...insanabilia reputari oportet (фик)

[housefans]

Название: ...insanabilia reputari oportet *
Автор: Ойди
Фандом: Хаус мд
Рейтинг: ПГ-13
Размер: небольшой (6 частей, каждая почти драбблового размера)
Пэйринг: Хаус/Кадди, Хаус/Уилсон
Время действия: конец шестого сезона, событыя серии "Baggage" учитываются частично, события "Help me" не учитываются совсем.
Жанр: ангст, драма
Варнинг: АУ, ООС, ГЕТ и прочие смертные грехи
Дисклеймер: Герои принадлежат сами себе, а права - правообладателям. Любые совпадения с реальными событиями и чужими фиками случайны и непреднамеренны.
От автора: я ни черта лысого не смыслю в медицине и надеюсь, что вы тоже, потому что тогда будет не так заметно, какой я дибилойд. в общем, все медицинские термины взяты почти наобум и добавлены так, онтуражу ради.


Часть 1
Вот так и выглядит одиночество. Пустая, холодная и безжизненная квартира с пустым и холодным человеком внутри. Крышка рояля покрыта густым слоем пыли, пульт от телевизора затерялся в дебрях диванных подушек, а хозяин всего этого... тоже. Покрылся пылью, затерялся за диваном, погрязнув в паутине жалости к себе, изредка прерываясь только на сон, туалет и еду. Как, например, сейчас. Хаус, не утруждая себя поисками трости, проковылял в кухню. Вопреки ожиданиям, там все еще оставалось кое-что съестное - после непродолжительных поисков он обнаружил в одном из шкафчиков хлеб и арахисовое масло. Ну что ж, хоть что-то. Хаус вытащил из деревянной подставки первый попавшийся нож и начал резать.
Позавчерашний (или недельной давности?) хлеб крошился, расползаясь на бесформенные куски. "Прямо как моя жизнь," - подумал Хаус. Он попытался отогнать эту никчемную в своем драматизме мысль, но она упорно просачивалась в мозг и заполняла все его пространство, как запах плесени.
Уилсон был счастлив со своей Сэм, Кадди - с Лукасом. Хаусу дали понять, что он не нужен ни там, ни там, а он сделал вид, что ему плевать на всех. Как всегда. Только вот на сей раз никто этого даже не заметил. Он прикинулся простуженным и попросил отпуск на неделю - Кадди подмахнула бумажку и только мило улыбнулась, вся воплощенное материнство и забота. Он не выдергивал шнур телефона из розетки и не отключал мобильный, но за четыре дня ему никто не позвонил. Хотя нет, вчера позвонил Тауб, спросил: что означают ректальное кровотечение и геморрагическая сыпь, но не успел Хаус обозвать его идиотом, как тот на ходу диагностировал сам: болезнь Верльгофа. Похоже, они там тоже неплохо справляются и без него.
Он продолжал машинально пилить хлеб, разбрасывая крошки в разные стороны, и нож противно проскрипел по поверхности стола, оставив на ней глубокую царапину.
Хаус поморщился от неприятного звука. Потом еще - на этот раз от боли в ноге. Нельзя сказать, чтобы она особо доставала его в эти дни; не более, чем обычно. Это была всё та же старая добрая подруга-боль, ну если не добрая, то хотя бы верная, в отличие от всех остальных. Он привычно ненавидел её, как ненавидят растолстевшую стерву-жену, на которой женился по залету, которая постоянно пилит тебя за каждую мелочь, которая отнимает годы и прибавляет морщин и седых волос. Только вот с болью нельзя развестись. Нельзя подсыпать ей крысиного яду в утренний кофе, или задушить подушкой, или всадить с размаху в горло кухонный нож.
Хаус заметил на столе перед собой несколько мелких красных капель; видимо он, пока резал, несколько раз несильно задел себе по пальцам. Красные брызги ярко выделялись на светлой корке. Приглядевшись, Хаус заметил и несколько темных пятнышек плесени. Так вот откуда этот запах. Он равнодушно смел испорченный хлеб в мусорную корзину. А после минутного раздумья отправил следом и нож.
Вернувшись в гостиную, он поднял трубку телефона и заказал пиццу.
Через три минуты в дверь позвонили. Хаус подумал: "ничего себе скорость," - и крикнул с дивана:
- Открыто!
Дверь отворилась, но за ней, вместо ожидаемого разносчика пиццы оказалась Кадди. Она выглядела, как всегда, прекрасно, но под маской цветущего "я_успешная_бизнес-леди_и_счастливая_мама" внешнего вида можно было различить едва скрываемые волнение и тревогу.
- Хаус... - сказала она с порога, все еще не решаясь войти.
- Привет, - сказал он с напускным добродушием, - с чего бы это такие люди в наших палестинах? Проходи, располагайся.
- Тауб, - ответила Кадди, - он сказал, что ты не в себе.
- Я-то в себе. Но раз уж ты пришла - могу побыть в тебе.
Она не обратила внимания на эту скабрезность, - привыкла.
- Он сказал, что позвонил тебе по поводу нового пациента...
- Это был ерундовый повод.
- Вот именно, - сказала Кадди, садясь рядом с ним на диван, - Он звонит тебе по ерундовому поводу, а ты никак не реагируешь. Никого не называешь идиотом и не жалуешься на то, что нарушили твое драгоценное уединение. Здесь явно что-то не так, - она улыбнулась.
Хаус молча смотрел на неё. Они оба прекрасно понимали то, о чем сейчас не было произнесено ни слова.
Кадди ни разу не позвонила сама, но первый же тревожный сигнал, - и вот она здесь, собственной персоной, готовая исцелять сокрушенных сердцем и врачевать скорби их**. Лукас забыт, Рэйчел отходит на второй план. Все это пахнет инцестом и комплексом Федры***. Старшему сыну срочно нужна заботливая мамочка и ее шикарная грудь. И её нежные руки на его плечах. И её теплые, сладко пахнущие земляникой губы в непосредственной близости от его собственных. Она закрывает глаза, совсем как героиня какого-нибудь диснеевского мультика в предвкушении сказочного волшебства, и во время поцелуя Хаус смотрит на ее дрожащие ресницы. Ощущает прижатой к ее левой груди ладонью, как часто колотится сердце. Как оно с каждой секундой убыстряет темп. Он считает удары.
Наконец Кадди прервала поцелуй и серьезно, взволнованно, нежно посмотрела в его глаза.
- Я люблю тебя, - сказала она.
Хаус промолчал. Он собирался с мыслями, а если точнее - с одной злой и горькой мыслью.
- Нет, - ответил он, - не любишь. Точнее - не меня. А свою мечту о моем исцелении, - слова вырывались из горла сухими плевками.
- Придумала себе, что любовью меня расколдуешь. Да только мы не в сказке про Красавицу и Чудовище.
- Ты... Хаус, ты... - она выглядела так, будто получила неслабый удар в щеку, подставленную для поцелуя. Так оно, в сущности, и было.
- Ты нисколько не изменился. Скотина, - наконец выдавила Кадди.
- А ты чего ждала? - ответил он резко. - Что зазвенят волшебные бубенчики и я превращусь в прекрасного принца? И мы верхом на розовых единорогах унесемся в страну бесконечного счастья? Добро пожаловать в реальность с ее наркоманами, уродами и калеками.
Первая слезинка сорвалась с ее подбородка и капнула в вырез блузки.
- Хаус, ты... сраный хуев пидорастичный уёбок, - произнесла Кадди, еле совладав с пресекающимся от слез дыханием. На онемевших негнущихся ногах она поднялась и двинулась к выходу.
Хаус смотрел ей в спину и лицо его не выражало ничего.
- Неприятное зрелище, правда? - сказал он тихо и как можно более мягко.
Кадди обернулась.
- Что?
- А то, что я и правда такой. Я только хотел, чтобы ты знала... заранее.
Она кивнула. Спасибо. До свидания.

