Последняя его фраза была адресована Хаусу, подтянувшему к себе микрофон.
- Да, я хотел заметить, что предпочел бы прочитать это все в ваших мемуарах.
Агонизировать слишком долго все-таки не хотелось.
Хазе смерил его долгим взглядом и после паузы заговорил снова.
- Коллеги, проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла свое решение. Вины доктора Магнер в произошедшем комиссия не видит, считает эпизод трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Смерть пациентки на операционном столе заносится в рейтинг хирурга. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Магнер. Комиссия рассматривает действия доктора Хауса как преступную халатность и выносит строгий выговор с занесением в личное дело. Доктор Хаус снимается с должности ответственного врача на ближайшие шесть месяцев. В случае каких-либо взысканий за этот период вопрос о дальнейших мерах будет решаться администрацией больницы. В случае получения во время практики повторного строгого выговора, доктор Хаус будет лишен медицинской лицензии без права ее восстановления. Комиссия благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.
Магнер и Хаус, пробывшие вынужденно большую часть комиссии вместе, не успели еще ни разойтись, ни даже поругаться, когда к ним подошел Уилсон. От взгляда его не укрылось, что они оба чуть повернулись к нему, одновременно и приветствуя, и отгораживаясь слегка друг от друга.
Холл шумел и гудел, словно трансформаторная будка – врачи обсуждали и переговаривались о результатах комиссии. Все понимали, что взять напечатанный анализ, разжиться ручкой и подписать лишнюю единицу уж никак нельзя по простой халатности. Однако же они все слышали, как комиссия расценила этот эпизод именно так, понимали, почему было сказано именно так, и почему так и следовало бы сделать. Однако в любом случае им было, о чем посплетничать.
В стороне от толпы, практически в коридоре уже, сидела миссис Уэлш, враз уменьшившаяся и сгорбившаяся. В простом черном платье она удивительно органично смотрелась на фоне больничной стены, и вместо того, чтобы выделяться темным пятном, незаметно сливалась с окружающей средой, словно тоже была ее частью, вместе с обдирающим бестеневым светом, светлыми стенами, окнами без занавесок, полом, намытом дезинфектантами и истоптанным сотнями ног. Взгляды врачей скользили по ней, не задерживаясь, как будто мозг вообще не идентифицировал эту женщину как живой объект. История болезни покойной уже продвигалась в сторону архива, и врачебного запала присутствующих осталось только-только на то, чтобы последний раз перемыть кости участникам комиссии перед тем, как разойтись по своим новогодним делам. В этом разговоре места для существования такого феномена как миссис Уэлш уже не было. Ну, или, по меньшей мере, не было ни для кого кроме тех, кто не имел еще права ее не замечать.
- Мне в любом случае придется к ней подойти, - заметила Магнер, ни на кого не глядя, - и попытаться объяснить…
Она тряхнула слегка головой, видимо, откидывая мысль подождать, и направилась к сидящей женщине. Уилсон молча поймал взгляд Хауса, и они просто смотрели друг на друга с несколько секунд, не говоря ни слова. В следующее мгновенье Магнер ощутила, как ее сильно дернули за локоть, поймав, словно на крючок, тростью.
- Не лезь не в свое дело, - любезно порекомендовал ей Хаус и сам направился к миссис Уэлш.
Магнер утомленно закрыла глаза, а когда подняла веки, то увидела, разумеется, Уилсона.
- До сих пор не верю, что все закончилось, - сказала она. Из ее тона вымело всю напористость, вместе с эмоциями. Голос звучал только бесконечно устало.
Уилсон слабо улыбнулся.
- Я сегодня впервые за все это время буду спокойно спать. Ну, или, по меньшей мере, попытаюсь.
Беспокойство о неслучившемся – черта чисто человеческая и повсеместно распространенная, поэтому Уилсон подозревал, что мысль о том, как Хауса могли отдать под суд или лишить лицензии, будет скалиться на него из темноты спальни этой ночью.
Но возможно, ощущением горячего чужого тела под боком эту мысль удастся изгнать.
