Lie To Me

[housefans]

Название: Lie To Me
Автор: queenzulu
queenzulu.livejournal.com/195322.html
Перевод: reinvention
Разрешение на перевод: получено
Пейринг House/Wilson
Жанр: слэш
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Таймлайн: лето после второго сезона
Фанфик опубликован автором в жж 30.12.2006г


Отель помпезен до смешного. Хаус замедляет бег, переходя на трусцу, лавирует между латунными багажными тележками и портье, затянутыми в ливрею наподобие цирковых обезьян, и широким жестом салютует стойке администратора. Лучезарная улыбка сообщила бы любому, кто с ним знаком, что Хаус собирается затеять нечто. Шорты и застиранная футболка, слипшиеся от пота волосы – более чужеродный элемент среди красных бархатных диванчиков и растений в кадках просто трудно представить. Пожалуй, только кроссовки могли бы своей ценой оправдать присутствие Хауса в этом лобби среди его законных обитателей. Трюк дня – это абсолютная уверенность в себе, а уж в этом Хаусу трудно отказать, особенно, когда он движется к своей цели. Рукой останавливает закрывающийся лифт и протискивается внутрь, когда пассажиры подвигаются сначала из вежливости, а потом уже воротя нос от концентрированного запаха пятимильной пробежки. Хаусу искренне жаль… что ему приходится выходить раньше, чем последний бедолага покинет лифт, но к чему отвлекаться на сожаления - впереди большая игра. Он находит номер Уилсона и стучится с энтузиазмом едва не уволенного за прогул портье, и, не дожидаясь ответа, кричит в закрытую дверь «Ваш заказ, сэр!» с акцентом из старых британских фильмов.
Через пару секунд в дверном проеме возникает Уилсон, с протестом и кошельком наготове (вот ведь олух): «Я вообще-то ничего не зака…»

Хаус толкает дверь так, что Уилсону поневоле приходится отодвинуться с дороги. «Не заказывал, а надо бы. Я тут с голода умираю». При виде минибара Хаус довольно щурится.
«Хаус, а ну отойди оттуда…» - трудно было на самом деле рассчитывать на то, что Хаус послушается, все-таки опыт последних десятилетий говорил обратное. Он распахивает дверцу и отодвигает миниатюрные бутылочки с ликером в поисках того, что ему нужно. «Вот и он, гигантский Тоблерон!» - провозглашает он, демонстрируя добычу. Уилсон делает выпад в его сторону, но Хаус легко увертывается, перескакивая через приставной столик и даже не уронив по пути кресло. Он машет шоколадкой, как будто это красная тряпка в руках матадора, но Уилсон уже смирился: вздыхает, приглаживает волосы и встает в любимую позу «руки в боки». Скууууушно. Хаус протягивает ему Тоблерон и позволяет Уилсону схватить его со второй попытки. Лишившись развлечения, он заявляет: «Да ну тебя с твоим шоколадом».
Он обходит периметр номера в поисках зацепки, которая сообщила бы ему, что Уилсон пустил здесь корни, а не просто ночует. Уилсону остается просто смотреть и недоумевать, чего ради он вообще приперся. Хаус отмечает, что Уилсон одет почти по-домашнему: никакого галстука, расстегнутый воротник, закатанные рукава, а еще он отмечает, что комната оставляет ощущение пустоты, даже наготы. Да Уилсон лучше обживался на его, хаусовом, диване, чем здесь, где нет ничего от самого Уилсона. И это хороший знак, черт побери.

Погода стоит типичная для летнего Нью-Джерси – жара и духота. Пот от пробежки превратился в сухую корку на коже. Хаус залезает в морозильник и обнаруживает там форму для льда, полную талой воды. Уилсон может сколько угодно орать, ему сейчас совершенно не до состояния ковров – Хаус опрокидывает на себя ледяную воду, вздрагивая от непередаваемого ощущения холода на разгоряченной коже. Не то, чтобы это было самым восхитительным моментом с тех пор, как его нога в его полном распоряжении, но он ведь еще только пришел, улыбается Хаус своим мыслям, трясет головой, разбрызгивая воду, и слизывает соль с верхней губы.

