Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 6
Доктор Магнер, как раз укладывала последнюю ерунду в большую сумку мятой кожи, когда в дверь постучали.
- На свой страх и риск, - крикнула она, не поднимая глаз.
Вошел Уилсон.
- Привет.
- Здравствуй, Джеймс, - откликнулась она, наполовину обрадованная его приходом, наполовину полная подозрений.
Он присел на край стола, глядя за ее сборами, и взял фотографию со стола.
- Это Рик так вырос? Сколько ему сейчас?
- Шестнадцать исполнилось в ноябре. Проклятый скорпион. Это все Майкл – я хотела подождать с ребенком до мая, был бы нейтральный телец.
- А сколько ему было, когда ты мне сказала, что не замужем и уехала со мной на уикенд?
Она села назад в кресло и усмехнулась.
- Ты не сможешь меня этим шантажировать Джеймс. Просто не сможешь. Во-первых, тебе не позволит совесть. Во-вторых, Майкл про тебя знает – я ему сказала. Я всегда ему говорю.
Джеймс тоже рассмеялся, и атмосфера слегка разрядилась. То есть она оставалась напряженной, но скорее такой напряженной, какая бывает, когда мужчина и женщина, бывшие в свое время любовниками, остаюсь вдвоем в полутемной комнате в полупустом здании.
- Не смогу, конечно, даже и не собирался. Послушай, Камала, ты же знаешь, зачем я здесь.
- Могу догадаться, - склонила она голову на бок, внимательно глядя на него. – Хаус, разумеется.
- Разумеется.
- Хорошо, что ты пришел. Я все равно хотела узнать, твой Хаус - псих, как все психи, или такой, что может подкрасться сзади на автостоянке и раскроить череп бейсбольной битой? Меня Карлос забирает обычно, не хочу, чтобы ему пришлось отмывать машину.
Уилсон пододвинул стул и сел нормально, а потом положил ладонь на ее смуглую руку.
- Послушай, я в курсе, что он редкий козел, черт, да никто в больнице не знает этого лучше, чем я. Но он бьется сейчас как может, чтобы вытащить эту пациентку.
- О господи, Джеймс! – воскликнула она, резко выпрямляясь в кресле и отдергивая руку. – Ты же у нас правилен и принципиален. «Нет» – это значит «нет» и ничего кроме «нет»! Конечно, Хаус – козел. Большинство врачей тут козлы. Я не потому отказываю в биопсии пациентке, что ее лечащий врач придурок, а потому что тромбоцитов у нее пятьдесят. Это слишком большой риск. Я не люблю рисковать. Ничего личного. Ничего. Я в отпуске на Рождество, но скажи ему, что если им удастся поднять тромбоциты, пусть свяжутся со мной. Я специально выйду на работу и сделаю эту чертову биопсию. Но это все, Джеймс. Все, понимаешь?
- Понимаю, конечно, - он вздохнул и улыбнулся. – Я просто должен был прийти. Не потому, что рассчитывал тебя уговорить… да и не ради пациентки.
- Ради Хауса, разумеется, - раздраженно перебила она, поднимаясь на ноги и возвращаясь к сборам.
- Разумеется, - ответил Уилсон, уходя.
Ее рука застыла, не донеся чехол с телефоном до сумки.
- Джеймс! – окликнула Магнер, и он обернулся. – Ему очень повезло. На самом деле не нужно иметь двух мужиков. Достаточно одного, который пойдет на безнадежное ради тебя.
Уилсону почудилась какая-то нотка в ее голосе, но он не стал заострять на этом внимание, а только кивнул и вышел. Он не очень доверял собственному состраданию.
Во всех смыслах.
*
В идеале, конечно, больные должны выздоравливать. В реальности, если вы не хирург и не инфекционист, они не выздоравливают никогда, поэтому правильнее сказать, что им должно становиться лучше. Однако вряд ли существуют более беспомощные определения, чем «лучше» или «хуже». Пациент с тяжелой астмой не протянет и года. Пациент с тяжелой астмой и терапией гормонами проживет лет десять, разумеется, с тяжелым поражением кожи, сердечно-сосудистой системы, эндокринной системы и желудочно-кишечного тракта. Это хуже или лучше? Десять лет – это много или мало? Это, разумеется, лучше, чем пять лет, или год, или вообще ничего. Но с другой стороны, это, несомненно, хуже, чем двадцать лет или тридцать или сорок. Иногда десять лет – это безусловный провал терапии, а иногда и год – это великая победа доктора, вырванная им у болезни. Никто и никогда, кроме другого врача, не может оценить трудность поставленной задачи и адекватность ее выполнения.