Что увидит в ночном беспокойстве Хаус? Мысль о том, что биопсию можно было бы сделать сразу при поступлении, если бы герпес обнаружили вовремя?
- Я не стану извиняться перед ним, - заявила вдруг хирург, и хотя взгляд ее, обращенный на Уилсона, был почти молящим, словно она ожидала какого-то решения от него, но в голосе-таки прорезался вызов. – Я хочу просто уехать домой. Хорошо?
- Господи, ну конечно. Хаус уже забыл о твоем существовании, Камала. Постарайся отдохнуть.
Она кивнула и, покопавшись в кармане, достала слегка смятую бумагу.
- Результаты биопсии пришли. Репликации вируса герпеса не обнаружено. Это была аутоиммунная атака. Скажи ему, что он все равно ничего не смог бы сделать. Это все не имело никакого значения. Бессмысленная биопсия, бессмысленная смерть на столе, да и комиссия...
Уилсон был бы рад сказать что-нибудь, чтобы поднять ей настроение, но прощаясь, прикинул про себя, будет ли Камала думать, что один миллиметр вправо или влево – и игла прошла бы мимо сосуда среднего калибра? По всему выходило, что будет, и Джеймс искренне пожелал ей удачи.
Хаус все еще сидел рядом с миссис Уэлш, которая слушала его, но едва ли слышала – неподвижная, безмолвная с пересохшими красными глазами и неестественно прямой спиной. На мгновенье Хаус оглянулся на Уилсона, и тот понял, что пора вмешаться – это был взгляд утопающего.
Он подошел и мягко похлопал Хауса по плечу.
- Купи себе кофе. Я сейчас.
Хаус послушно встал, позволив Уилсону занять свое место, и даже сделал пару шагов к автомату, когда миссис Уэлш вдруг внезапно коротко и бурно разрыдалась. Это длилось едва ли мгновенье, а потом она вытерла глаза носовым платком поглаживающего ее по плечу Уилсона, энергично встала, подошла к Хаусу и даже честно попыталась улыбнуться сквозь слезы.
- Спасибо вам за все, доктор.
Губы, коснувшиеся его колючей щеки, были мокрыми.
Миссис Уэлщ ушла, и Хаус обернулся к подошедшему Уилсону.
- Как ты это делаешь?
- Дар Божий, - ответил тот, пожимая плечами.
Хаус выглядел измотанным, постаревшим и таким насквозь больным, что Уилсону захотелось на мгновенье нарушить все их эмбарго и обнять его прямо в больничном холле.
Однако тут Хаус слегка склонил голову к плечу и сказал, указывая на препарат с заспиртованным мозгом на стенде:
- Смотри-ка, Гарсия забыла. Надо ей отдать, а то как она за руль сядет?
Уилсон покачал головой, а Хаус изо всех сил стиснул зубы, ожидая пока рассеется немного темнота в глазах от нестерпимой боли.
*
Уилсон прошел прямо в спальню и начал раздеваться, не чувствуя в себе достаточно сил ни для того, чтобы приготовить обед, ни для того, чтобы его заказать, ни для того даже, чтобы его съесть.
- Пива? – спросил Хаус, не зашедший почему-то за ним, а стоявший в гостиной, вцепившись одной рукой в обивку дивана, а второй – в трость.
Уилсон дернул плечом.
- Давай, - равнодушно ответил он, решив, что сегодня можно и выпить в постели. Все равно другого новогоднего праздника не предусматривалось.
Автоответчик, однако, не мигал сообщениями на все лады, и Уилсон без особого удивления увидел, что Хаус его просто выключил.
Хаус, стиснув зубы, прошел-таки через гостиную довольно ровно, надеясь, что Уилсону ничего не бросится в глаза, а на кухне, уже прикрыв за собой дверь, рухнул на стул, почти задыхаясь от боли, зажмурился, ожидая, когда же она хоть чуть-чуть отпустит. Боль замерла на секунду на том же уровне, а потом неторопливо, но неукротимо стала нарастать. Хаус прислонился лбом к столешнице, сгибаясь практически пополам. Рука словно по собственной воле полезла в карман и достала распечатанную баночку викодина. Хаус посмотрел на нее сквозь полуоткрытые мокрые ресницы, слабо дернул уголком рта, не одобряя и не осуждая себя. Надавил подушечкой большого пальца на крышку, как делал тысячи раз, высыпал две таблетки на ладонь, закинул в рот и проглотил. Сглотнуть пришлось несколько раз, прежде чем горло, словно стиснутое чужой рукой, немного расслабилось и позволило протолкнуть таблетки внутрь.