Уилсон сжимает пальцами переносицу: «Как ты меня отыскал?». Он все еще на несколько шагов позади в понимании ситуации, но нагоняет осторожными рывками вперед через все пункты, которые Хаус уже оставил позади, потеряв интерес, как только пришел к некоему выводу сам для себя.
«Твоя почта все еще приходит на мой адрес, - сообщает ему Хаус, - эти стильные коричневые конверты…».
«Ты открывал мои счета по кредитке».

Хаус просто отмахивается, это просто неуместно сейчас рассуждать о каком-то жульничестве с почтой: «И кстати, я вообще-то звонил тебе. Можешь винить менеджера этой помойки в том, что о моих звонках тебе не сообщили. У них какой-то пунктик насчет запрета на передачу непристойных сообщений».

Уилсон выкладывает на стол Тоблерон, аккуратно выравнивая линию параллельно краю, как будто это поможет ему самому не сорваться за край своего уже и так изрядно потраченного терпения, потом берет полотенце для рук и вытирает лужу у ног Хауса. «Я так понимаю, спрашивать, зачем ты сюда пришел, нет никакого смысла?»

«Я вообще-то на новоселье пришел, - поясняет Хаус, - собирался прихватить в качестве подарка какую-нибудь ерунду, но подумал, что твой лимит безделушек уже исчерпан». Он поднимает воротник футболки и вытирает им лицо – пусть не насухо, но хоть чуть менее мокро, а потом решает, что пора немного поторопить события и снимает футболку совсем.

«А это ничего, что я тут уже пару месяцев живу? – уточняет Уилсон, - ты совсем чуточку опоздал». Краска заливает лицо, и он не может смотреть Хаусу в глаза.
Хаус только печально кивает: «Да уж, и хвастаться тут нечем». Он вытирается собственной футболкой и бросает ее прямо на пол к двери.

Лицо Уилсона становится ярко-красным, и усиливающееся раздражение – это только одна из причин такого состояния. «О да, твой диван – это же гораздо лучше, как я мог сомневаться?»
«И не говори, - просто отвечает Хаус, слегка закатывая глаза для усиления эффекта, - и там все это было бы гораздо проще».
«Что именно “это”? – спрашивает Уилсон, а Хаус откровенно наслаждается его видом, который определяет для себя как «суслик, загипнотизированный питоном».

Он скалит зубы в голодной усмешке и подходит вплотную к Уилсону, чтобы выдохнуть тому прямо в ухо: «Секс», - как если бы это было одновременно самым очевидным фактом в данной ситуации и самой опасной вещью на свете. А ведь, если подумать, то так оно и есть.

Уилсон в комплектации «Уилсон ошеломленный» - это не то чтобы очень большая редкость. А вот Уилсон с дополнительными опциями «рыба, выброшенная на берег» - на это уже приятно посмотреть: втягивает воздух через открытый рот, пытается вспомнить, как произносить звуки и очаровательно краснеет. Хаус вздергивает бровь вверх для придания взгляду особой степени сладострастия (не зря же он тренировался на Кадди все эти годы), объявляет: «Я в душ», - и удаляется из комнаты, так как программа «Уилсон», по всей видимости, зависла на ближайшее время. Он скидывает кроссовки и носки, бросая их рядом с футболкой. Зацепив большим пальцем правой руки резинку шорт, он стаскивает их одним движением, другая рука в этот момент захлопывает дверь ванной – Уилсон, все еще молча глядящий вслед, видит ровно столько, сколько запланировал Хаус.