Однако врачи имеют тенденцию переставать быть врачами и становиться в большей степени бюрократами, как только они оказываются на лечебно-контрольной комиссии – по правильную сторону стола, разумеется. И с какой стороны ни посмотри, но нельзя сказать, что больному стало лучше – что бы это ни значило – если он умер во время трахеотомии.
Уилсон не мог сказать, волновался ли он по поводу комиссии. В принципе, он мог бы поклясться, ему не смогут задать более неприятных и тяжелых вопросов, чем те, которыми он сам себя мучил последние дни. С другой стороны, контрольные комиссии не раз доказывали свой редкий талант в этом деле.
- Сколько вы лечили его, доктор Уилсон? – спросил высокий, лысоватый онколог из комитета, с уставшими глазами и нечистым цветом лица.
- Чуть больше двух лет.
- И вы, конечно, знали, что у него опухоль трахеи? – глубоким голосом с южными тягучими интонациям уточнил доктор Хазе, бессменный председатель комиссий последних лет.
Уилсон был хорошо с ним знаком, в конце концов, он сам входил в состав всех комиссий как независимый эксперт от больницы Плейнсборо. Хотя Уилсон, конечно, не мог быть экспертом на своей собственной комиссии, поэтому по левую руку от Кадди сидел доктор Стюарт.
- Конечно, - ответил Уилсон и весь внутренне подобрался, ловя взгляд черных проницательных глаз.
«Ну, давай же», - подумал он, - «спроси меня, зачем я делал коникотомию». Он был готов, ждал, почти предвкушал этот вопрос. Доктор Хазе быстро соображал, точно оценивал и не умел ни прощать, ни миловать.
Однако председатель лишь равнодушно кивнул, подперев подбородок кулаком, так что очень дорогие золотые часы сдержанно блеснули.
- У доктора Леммон есть что-нибудь добавить к отчету? – коротко поинтересовался комитетский онколог.
- Нет, ничего, - тут же откликнулась женщина и ободряюще улыбнулась Уилсону.
- Тогда у меня больше нет вопросов, а у вас, сэр?
Доктор Хазе лишь отрицательно покачал головой, не меняя положения, не глядя на Уилсона и не говоря ни слова.
- Очень хорошо, доктор Уилсон, вы свободны, пока комиссия будет совещаться.
Уилсон вышел коридор, все больше ощущая, что комиссия сводится к какому-то фарсу. Все разбирательство заняло едва ли десять минут. Вслед за ним вышли и остальные врачи, которые должны были отчитаться по этому случаю перед комиссией: дежурный реаниматолог, специалист по эндоскопии, патологоанатом.
Салливан подошла к Уилсону поближе.
- Доктор, вы не обидитесь, если я не стану дожидаться решения и пойду? Я уверена, что все будет в порядке, а я фактически одна сейчас из врачей на отделении.
- Ну, конечно, - кивнул Уилсон, - спасибо, что пришли.
Она слегка склонила голову, показывая, что явно не стоит благодарности, а потом, поколебавшись, добавила:
- Вы ведь слышали, что с Уэлш?
- Подозрение на герпес-гепатит, - ответил Уилсон. – Хаус мне рассказывал.
- Не сомневаюсь, - вскользь заметила Салливан. – Вы можете ему кое-что передать? Скажите, мне жаль, что все так получилось с этой девочкой. И что я с удовольствием бы помогла, если только это было бы в моих силах.
Это просто отлично, подумал Уилсон. Это больше, чем быть парой, больше, чем быть женатыми. Принстон сам слил нас в единое целое, а теперь, кажется, еще и обвенчал.
- Я уверен, - вслух сказал он, - что Хаус это знает. Но скорее даст разрубить себя на куски, чем признается.
- Не надо рубить на куски, - улыбнулась Пейдж, - без него это будет просто еще одна скучная больница.
- Вы вернетесь в приемный покой? – спросил вдруг Уилсон.
Салливан отвела глаза.
- Я не знаю, доктор. Возможно. Говорят, приемник – это самое тяжелое место работы, но как-то реанимация оказалась не по мне. Понимаете, в приемнике пациенты проходящи. Там много потерь и тоже приходится быстро соображать, но как только ты сообразил – ты отправляешь пациента туда, куда нужно и все. Ты не приходишь раз за разом, ты не смотришь за ним днями, ты не наблюдаешь исход… ну, как правило.
- Комиссия закончила, прошу пройти назад!
Салливан кинула быстрый взгляд за спину Уилсона и быстро пожала онкологу руку.
- Ну, все, удачи вам.
Уилсон вернулся и сел в то же кресло.