Его вставило, как бывает только с наркоманом после долгой ремиссии. Ощущение было подобно горячему удару в солнечное сплетение, этакому безболезненному заряду дроби в упор, разлетевшемуся влажным, неприятным жаром по всему телу.
А через мгновенье все схлынуло вместе с болью.
Он встал, достал из холодильника две банки пива, откупорил, приготовил все, что нужно и понес Уилсону.
- Все в порядке? Где ты там пропал? – полюбопытствовал Уилсон, беря пиво из его рук.
В банке что-то зазвенело, и Уилсон подозрительно встряхнул ее еще раз.
- Что за черт?
- Отрезанное ухо Ван Гога нашлось? – предположил Хаус, делая глоток из своей банки.
Уилсон хмыкнул недоверчиво и отпил.
Пиво было отличное, но насладиться ему толком не дали, потянув для поцелуя.
Хаус был очень-очень горячим и расслабленным, и это был совсем неплохой способ сбросить адреналин, если уж подумать, так что Уилсон отправил, недолго думая, банку на тумбочку.
Что-то снова зазвенело.
Поцелуи Уилсона оставались нежными и сладкими, но руки сжимали тело Хауса грубо, почти впиваясь в кожу, словно тот хотел ускользнуть. Было что-то исступленное в том, как Уилсон наваливался на него, задирал футболку, скользил под ткань мягкими теплыми ладонями, гладил, стискивал, потирал – и трогал-трогал-трогал, как будто впитывая их близость, их любовь прямо через кожу.
Хаус закрыл глаза и поплыл. Наркотические волны пополам с на пробу покусывающей болью уносили его, туманя разум, а крупные уверенные руки Уилсона слегка покачивали. На какой-то момент Хаус весьма отчетливо ощутил себя лодкой и лениво подумал, что, кажется, пора пугаться. Он выбирал викодин из препаратов гидрокодонового ряда в свое время как раз за то, что тот помогал сохранять разум ясным, такая реакция была ненормальной даже после долгого перерыва. Впрочем, на пару мгновений он даже сумел обмануть себя тем, что это не наркотик, а унявшаяся боль вместе с сексуальным возбуждением так действуют на него. А потом и эти мысли унесло зеленоватыми волнами, и Хаус понял, что оседлал цунами – то самое, которое мнимо безопасно катится по морю с тем, чтобы у берега взбрыкнуть и сожрать все кругом. Уилсон тихо постанывал сквозь поцелуи, горячечно ловя его губы, выпивая дыхание, шипя от уколов щетины и, кажется, распаляясь от них еще больше. Хаус послушно раздвинул под ним ноги, вцепился в плечи пальцами, хватаясь, не лаская. Глаза у него были закрыты, и весь он как будто таял, распластываясь под Уилсоном.
Что-то было не так.
Похотливое марево, мутившее Уилсону голову, слегка рассеялось, и ему стало неловко за свою жадность. Их секс был прекрасен, но состояние здоровья Хауса не особо позволяло страстные грубости в постели, и Уилсону казалось, что он давно научился всегда вести себя правильно. Он отстранился, и пальцы Хауса впились в кожу еще крепче.
- Прости. Тебе больно?
- Нет, - тут же отозвался Хаус, не открывая глаз. – Мне не больно. Продолжай.
Уилсон знал все выражения его лица от вдохновения до отчаяния. Знал, куда смотреть, чтобы уловить даже минимальный отсвет боли, жестко изламывающий уголок рта и собирающий складочку между бровей. Сейчас лицо Хауса было полностью расслаблено, как давно не бывало даже во сне. На самом деле у Уилсона была только одна ассоциация с таким выражением лица, причем из тех, что заставляет вздрогнуть.