Стоя под душем, он регулирует температуру и напор воды, до тех пор, пока поток не превращается в обжигающие кожу иглы. Замечательно. Пока вода массирует плечи, Хаус заключает сам с собой пари на предмет того, сколько времени потребуется Уилсону, чтобы окончательно закипеть под дверью ванной комнаты.

«Ладно, готов признать, шутка удалась, я купился», - заявляет Уилсон, врываясь в ванную через специально незапертую дверь. «Можешь раскалываться и начинать надо мной смеяться».

«Шутки в сторону», - декламирует Хаус намыливаясь. Бутылочка с шампунем явно не из предоставленных отелем мелочей, это собственность Уилсона. «Шампунь с увлажняющим эффектом? - спрашивает он в пространство – И кто здесь издевается?» Он выдавливает каплю шампуня на ладонь и осторожно вдыхает запах. «Манго? Ну, раз так, тогда ладно, Уилсон, ты настоящий мужик».
«Я не голубой, Хаус», - заявляет Уилсон.
«Врешь!» - Хаус перекрикивает шум воды. Даже под душем, включенным на полную мощность, он слышит, как Уилсон, топая, мечется по ванной комнате
«Да с чего ты вообще вообразил, что я…»

Хаус выглядывает из-за занавески, его волосы уложены в пенный ирокез. Уилсон останавливается, привалившись спиной к раковине и скрестив руки на груди. Он чувствует, что краснеет все сильнее, и что пар, заполняющий ванную комнату, только одна причина этого процесса. «Не-голубые» обычно не приходят смотреть, как их приятели принимают душ» - утверждает Хаус.

«Хорошо, я ухожу, - сообщает Уилсон, - я вообще сейчас уйду из номера».
«Возвращайся с бутербродами, - кричит Хаус вдогонку, возвращаясь под душ и смывая пену, - Или не удивляйся, когда я съем все до последнего орешка в минибаре!»
«Ты не можешь…»
«А ты все-таки не ушел», - перебивает его Хаус. Он выключает воду и протягивает руку из-за занавески. Уилсон бросает ему полотенце, которое Хаус оборачивает вокруг бедер: «И вообще, я никогда и не говорил, что ты голубой. Это я хочу секса с тобой».
«Что?» - Уилсон явно в шоке опять, иначе, откуда в его голосе слышится попытка оправдаться, да и как можно отступать назад, пропуская Хауса, сокращающего дистанцию, и одновременно подвигаться к нему поближе, указывая на такой очевидный Уилсону факт: «Да ты.., да ты же меня даже не хочешь!»

На этот раз Хаус закатывает глаза по полной программе: «Черта с два я тебя не хочу», - раздраженно отвечает он и проходит мимо Уилсона в комнату.

Уилсон, молча, сжимает кулаки и следует за ним. В комнате он решает потребовать объяснений: «И с каких же это пор?»
«Ну, месяц туда, месяц сюда… а сколько мы уже знакомы?»
«И ты никогда мне об этом не говорил!»
«И этот наш разговор как раз хорошо объясняет, почему».
«Но… все десять лет… и ты…» - Уилсон запутывается в словах опять и просто трясет головой.
«Позволь, я объясню для тебя на пальцах, - предлагает Хаус и начинает своеобразную считалку, поочередно указывая рукой то на Уилсона, то на себя, - Женат. Стейси. Женат. Нога. Женат…»
«И ты решил за мной приударить просто потому, что я недавно развелся?»
«Я старался не напоминать тебе об этом печальном событии, но раз уж ты сам заговорил…»
«Хаус, хватит, - Уилсон вытягивает руки перед собой, как будто это его защитит, - Ты даже видеть меня не хотел с тех пор, как пришел себя после операции. Тебя даже дома никогда нет – ты постоянно бегаешь где-то, как будто у тебя впереди марафонские соревнования. И сейчас ты просто появляешься и ждешь, что я буду заниматься с тобой сексом? Да какого черта, что здесь происходит вообще?»