Доктор Хазе встал, все так же не глядя на Уилсона. И смотря на его высокую, плотную фигуру, на короткие, очень густые, совершенно седые волосы, резко контрастирующие с черной кожей, онколог вдруг подумал, что раньше никогда этого не замечал – не замечал этой привычки отводить взгляд от проходящего комиссию. Это раздражало.
- Проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла решение, что данный эпизод следует считать трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Уилсону и благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.
И так оно и было.
Очевидно, после окончания комиссии Хазе признал за Уилсоном право именоваться человеческой особью, потому что не просто по обыкновению обсудил с ним результаты последних матчей – он был завзятым болельщиком – а даже смотрел ему в лицо. Как всегда. Как будто не было комиссии.
Не было комиссии. Не было коникотомии. И мистер Кортис не лежит, голый, холодный и застывший, в морге.
Уилсон пожалел вдруг, что летит сегодня на конференцию без Хауса – иначе можно было бы напиться в самолете.
Он заглянул напоследок на свое отделение и уже собирался уходить, когда его окликнули. Около лифтов стояла Кадди, как всегда элегантная, красивая и безукоризненная, как будто только-только долго и тщательно приводила себя в порядок, а не закончила тяжелый трудовой день.
- Я подумала, что мы могли бы выпить вместе кофе? В конце концов, скоро праздники.
Праздники, конечно, были скоро, но Уилсону не очень-то верилось, что Кадди его позвала только из-за этого. Он, было, подумал даже, не хочет ли она обсудить комиссию, и если да – то любопытство или изощренный центр наказаний в головном мозгу тянет его все же это услышать?
В кофейне горели свечи для создания романтичной обстановки, в углах клубками свернулся полумрак, тени на стенах приняли уж совсем причудливые очертания, и отчего-то сильно пахло елью, хотя в поле зрения Уилсона ни одна елка не попадала.
Кадди, повесив жакет на спинку стула и сев, сказала:
- Я надеюсь, ты не волновался по поводу комиссии? Чистая профанация, конечно, но так уж положено.
Уилсон неопределенно пожал плечами и углубился в меню, чтобы не вдаваться в подробности своих переживаний. Он заказал просто черный, а Кадди мокко, но она не столько пила, сколько просто грела ладони о чашку. На улице сильно похолодало, по утрам все искрило сахаристым инеем, а к вечеру он расплывался влажным холодом, чтобы за ночь снова быть прихваченным морозом.
- Удивительно, что Хаус не пришел. Я почти ожидала, как он подсыплет Стюарту слабительного, чтобы заменить его, - заметила женщина, словно мимоходом, склонив голову к плечу, подчеркнуто глядя только в свою чашку.
- Удивительно, - согласился Уилсон. – Но он сейчас сам не свой.
- Да, - кивнула женщина, - та девочка… - она помолчала немного, а потом словно решившись, сказала: - Хаус тяжело переживает такие ситуации, я знаю…
Уилсон вздохнул. Победы и поражения неизбежны в медицине, но, конечно, только для заурядных врачей. Гениев они касаться не должны.
- Ему придется это пережить. Я помогу, конечно, но я же не волшебник.
Будь он волшебником, все, разумеется, было бы проще: никаких аутоиммунных гепатитов, никаких герпесов, да и коникотомия…
- Что ты думаешь о вашем с Хаусом будущем? – вдруг напрямую спросила Кадди, глядя на Уилсона умными глубокими глазами.
Уилсон отпил еще кофе, размышляя, как женщинам удается с такой легкостью создавать впечатление, будто заглядывают они тебе прямо в душу. Ну не может быть, что этот эффект достигается только парой взмахов кисточкой с тушью, какой бы там сумасшедший результат «длиннее и объемнее на 37,056%» ни обещала реклама (и, кажется, он слишком часто смотрит с Хаусом «мыло»). Не может быть, потому что знал он как-то одну женщину шестидесяти лет…
Впрочем, Кадди было очень далеко до шестидесяти, а она ждала его ответа.
- Будущее с Хаусом еще совсем недавно вовсе было из области фантастики. Я только-только привыкаю к тому, что оно вообще есть, что я живу теперь не на вулкане, готовом взорваться и смести все вокруг и самого себя, а всего-навсего на гейзере из гениальных и безумных идей. Я очень счастлив, что у нас просто появилось будущее.
- Это все прекрасно, Джеймс, - сказала Кадди, слегка поджимая губы, явно раздумывая над каждым своим словом. - Но ты же отлично знаешь, что под этим всем Хаус жуткий консерватор и собственник.