Что-то шло совсем не так.
Он сдвинул бедра Хауса и, сказав сжать крепче, ткнулся горячим членом между ними, провел рукой по завиткам седоватых волос, сбегающим вниз от пупка, и обхватил влажную плоть. Хаус мотнул головой, неясно протестуя, и снова раздвинул ноги, заводя здоровую на бедра Уилсона прижимая его к себе.
- Перевернись, - только и вымолвил Уилсон, лаская его пальцами.
- Нет. Я хочу так.
- Ты завтра встать не сможешь.
- Я вообще не собираюсь вставать.
Было в этом во всем что-то ну совсем неправильное.
Глаза Хауса оставались крепко сомкнутыми, лицо без единого проблеска какого-либо выражения, не тронутое даже подступающим экстазом, руки скользнули по плечам Уилсона и упали на простыню. Если бы его тело не отвечало: жадно сжимаясь в ответ на проникновение, подаваясь бедрами к каждому толчку, снова и снова ища соприкосновения – Уилсон был бы готов поклясться, что Хаус просто без сознания.
Уилсон в последний момент не выдержал и окончательно вжал Хауса в простыни, вбиваясь в него в последних толчках. Он еще попытался удержаться на руках, чтобы хотя бы не рухнуть на Хауса, когда по телу того прошла долгая, тягучая волна дрожи и он конвульсивно откинул голову. Уилсон упал рядом с ним на сбившиеся подушки.
По лицу Хауса из-под сомкнутых век текли мутные капли, и хотя Уилсон подозревал, что это скорее пот, а не слезы, его неясное беспокойство переросло в испуг.
- Ты что? Хаус? Ты что? – быстро спросил он, гладя его по щекам, слабыми непослушными после оргазма пальцами стирая влажные дорожки.
Сухие губы Хауса дрожали, когда он лихорадочно целовал руки Уилсона, беспрестанно шепча то его имя, то фамилию.
- Тебе больно? – поцеловав его в лоб, словно проверяя температуру, спросил Уилсон, готовый идти за капсаицином, за спазмолитиками, за шприцами для футлярной анестезии.
- Мне не больно, - честно ответил Хаус, открывая светлые, ясные глаза.
И вместо радости Уилсон вдруг ощутил, как его кольнуло странной мыслью: а почему, собственно говоря, ему не больно? Было в ней что-то невыразимо жуткое, даже дрожь по спине прошла.
- Воды тебе принести? – просто чтобы отвлечься, спросил он.
Хаус кивнул и тут же вцепился в руку попытавшегося подняться Уилсона с такой силой, что тот зашипел сквозь зубы от боли.
- Ты куда это?
- А как я иначе воды принесу? – отозвался Уилсон, высвобождаясь и потирая следы от пальцев, оставшиеся на коже.
- Тогда не надо воды. Останься.
- Ох, Хаус… - выдохнул Уилсон, ложась назад, и взял с тумбочки свое недопитое пиво, давая устроившемуся рядом Хаусу глотнуть.
В банке опять зазвенело.
Какое-то время они просто полежали рядом. Уилсон лениво думал, что надо-таки встать и найти какой-нибудь ресторан, который согласится приготовить и прислать на дом ужин в новогодний вечер, потому что есть хотелось все сильнее.
- На счет того… моего предложения… по поводу муниципалитета, - сказал Уилсон вслух, - можешь не волноваться, раз уж надобность в этом отпала, я больше на твою свободу не покушаюсь. Просто забудем об этом, да?
Хаус посмотрел на него очень внимательно и покачал головой.
- Уилсон, ты меня кинуть решил, что ли?
- Я… Что?
- Почему остальные твои пассии получили медовый месяц в какой-нибудь обители греха, а я нет? Если у меня член вместо вагины, мне что, и медовый месяц не положен?
Уилсон почесал голову, почти неосознанно, пытаясь привести мысли в порядок.
- Медовый месяц прилагается только к свадьбе, - наконец, осторожно ответил он.