Хаус делает широкий шаг в сторону Уилсона – это так просто, совсем не больно – и наблюдает за тем, как тот нервно сглатывает и начинает озираться в поисках чего-то неведомого, что может его спасти. Уилсон не пытается отвернуться, когда Хаус наклоняется к нему, лишь неровное дыхание отличает его от статуи. «И ты хочешь убедить меня, что не заинтересован?» - спрашивает Хаус.

«Я этого не говорил», - Уилсон отступает под натиском Хауса, пока не чувствует за спиной край столешницы. Дальше идти некуда. И совершенно некуда деть руки, остается только упереться ими в стол.

«Ах, вот как…» - Хаус подвигается еще ближе. Ему в кои-то веки не надо ни на что опираться, у него две свободные руки и для них есть занятие. Одной рукой он расстегивает пуговицы на рубашке Уилсона, а другой возится с ремнем на брюках. Полотенце не способно скрыть его заинтересованности в процессе, но, к счастью, это же можно сказать и о брюках Уилсона. Хаус останавливает руку, почти касаясь растущей выпуклости в штанах Уилсона. Так близко, что тепло ощущается ладонью: «Скажи мне прекратить» - бросает вызов Хаус.

«Скажи мне, почему сейчас» - требует Уилсон вместо ответа. В его взгляде настороженность, глаза кажутся темнее обычного. Хаус улыбается и позволяет руке продолжить движение к цели. Уилсон резко выдыхает и зажмуривается как от боли: «Господи…»

«Хорошо?» - отвлеченно спрашивает Хаус, весь в ощущениях на кончиках пальцев. В ответ ни слова, только взгляд, но этот взгляд лучше любого ответа. Тогда рука продолжает медленные движения и минует первый слой одежды, сжимая член Уилсона через тонкую ткань боксеров.

Уилсон роняет голову на грудь, волосы длинными прядями спадают на лоб, рот приоткрыт в частом прерывистом дыхании. Хаус чувствует, как его пульс ускоряется от одного этого зрелища и прижимается всем телом к Уилсону, который уже на грани стона, оба понимают это, и Хаус хочет услышать сейчас этот стон больше всего на свете.

Но вместо стона Уилсон, глядя через прикрытые от очевидного удовольствия веки, выдает неожиданное: «Это все из-за твоей ноги, ведь так?»
Хаус сжимает руку сильнее: «Не начинай, ты не мой психоаналитик».
«К счастью нет, - продолжает говорить Уилсон, несмотря на то, что дается это ему с видимым трудом, - потому как я очень надеюсь, что твой психоаналитик таких знаков внимания от тебя не получает».
«Да уж, точно не таких», - соглашается Хаус и стаскивает с плеч Уилсона рубашку, которая сползает по рукам, все еще упирающимся в стол за спиной. Пальцы Хауса путешествуют по плечу и груди Уилсона, потом ниже, поглаживая по ребрам и теребя сосок.
«Это то же самое, что и бег для тебя…»
«О да, я могу бегать и прыгать. Смотри, Джимми, никаких ниточек! Теперь я настоящий мальчик!» - Хаус толкается бедрами вперед в подтверждение своих слов.
Уилсон горько усмехается: «Ты сейчас готов пробовать все что угодно, и во всем, за что берешься, стараешься до седьмого пота. Теперь на очереди секс».

Ну, должно же быть что-то в этой жизни, что поможет полностью завладеть вниманием этого человека. Хаус утыкается носом в ухо Уилсона и трется щетиной о его шею – там такая нежная кожа, а потом чуть поворачивает голову и внезапно кусает.
«Твою ж мать, Хаус!»
«Обойдемся без мамочек, но общий курс ты понял верно. Вот бы только один из нас смог заткнуться», - он стягивает штаны Уилсона вместе с боксерами и оставляет их болтаться где-то в районе колен.