Да, а еще они поразительным образом не устают друг от друга, то есть иногда Уилсону хочется Хауса придушить за его выходки, но никогда за разъедающую рутину. Они знакомы много лет, они любовники полгода, и они все еще могут отработав в одной больнице смену, поужинать вместе, посмотреть фильм, лечь в постель и ощутить, что им есть еще о чем поговорить или помолчать вместе. В принципе, это ли не идеально?.
Хотя будущее тут, разумеется, не причем.
- Если бы он мог, - продолжала Кадди, - он бы с удовольствием пристегнул тебя к поле пиджака, и так и ходил бы. Он и тогда от тебя не устал бы. И кстати, мне так было бы спокойнее за его безопасность.
- Нет, - твердо отказался от подобной чести Уилсон, - если бы мне пришлось беспрерывно любоваться на этот мятый пиджак, то опасность Хаусу исходила бы уже от меня.
- Джеймс, - ответила на это Кадди, с очень серьезным и участливым видом кладя ладонь на его руку, - вы собираетесь связать свои отношения как-то официально?
От такого вопроса у Уилсона аж все мысли о коникотомии вылетели из головы, так что по-своему он был Кадди благодарен. Правда, от неожиданности он глотнул слишком много слишком горячего кофе – и, кажется, это уж чересчур часто случается с ним последнее время.
- В смысле… пожениться?
К его радости Кадди тоже выглядела так, словно ей неловко.
- Ну… да. Я осознаю, что это непростой шаг, но мне кажется, что так Хаусу будет… ну спокойнее, что ли. А, согласись, спокойный Хаус все-таки несколько более выносим, чем обеспокоенный Хаус.
- Подожди-подожди, - перебил ее Уилсон, пока ситуация не стала совсем уж сюрреалистичной, - я, конечно, целиком и полностью за более выносимого Хауса, но насколько я помню из своего прошлого опыта, чтобы эта процедура могла именоваться браком, она должна быть добровольной с обеих сторон. В противном случае она называется принуждением, и, если мне не изменяет память, является не просто незаконной, но и уголовно наказуемой.
- Джеймс, я не буду делать вид, будто не понимаю, о чем ты. Наверное, ни один нормальный человек не мог бы хотеть брака с ним. Хаус может быть настоящим чудовищем, и лично я определенно не выдержала бы такой совместной жизни. Я могу только восхищаться твоей любовью к нему, и тем, как ты и прощаешь ему все, и заставляешь меняться одновременно… Но согласись, что и он много делает и возможно заслуживает…
- Лиза, - снова перебил Уилсон, - это не я против брака, это Хаус отказался.
Голубые глаза Кадди расширились от изумления, которое она не в силах была скрыть. Даже интересно, но она все-таки не могла окончательно привыкнуть, что поведение Хауса никогда не оказывается таким, какого от него можно было бы ожидать.
- Ты предлагал? – наконец, спросила она.
- Дважды, - кивнул Уилсон. – Ты же знаешь – я люблю жениться.
- И он отказался?
Уилсон пожал плечами.
- Ну, на мой взгляд, когда над человеком полчаса ржут, а потом советуют не быть ослом, то он может считать, что от его предложения отказались. Хотя я готов послушать другие толкования.
Кадди откинулась на спинку кресла с задумчивым видом. Ее тонкие брови были нахмурены, она явно напряженно размышляла о происходящем, а учитывая, что Уилсон был высокого мнения об уме Кадди, то он весьма интересовался результатом ее размышлений.
- Но это странно… - наконец, пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему.
Уилсон снова пожал плечами. Для него, разумеется, ничего странного тут не было. Никто не может знать, что происходит с информацией в мозгу Хауса – на нее явно воздействует сильнейшая ментальная радиация, вызывающая необратимые, причудливые мутации – и есть смысл действовать только исходя из того результата, который Хаус уже выдал. Если они станут рассуждать о том, каким образом такой результат был получен, тогда Уилсон точно опоздает на самолет.
- Джеймс, - вдруг сказала Кадди, очевидно, пришедшая к какому-то выводу, - а вы говорили о детях?
Вот тут Уилсон порадовался, что уже решил все реплики выслушивать, держа чашку от губ подальше, потому что иначе сейчас бы он точно подавился.
- Каких детях?
Кадди вздохнула, как вздыхают женщины, когда им приходится объяснять мужчинам слишком очевидные вещи, например, чем эта пара коричневых туфель за 20 долларов отличается от той за 500.
- Ваших.
- Чьих?!
В принципе Уилсон был готов допустить, что у Хауса есть от него секреты. Например, тот так до сих пор и не сознался, зачем держит молоко длительного хранения в холодильнике, а где Хаус впервые набрался опыта в отношениях между мужчинами, Уилсон все еще не решился спросить. Но всему должен быть предел, и такие откровения от Кадди его определенно превышали.