Хаус картинно вздохнул.
- Ну, я готов чем-то пожертвовать. Хочу в Лас-Вегас.
- Ты сказал, что не хочешь вступать со мной в брак!
- Неправда, - покачал головой Хаус. – Я сказал, что твое предложение неприемлемо, но не говорил, что я этого не хочу.
Уилсон сдался.
- Я не понимаю.
Хаус закатил глаза, призывая высшие силы в свидетели, что он старался быть терпеливым, а потом развернулся, достал из верхнего ящика тумбочки со своей стороны лист бумаги сложенный пополам.
Уилсон развернул его и прочел, что 7 января их ждут в местном муниципалитете для заключения акта о гражданском союзе. Несколько сухих строчек ему пришлось перечесть четырежды.
- Тебе не нравится четвертое число? – наконец, слабо спросил он.
- Мне не нравится быть четвертым, - напрямик отозвался Хаус.
- Мне сделать операцию по восстановлению девственности?
- Просто приди и подпиши эти гребанные бумаги там, где они покажут.
- И ты первый, кто женится на мне, - сказал Уилсон, все еще, кажется, не до конца осознавая случившееся.
Хаус кивнул.
- Что тут скажешь? Люблю быть первым.
Уилсон откинулся на подушки, глядя прямо перед собой.
- Надо подумать, кого пригласить, - наконец, выговорил он.
- Я уже всех пригласил. Я отправил утром е-мейлы и позвонил твоим родителям. Они, правда, сказали, что не могут ездить в наше захолустье каждый раз, когда тебе придет в голову жениться, но я их успокоил, объяснив, что этот раз точно будет последним. Я не собираюсь сходить с ума, если ты вдруг увлечешься кем-нибудь еще, Уилсон. Просто покажи мне этого человека заранее, чтобы я убил эту суку до того, как между вами что-то будет.
И вот тут Уилсон, наконец, рассмеялся, и, продолжая улыбаться просто от избытка радости, допил свое пиво, и…
- Это кольцо, да? Это кольцо там звенит?
- Ну… да. Оно особенное. На него рыболовные крючки припаяны: одеть можно, снять – только вместе с пальцем.
- Чудесно, - все еще посмеиваясь, Уилсон посмотрел на свою банку. – А как его вытащить оттуда?
- Над этим я еще раздумываю, - признал Хаус.
Уилсон никак не мог перестать улыбаться.
- Ну, сообщи, когда придумаешь.
Он взял с тумбочки телефон.
- Поищу, где еще удастся заказать столик. Твое первенство надо отпраздновать.
- Ну, на самом деле, - с показным равнодушием заметил Хаус, - мое первенство будет только в том, случае, если ты согласишься, а ты пока ничего не сказал.
Уилсон посмотрел на него.
- Я не думал, что мне надо говорить что-то. Конечно, я согласен. И… Хаус, тебе не обязательно было припаивать крючки на кольцо. Я его и так никогда не хотел бы снимать.
Он снова отвернулся к телефону, и Хаус понял, что добрался до того самого момента, когда цунами должно погрести все вокруг под тоннами воды.
Он встал с кровати, игнорируя удивленный взгляд Уилсона, и кинулся в туалет с максимально возможной скоростью. Рука скользнула по бортику раковины, когда он уцепился за нее, и послышался небезопасный треск. Больная нога подрагивала, Хаус опустился на колени и сунул пальцы в рот. Нёбо под прикосновением показалось очень гладким и очень горячим, мышцы глотки неприятно дернулись, во рту появился какой-то синтетический привкус. Хаус подвигал слегка пальцами, пытаясь пробудить глоточный рефлекс и наконец, после пары пробных спазмов его выломало судорожным рвотным позывом. Он поспешно убрал пальцы, пока его выворачивало наизнанку. Наконец, желудок успокоился, и Хаус выпрямился, все тело охватило страшной слабостью.
- И что значит это представление «два пальца в рот»? – спросил Уилсон, стоящий в дверях.
Хаус, не оборачиваясь, сплюнул тягучей слюной, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел в унитаз. В лужице желтоватой желудочной жидкости лежали две белые таблетки.