«Прекрасно», - качает головой Уилсон, сбрасывает рубашку и вышагивает из штанов. Оставшись в носках, он выглядит довольно смешно, но с некоторой точки зрения, секс – это вообще весьма смешное занятие, так что Хаус просто ухмыляется и ждет, пока Уилсон закончит раздеваться. Он садится на край кровати, достаточно широкой, но слишком мягкой, затянутой типичным покрывалом с типично гостиничным рисунком на нем. Уилсон подходит ближе и в нем нет уже ни капли смешного. Когда он сдергивает с Хауса полотенце, тот непроизвольно задерживает дыхание: в этот момент он так беззащитен, шрам растянулся по его бедру зловещей картой шоссе в никуда.

На мгновенье Уилсон переводит взгляд на этот шрам, но выражение его лица не меняется и в нем столько желания и возбуждения, что Хаусу могло раньше только присниться в подростковом мокром сне. То, что Уилсон способен игнорировать его увечье, это уже дорогого стоит, ведь Хаус не смог бы добиться подобного на своих последних свиданиях, даже если бы заплатил. А он на самом деле платил и не мало.

Уилсон подталкивает его дальше на кровать и вот они оба лежат на боку лицом к лицу, член к члену. Хаус понимает, что еще мгновенье и Уилсон его поцелует, и успевает увернуться, бормоча: «Пойми, я не хотел начинать это инвалидом».
Уилсон на секунду замирает и тихо рычит в его ухо: «И что теперь, если кетамин перестанет работать?»
«А если нет?»

«Погоди, это что же получается?» - Хаус чувствует его выдох на своем плече, а еще он начинает сходить с ума от другого ощущения: Уилсон едва заметно двигается, своими легкими толчками запуская волны удовольствия, расходящиеся от поясницы по позвоночнику. «Так ты у нас оптимист?»

Хаус не находит другого ответа, кроме как хмыкнуть и навалиться всем телом на Уилсона, переворачивая его на спину и располагаясь удобно сверху. Он касается языком ключицы и медленно опускается ниже. «Так ты хочешь, чтобы я еще подождал?» - спрашивает он, нависая сверху, опираясь на руки и колени – просто потому, что теперь он может это сделать. Господи, как же хорошо, не нужно думать о каждом движении, не нужно пытаться компенсировать немощь израненной ноги, потому что совсем-совсем не больно.

«Вообще-то нет, но…» Уилсон боится щекотки, и возраст понемногу накладывает отпечаток на рельеф его талии и боков, но достаточно услышать, как срывается его голос в отчаянном «Хаус!» - и больше ничего уже не имеет значения. Хаус отсасывает ему, придерживая одной рукой за бедро, а пальцем второй руки массирует промежность, умудряясь четко держать совершенно разный ритм в обеих точках приложения. Он поднимает голову, когда чувствует, как напрягаются бедра Уилсона. Он должен смотреть ему в глаза, поэтому доводит Уилсона до оргазма тремя мощными движениями ладони.
На то время, пока Уилсон не пришел в себя, все, что остается Хаусу – это толкаться в его заляпанный спермой живот. Вскоре рука Уилсона находит и сжимает его член, все сильнее и сильнее, почти до боли, и Хаус кончает так мощно, что на какое-то время забывает дышать.

Он падает лицом в подушку рядом с Уилсоном. Уже почти собирается протянуть руку в поисках баночки викодина на тумбочке, но вспоминает, что уже больше месяца в нем не нуждался. Ощущает движение рядом на постели и руку на своей пояснице. Слышит тихий голос: «Хаус, кетамин не перестанет работать».
Он не отвечает, но не может перестать думать о том, что прошел всего месяц без боли. А еще он думает о том, что во всех исследованиях, которых он перечитал за этот месяц тонны, не дается никаких гарантий.