Кадди закатила глаза, словно за обычной невежественностью последовало что-то уж совсем непотребное: например, вопрос, зачем брать в трехдневную поездку четыре вида крема.
- Джеймс, мы же в прогрессивном штате живем.
В принципе, с этим Уилсон мог поспорить: он был убежден, что Нью-Джерси – штат настолько упертых и неуступчивых козлов, что просто назло всеобщему убеждению они ведут себя прогрессивно.
- Вы можете попросить суррогатную мать… или просто усыновить ребенка, - тише закончила Кадди. – В принципе, так делают… но ты же понимаешь, учитывая все обстоятельства, Хаусу разрешение на усыновление не дадут… Я понимаю, что это глупо и что он был бы прекрасным отцом, - Кадди мягко улыбнулась.
На это у Уилсона тоже нашлось бы, что сказать. Он был, совершенно напротив, уверен, что Хаус был бы отвратительным отцом – слишком уж дорожит он своей ролью enfant terrible.
- И значит, ты тоже потеряешь эту возможность, если ваш брак будет оформлен. Хаус, конечно, эгоист, но ты же знаешь, сколько значишь для него и…
Уилсон снова почувствовал, что безнадежно отстал от ее мыслей.
- Подожди, но я не собираюсь усыновлять никаких детей! Возможно, я странный, но мне вполне хватает одного гения, крысы и племянников. Ну и собаку я бы еще хотел завести. Но этого достаточно.
- А Хаус об этом знает?
- Ну ясное дело, ведь…
И тут Уилсон осекся, потому что ему вдруг пришло в голову, а, в самом деле, знает ли об этом Хаус? Кажется, временами он уж слишком привык к тому, что его друг узнает все сам, в том числе и то, что ему никто не говорил, но ведь, черт возьми, они и вправду ничего такого никогда не обсуждали! И Уилсон никогда не давал поводов думать, что он хочет детей… Или давал? Ему вдруг пришли в память события последнего времени, когда дети и младенцы всплывали в их разговорах навязчивым лейтмотивом. По чистой случайности, понятно, но тем не менее…
Но тем не менее, Хаус был непревзойденным специалистом в ведении диалогов вот таким способом: когда вторая сторона и не подозревает, что ее опрашивают и тщательно изучают ответы. Уилсон думал, с годами на него это перестало действовать, но это только еще раз доказывало, что новым трюкам собака никогда не выучивается.
Кадди посмотрела в его изменившееся лицо и удовлетворенно кивнула. Все так, как она и думала.
- Поговори с ним, Джеймс.
Уилсон покорно кивнул.
Но где-то на грани подсознания у него мелькнула мысль, что именно поэтому он и разводился. Когда Хаус выставлял его тугодумом, это можно было перенести, потому что Хаус был гением. Но среднестатистическая женщина делает это походя, не отвлекаясь даже на изощренно-гениальную логику.
Глава 7 Глава 7.
У Хауса в руках был в этот раз не справочник по болезням печени, вид которого успел надоесть Уилсону до оскомины, а какая-то книжка в мягкой обложке. Уилсону показалось, что он может различить обложку из сборника Вудхауса, но мог и ошибиться.
- О, ты еще не в колодках и без наручников! – поприветствовал его Хаус. – Из этого я заключаю, что комиссия прошла безболезненно.
- Просто я как воспитанный человек снял колодки в прихожей и оставил их на вешалке, - возразил Уилсон.
- Мой отец как-то меня два битых часа гонял за то, что я с его командиром повел себя невежливо. А на мой взгляд, ничего невежливого я не сделал – просто посоветовал ему снимать ботинки, прежде чем он войдет. Все-таки не он мыл полы у нас дома, а мама, - ответил на это Хаус, не поднимая глаз от книги, и Уилсон не мог удержаться от улыбки.
- Сколько лет тебе было?
- Шесть, семь, восемь… не помню.
Уилсон попытался представить себе семилетнего Хауса, но ему пришло в голову только, что тогда тот не мог быть таким небритым.
- А сколько лет тебе дали, Уилсон?
- Ничего. По всем статьям – я невинен аки агнец.
- Какую руку ты им вывернул? Или кому из них ты так удачно подмигнул? Кому-то сходит с рук умерший пациент, а стоит только мне намекнуть на такой вариант, как поднимается вой до небес. В этом мире что-то явно неправильно или я что-то не так делаю?
- Попробуй побриться, - предложил Уилсон. – А то за столько лет знакомства, я лишь успеваю удивляться, в какое измерение ты исчезаешь на период сразу после бритья?