Уилсон посмотрел, как Хаус спускает воду, и неловко пытается поменять позу. Его кожа блестела от выступившей испарины, и он слегка дрожал в ознобе. Мягкий член безвольно мотнулся и склонился на покалеченное бедро.
Уилсон кинул Хаусу его джинсы, и тот, морщась от боли, залез в них, а потом уселся поудобнее на полу, прислонившись спиной к ванне. Уилсон, помедлив, опустился рядом.
Хаус залез в карман джинсов, вытащил рыжую баночку и отдал Уилсону.
- На. Забери. Не могу больше.
Уилсон долго молчал, губы у него подрагивали, а потом он спрятал викодин и обнял Хауса за горячие мокрые плечи.
- Мы вернемся в клинику, - сказал он. – В этом нет ничего страшного, Хаус. Пройдешь еще один курс. Тебе станет легче. Я буду рядом. Я всегда буду рядом.
- Ну конечно, ты будешь счастлив увидеть снова Эшвеге, - пробормотал Хаус, не открывая глаз и крепче прижимаясь к Уилсону. – Перед ним даже ты выглядишь мужественным.
- Хаус, - отозвался Уилсон с непередаваемым выражением в голосе, - как ты считаешь, что я сейчас делаю?
- Пытаешься меня поддержать?
- Правильно. А что ты сейчас делаешь?
- Издеваюсь над тобой за это?
- Хаус, ты козел.
- Да, я в курсе, - согласился Хаус.
Уилсон прижал его к себе еще крепче, почувствовал, как Хаус ищет рукой его пальцы, и уголки его губ приподнялись.
- Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо.
И в его словах звучали такая уверенность и такая сила, что Хаус заставил себя улыбнуться.
- Да, - ответил он. – Да.
Конец 6ой части.
Эпикриз.
Выписной эпикриз
Грегори Хаус, 46 лет, поступил в стационар 10 января 200* года, на повторную плановую добровольную госпитализацию в связи с возобновлением болей психического генеза после частичной ампутации мышц бедра. В анамнезе многолетняя гидрокодоновая зависимость. Ремиссия 6 месяцев.
Госпитализирован на наркологическое отделение №5.
Медицинским представителем является Джеймс Уилсон (гражданский партнер).
Сопутствующие заболевания: в анамнезе непроникающий инфаркт миокарда, острая почечная недостаточность.
Проведено полное клинико-лабораторное обследование.
Повторное образование контрактуры мышц бедра не выявлено. На ЭЭГ от 15 января патологическая болевая дуга не определяется.
Проведен курс физиотерапии, психотерапии.
16 января начат профилактический курс лечения антиконвульсантами, продолжался в течение двух недель. На фоне проводимой терапии больной отмечает улучшение, ослабление болей. Ремиссия сохраняется.
Соматическое состояние в норме, нервно-психологическое состояние неустойчивое, мотивация относительно устойчивая.
Рекомендации даны. Больной выписан под наблюдение психотерапевта 10 февраля 200* года.
Прогноз: на жизнь – благоприятный
на социальную активность – относительно благоприятный
на стойкую ремиссию – относительно благоприятный.
Эшвеге Р. (подпись)
10.02.0*
***
Жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни.
Доктор Хазе
Доктор Хазе
Конец цикла.
От автора:
читать дальше
Я была очень рада работать над этим циклом и заканчивать его мне тоже приятно. Наверное, это и есть счастье. Я хочу поблагодарить всех, кто читал эту работу, кому она нравилась и кому она не нравилась. Если у вас есть, что сказать по этому поводу, то сейчас самое время)))
Кроме того, я хотела бы, наконец, отдать старый должок и ответить на вопрос, который в разных вариантах так или иначе всплывал в дискуссиях и на который мне приходилось отшучиваться. Звезды сложились так, что из всего сериала я смотрела две с половиной минуты, какой-то средней серии среднего сезона, причем за это время Хаус не произнес ни единого слова. Я прошу прощения у тех,кому тянула с ответом.
С наступающими праздниками!
20.12.12