«И мне плевать, что там у тебя с ногой, - говорит Уилсон так тихо, как будто разговаривает сам с собой, - и тебе вовсе не обязательно было ждать так долго».
И все-то он понимает, этот Уилсон. Хаус усмехается в подушку, слышит глубокий вздох, и даже не глядя на Уилсона, дешифрует его, как «прямо сейчас давить не буду, но в покое не оставлю».
Хаус проваливается в сон. Следующее утро – первое, когда он просыпается без боли и не удивляется этому.

***

Что может быть лучше, чем возможность делать все, что придет в голову, когда угодно, не думая о неотвратимых последствиях. Он бегает, играет в гольф, уговаривает Уилсона играть в теннис и разделывает его под орех, над чем потешается весь оставшийся день. Он начинает осваивать скейтборд. А в один прекрасный момент заявляет Уилсону, что собирается прыгнуть с парашютом - просто чтобы полюбоваться выражением его лица.
Уилсону удается ответить только: «Ты это серьезно? Прыгнуть в пустоту из самолета?» А сразу после этого он выгибается дугой и выдыхает: «Черт!»

Они снова в отеле, кондиционер включен на полную катушку, но Хаус обливается потом, засаживая Уилсону в зад на всю длину. Невероятно тесно, гладко и горячо. Хаус выкладывается по полной, как если бы это занятие завтра выходило из моды, а Уилсон уже не притворяется, что не хочет в этом участвовать.
«Не волнуйся, - успокаивает Хаус, делая все, что в его силах, чтобы Уилсон оставил всякие попытки разумно мыслить в этот момент, - я прослежу, чтобы мне упаковали парашют, а не пудовую гирю».
«Зачем вообще заморачиваться? – Уилсон кривит губы, как обычно делает, пытаясь не улыбаться. А еще, как Хаус недавно узнал, он так делает, когда не хочет выдавать приближение оргазма. «У тебя за что ни возьмись – все получается, ты, наверное, уже возомнил, что летать умеешь».
А потом он резко сжимается, и Хаус чувствует, каково это - летать.

***

В тот день, когда нога начинает болеть снова, это еле ощутимый укол сначала. Почти ничего. Но вечером бедро уже ноет. Хаус придумывает какой-то предлог, чтобы не идти к Уилсону в отель и забывает, что говорил уже через пять минут после того, как кладет трубку.

Сколько проходит времени между разговором и звуком ключа, поворачивающимся в замке, Хаус не может точно сказать. Он молча глядит поверх своего стакана виски, как Уилсон заходит и закрывает за собой дверь.

«Какого черта, Хаус, что происходит?» – спрашивает он, стаскивая с плеч ветровку и кидая ее на подлокотник дивана.
«Что, без меня уже и ночи не протерпишь? - язвит Хаус, - Надо мне, что ли попробовать попридержать свой животный магнетизм».
«Перестань. Что-то случилось, я знаю».
Хаус выплескивает остатки виски в стакан и глотает залпом. В горле приятно жжет. Он еще не пьян, но уже начинает вспоминать, за что любил таблетки. «У меня нога болит», - сообщает он. И пусть это мелочь, и пусть это не имеет значения, он сказал и все.
«Да все у тебя в порядке с ногой!»
«Почем тебе-то знать? Она не к тебе пришита»
Уилсон качает головой и сердито выдыхает: «За два месяца у тебя ни одной проблемы не было…»
«А ты себя экспертом считаешь, из-за того, что половину этого времени я тебя трахал?»
«Мозги мне ты трахал, так будет точнее», - Уилсон зол и его ладони постепенно сжимаются в кулаки.
«Это ты о чем вообще?»
«О том, что ты с самого начала не собирался все это продолжать, если кетамин выдохнется»
«Да вот, ты представляешь, не хотел тебя вовлекать в секс с калекой – да я прямо чудовище!»
«Не надо, обо мне ты и не думал совсем. Этим летом ты решил, что тебе можно все и что за это тебе ничего не будет. А вот знаешь что? Мне нет дела до твоей ноги…»
«Забавно, а вот мне почему-то есть до нее дело».
«…потому, что мне есть дело до тебя самого».
«Что ж, успехов тебе в этом. И что-то мне подсказывает, что это у тебя скоро пройдет».
«Хаус, ты заварил эту кашу сам», - Уилсон зарывается обеими руками в собственные волосы, от чего прическа приобретает тот же вид, что обычно после секса – и Хаус не может не думать, что это, в конце концов, нечестно: «Меня наша дружба вполне устраивала».