Это все вроде был дружеский треп, но улыбка у Хауса на губах играла совсем не дружеская, жесткая и злая, да и Уилсон с трудом принуждал себя выдерживать этот непринужденный тон.
Он зашел в ванную и плотно прикрыл за собой дверь, отсекая от себя рассуждения Хауса о бритье.
Уилсон включил теплую воду, сполоснул лицо несколько раз, чувствуя солоноватый от пота привкус на губах. Он выпрямился, опираясь руками о раковину, и посмотрел в зеркало. Потеребил зубами искусанную внутреннюю поверхность губы.
«Тут не было моей вины», - сказал он сам себе. – «Я все сделал правильно».
Зеркало ответило ему самым мерзким и ехидным из хаусовских голосов, что все правильно было бы, если бы пациент выжил, а если пациент умер, то это уж никак нельзя назвать «правильным».
- Я не виноват, - еле слышно прошептал Уилсон, прислоняясь лбом к зеркалу и очень аккуратно ударяя кулаком по раковине.
Внутренний голос в ответ совершенно бесстыже скептически хмыкнул.
Это уже было свыше сил Уилсона. Он рывком распахнул дверь, вывалился в комнату и рявкнул:
- Я не виноват! Слышишь, я ни в чем не виноват!
Хаус опустил книгу, снял свои очки для чтения и внимательно посмотрел на Уилсона, словно прикидывал, дошел ли «клиент» до кондиции, когда пора вызывать бригаду парамедиков с халдолом, или еще побарахтается. Под этим взглядом Уилсон сразу почувствовал себя очень-очень глупо, особенно представив, как это сейчас выглядело со стороны.
- А кто тебя винит? – спросил Хаус, не став хотя бы делать вид, что не понимает о чем речь.
Уилсон только махнул рукой, сел на диван и закрыл лицо руками, потирая так, словно снимал невидимую паутину.
- Я знаю, что ты не виноват, - продолжил Хаус, так и не дождавшись ответа, - и комиссия это знает, да и ты сам это знаешь, потому что будь это не так – тебя бы сегодня растерзали, и ты это понимаешь. Ты все сделал, как было положено.
- И он умер… - глухо ответил Уилсон, не отнимая ладоней от лица.
- И он умер, - подтвердил Хаус. – Тебе не повезло. Ты не реаниматолог, чтобы наживую придумывать, как вести себя в таком случае. Противно признавать, но алгоритмы придуманы, чтобы сберечь время. Чтобы не рассуждать. В девяносто девяти случаях это бы помогло. Тебе попался тот самый один из ста. Ты не виноват, что правила тут не сработали.
- Ты бы не полагался на правила, - отозвался Уилсон, опуская, наконец, руки и выпрямляясь. – Только не ты.
Хаус пожал плечами, отложив книгу в сторону.
- Может и нет, - он очень внимательно и очень серьезно посмотрел на Уилсона. – А тебе было бы лучше, если бы ты нарушил правила, поступил бы против всех рекомендаций, а больной все равно умер бы?
Так как в голосе у него не было никакой издевки, то Уилсон тщательно обдумал ответ. Ему не так часто приходилось иметь дело с полностью серьезным Хаусом, и это слегка выбивало из колеи.
- Нет, - наконец, ответил он, - мне было бы еще хуже.
- Ну вот видишь.
- Зачем ты мне тогда вообще сказал о моей ошибке?
Хаус снова пожал плечами, и заметил уже с обычным насмешливым блеском в глазах:
- Потому что ты бы допрашивал себя сам снова и снова и рано или поздно все равно понял бы. Ты же умный мальчик, Джимми-бой, я в тебя верю. Так вот ты послушай меня, что в таких случаях куда легче услышать обвинение со стороны, чем обвинять себя самому.
Уилсон верил. Чтобы там ни случилось, но Уилсон всегда верил в Хауса. Однако он не мог не задаться вопросом, а откуда, собственно, Хаус знает? И может быть, пока они все уговаривали Хауса, что безнадежный случай гепатита – это не его вина, нужно было совсем другое? Но у него не было толком времени подумать, потому как он решил, что делать из себя дурака, так уж до конца и сказал:
- Кадди считает, что ты против брака, потому что думаешь, будто я хочу ребенка.
Хаус посмотрел на него с огромным интересом.
- А Кадди в курсе, что я в курсе, что ты в курсе, что один из мужчин должен быть женщиной, чтобы завести ребенка?
- Кадди сказала, что у нас прогрессивный штат, - несчастным голосом добавил Уилсон.