Хаус встает, немного наклонившись, по привычке пытаясь компенсировать неустойчивость. Боль не приходит и это даже отвратительно, как он этому радуется. В этом нет смысла, если в любую минуту нога может его подвести снова: «Да, я все это начал. И у меня был месяц. А теперь все».
«Но того, что было уже не вернуть…»
«Тоже мне, Барбара Стрейзанд», - Хаус начинает наступление. В конце концов, сил на то, чтобы выставить Уилсона из квартиры и закрыть дверь на цепочку у него еще хватит: «Значит, по-хорошему мы не хотим…»

До того, как Хаус успевает что-то предпринять, Уилсон притягивает его к себе за руку. И если привычка к боли вернулась мгновенно, то избавиться от новоприобретенной привычки к Уилсону не так-то просто, и Хаус не сопротивляется.
Это резко перестает быть привычным, когда Уилсон целует его.

Они никогда не делали этого раньше. Отсасывали, дрочили друг другу и трахались - два схлестнувшихся кризиса среднего возраста во всей красе, но это… нечто новое и Хаус не знает, что с этим делать. Он пытается увернуться, но звук, который в этот момент издает Уилсон, останавливает его.

Стейси была последней, кого целовал Хаус. Тот второй в их жизни первый поцелуй не оставлял иллюзий. Все было уже кончено и то же самое происходило сейчас с Уилсоном. Это их последний поцелуй, даже если Уилсон вздумает это отрицать. Хаус вернул себе свою жизнь на два месяца, одно короткое лето, и все то немногое хорошее, что позволяла получить его карма, уже было исчерпано.

Есть что-то глубоко и даже подозрительно правильное в том, чтобы целовать Уилсона. Хаус пытается уйти от поцелуя опять, но Уилсон повторяет его движения и приоткрывает рот. Теперь уже Хаус не может удержаться от полустона-полувсхлипа, не то мольбы, не то проклятья – всего того, что никогда не будет высказано словами.

Отличается ли этот раз особой нежностью или остротой ощущений? Нет, все дело лишь в том, что сегодня они не в безликом гостиничном номере, а в квартире Хауса, и именно эта картинка годами крутилась в его голове: растянувшийся на его постели Уилсон, в перекрученных простынях, с распухшими и покрасневшими от контакта с щетиной губами, и Хаус волен целовать каждый сантиметр его тела. Смазка и презервативы остались в отеле, но они не заморачиваются и не спешат, в этот раз просто кожа к коже, приятная тяжесть и бесконечная сладкая истома.
И совсем ничего не болит. Разве что так… больно…

Хаус еще где-то между сном и явью, когда Уилсон, имеющий за плечами годы подобной практики, пытается улизнуть из кровати, не потревожив его. Но даже легкого колебания матраса достаточно чтобы спящий, как на иголках, Хаус окончательно вынырнул из зыбкого сна.

Он лежит и смотрит Уилсону в спину, отмечая в неярком свете раннего утра каждую деталь: как пробегает волна по мышцам, когда тот нагибается собрать с пола свою одежду, как причудливо рассыпаны веснушки по плечам. На секунду в дверном проеме застывает силуэт, и вот уже нет и его.

В тот день, когда нога начинает болеть снова, это так, ничего особенного, просто спазм. Он даже не утруждает себя поиском аспирина. Это бессмысленно. Теперь он понимает, что можно потерять гораздо больше, чем ногу.