- Я знаю, - подтвердил Хаус, - но не думал, будто настолько прогрессивный, что я имею право отрастить себе здесь матку. И, прерывая ход твоих рассуждений, возможно, мои сперматозоиды умнее и интеллектуальнее большинства среднестатистических, но не настолько, чтобы они изобрели выход из этого положения, особенно учитывая, что ты так настаиваешь на презервативах…
Хаус мог бы так болтать хоть до следующего года, тем более что осталось всего ничего, но Уилсон вдруг подметил самое главное в этой словесной мешанине. Он не сказал «нет». Он не сказал: «Нет, я не думаю, что ты хочешь детей». Более того, все эти рассуждения, несмотря на их видимую абсурдность, все-таки были рассуждениями. Хаус рассуждал на эту тему.
Уилсон подумал, что определенно должен извиниться перед Кадди.
- У меня сделана вазэктомия1, - перебил он Хауса.
Тот так и замер с открытым ртом, грубо прерванный на половине своего гениального и вдохновенного гона.
- Что ты сказал?
- У Бонни был тяжелый сочетанный порок сердца. Ей была категорически противопоказана беременность, и она не могла принимать противозачаточные из-за риска тромбоза. Я сделал вазэктомию.
- Почему ты не сделал повторную операцию позже? – спросил Хаус, и, черт возьми, он выглядел почти сердитым.
Он был сердит из-за того, что Уилсон отказал себе в том, чтобы иметь детей?
- Я никогда этого не хотел. Я думаю, - заметил Уилсон, уже совершенно спокойно, - что в мире все не просто так. Я действительно так думаю. У всех у нас разные предназначения.
- И какое же у тебя? – слегка нервозно спросил Хаус, снова одевая очки на нос.
Уилсон только улыбнулся, подсел поближе, снял эти чертовы-милые очки с Хауса, заставил его чуть отклониться назад и поцеловал. Мягко, спокойно, не утверждая никаких ненужных прав, осознавая свое предназначение. Хаус ответил сразу же, но поцелуи их оставались тихими.
- Уилсон, - сказал вдруг Хаус, когда они прервались, - ты же знаешь, что я эгоист?
- Это все знают.
- Стейси говорила, что я измеряю любовь к себе по количеству жертв, которые ради меня принесли. Может и так. Но я по крайней мере, оцениваю эти жертвы, считаю их и обращаю на них внимание.
- Это не было жертвой ради тебя, - перебил Уилсон, - об этом еще и речи не шло, ведь…
- Речи - нет… Но если говорить о предназначении, значит жертва была все-таки ради меня в итоге, так?
Уилсон промолчал от такой логики, потому что ему было нечего возразить. Если каждый самый безумный поступок в итоге был для того, чтобы привести их обоих сюда в эту комнату, на этот диван, то черт возьми, совсем неплохо все было придумано в этой жизни.
Хаус, не дождавшись возражения, удовлетворенно кивнул сам себе.
- И это… это… - он отвел взгляд на мгновенье и сразу же снова повернулся. - Проклятье, Уилсон, ну в самом деле, ты же не надеялся, что я позволил бы, чтобы в моей квартире находился ребенок?! Мне пришлось бы убрать скальпели из ванной! А каша? Разве я мог бы варить кашу? И…
Уилсон улыбнулся, смаргивая ощущение песка в глазах. Ему было приятно это все слушать, потому что признание жертв и любви – это конечно прекрасно, но дружеское подтрунивание переносить и легче, и привычнее.
- И вот что еще… - погрубевшим голосом заметил вдруг Хаус, - давай-ка сходим в спальню. В конце концов, я, как врач, должен проверить твой шрам после вазэктомии, и почему это я его до сих пор не заметил?
Предложение было соблазнительным. Очень-очень соблазнительным, как и Хаус, непривычно открытый сегодня и щедрый на ласки в постели вообще всегда, однако Уилсон не без сожаления вынужден был отказаться.
- Я уже и так опаздываю на регистрацию рейса. Я прилечу послезавтра – сможешь меня исследовать хоть весь день.
- Ты вгоняешь меня в грех, Уилсон!
- У тебя нет шансов: ты спишь с евреем, - ответил на это Уилсон, поспешно выкатывая из спальни маленький чемоданчик, заботливо собранный за два дня до этого и запертый на замочек от попыток Хауса поменять чистое белье Уилсона на женские трусики. Как будто это когда-то помогало. – Можешь начинать ходить в солярий, чтобы привыкнуть к адской жаре.
Уже на пороге он подумал вдруг, что стоило возможно отплатить Хаусу той же монетой и поговорить все-таки о несчастной девочке, которую никак не удается диагностировать, но с другой стороны, учитывая ранний уход с работы и книгу Вудхауса и все такое… Возможно Хаус заслуживает, чтобы с ним хотя бы ненадолго не говорили об этой пациентке?
*
Несмотря на все насмешки и издевки, Хаус все-таки не поздравлял Уилсона с Рождеством, что было и понятно. С другой стороны, Уилсон не видел причин, по которым он не может поздравить Хауса, поэтому позвонил двадцать четвертого около полудня. Телефон Хауса был выключен. Это было не слишком странно, потому что Хаус и рождество совершенно не совместимые понятия, так что вероятно он решил себя обезопасить от поздравлений. Уилсон перезвонил на домашний, но там тоже никто не взял трубку. Возможно, Хаус отправился купить себе пива или Стиву жареного гуся с яблоками.
Уилсон перезвонил позже, но никто снова не ответил. В три часа дня Уилсон позвонил в больницу, но Хаус не ответил и по рабочему номеру. Насколько Уилсон помнил, Чейза и Кэмерон Хаус уволил еще до двадцать второго и пообещал не брать на работу до двадцать шестого, так что он набрал номер Формана, но и у того телефон был выключен. До этого момента, Уилсон просто недоумевал, но тут начал всерьез тревожиться.
Кадди на работе не было. Уилсон дозвонился на собственное отделение под благовидным предлогом поздравления с праздником, дежурная медсестра сняла трубку, но выведать у нее каких-либо новостей с диагностического отделения не удалось. Она полагала, что оно вообще не работает сегодня.
Уилсон снова позвонил Хаусу и Форману и с тем же результатом.
Конференция потеряла для Уилсона всю прелесть еще к четырем вечера, а к семи он уже еле сидел на месте. Если бы речь шла только о Хаусе, или о Чейзе, или о Кэмерон, он мог бы подумать, что у телефона, например, села батарейка. Но у Формана батарейки не садились и не сядут никогда.
Уилсон набрал еще один телефону, который помнил наизусть. В приемном покое, конечно, работали, но Пейдж Салливан была сегодня выходной, а разыгрывать роль взволнованного любовника перед незнакомым врачом Уилсон не захотел.
В восемь он понял, что случилось что-то страшное.
В девять он уже почти не сомневался, что Хаус мертв.
В десять он решил, что и Форман мертв тоже.
В итоге Уилсон что-то объяснил председателю по поводу того, почему не может остаться на завтрашний банкет, слишком сбивчиво, но при этом очень выразительно, что тот и словом не возразил, потом собрал вещи и поехал в аэропорт. Там после нескольких часов улыбок и уговоров, перемежаемых истерическими звонками в Джерси, он сумел уговорить девушку в администрации подыскать ему местечко, и ночным самолетом улетел назад.
Хотя он и волновался, и предполагал самое худшее, вплоть до захвата больницы террористами, но, наверное, в глубине души он догадывался и в аэропорту раздумывал даже куда ехать, в больницу или домой.
Он открыл замок своим ключом, распахнул дверь без звонка, и увидел Хауса, лежащего на полу рядом с диваном. На какое-то чудовищное мгновенье, Уилсону показалось, что оправдались все его худшие страхи, но тут Хаус повернул голову и слегка вопросительно посмотрел на него снизу вверх. Тут Уилсон уловил льющуюся из колонок проигрывателя музыку и понял, что Хаус всего-навсего прилег немного послушать – у него были свои представления об идеальном способе проникнуться музыкальным настроением.
- О, привет, - хрипло сказал Хаус.
- Привет, - откликнулся Уилсон.
Хаус явно был в норме, что бы не подразумевалось под этим словом для него. И все же, и все же Уилсон уже был уверен, что что-то случилось. Он заставил себя собраться и усилием воли подавил дрожь, прошел мимо распростертого на полу Хауса, буквально в сантиметрах от лежащей рядом трости, и сел в кресло.
- Как дела? – поинтересовался он.
- Нормально, - кивнул Хаус. - Правда, меня уволят и скорее всего лишат лицензии.
Вот оно.
Уилсону захотелось заорать, что Хаус в конце концов натворил, почему его невозможно оставить одного и что вообще происходит, но он остановил себя. Нельзя. Так нельзя.
Он собрал в кулак все свои измотанные нервы и ровно, миролюбиво сказал:
- Понятно. Очень жаль. А из-за чего?
Хаус вздохнул и сел на полу, кривя губы от боли.
- Вчера днем Кэрри Уэлш сделали биопсию, после которой она скончалась от кровотечения, - он посмотрел на онемевшего Уилсона и скривил губы снова уже в подобии улыбки. – Счастливого тебе Рождества, Уилсон.
~ ~ ~
1. вид хирургической контрацепции для мужчин.
Конец 5ой части.