Часть 2
Уилсон осторожно пошевелил затекшей рукой. Они с Сэм смотрели по телевизору какую-то болезненно жизнерадостную комедию, в которой фарс как-то незаметно сменился мелодрамой, и она задремала на его плече. Фильм давно закончился, началось какое-то чересчур крикливое ток-шоу, и Уилсон выключил телевизор, чтобы не будить Саманту. Он сидел в вечернем полумраке, пялился в черный квадрат плазменного экрана, слушал ровное глубокое дыхание Сэм и чувствуя, как его обездвиженная левая рука постепенно немеет, отгонял от себя мысли о тромбозе глубоких вен. И вообще все мысли. Потому что любая мысль приводила его к тому, о чем он сейчас думать совершенно не хотел. Потому что любая вещь, на которую бы он ни взглянул, напоминала о...
Ну да, самообман недолговечен. А имя и образ Грегори Хауса обязательно всплывут в течение первой же минуты его, Уилсона, повествования. Такая уж у него судьба.
Уилсон мог сколько угодно прикидываться, что Хауса здесь никогда не было, но это уже самообман из серии самых жалких. Хаус был здесь, оставил отпечатки своих пальцев на поручнях в ванной, следы своих кроссовок в прихожей, круглые оттиски на полу от резиновой нашлепки на конце его трости, обертки от леденцов под кроватью, свою особую хаусо-пыль в углах комнат. И не важно, насколько усердно с того момента, как Хаус съехал (как ты прогнал его) Уилсон мыл посуду и протирал пол, как часто полировал поручень в ванной до зеркального блеска. Эта квартира была насквозь заражена хаусо-микробами, поселившимися в мельчайших ворсинках ткани и трещинах камня. А может быть, у него в мозгах. Так сказала бы Сэм, если бы он вздумал пересказать ей эти свои мысли. Но он не станет. Они не обсуждают Хауса - это негласная договоренность и так оно и к лучшему.
С глаз долой, из сердца вон.
В конце концов, Хаус взрослый человек, хоть и ведет себя порой как подросток в разгар пубертатного периода, - пора бы ему привыкать справляться самому. Уилсон не против поддерживать контакт, встречаться и обсуждать общие дела, но не может же он постоянно ходить за ним с полной корзинкой сочувствия, внимания и поддержки. К тому же внимать зачастую приходится лишь подколкам и сарказму, а поддерживать - бессмысленные несерьезные беседы да идиотские хаусовы выходки, которые, может быть, и не лишены своеобразного обаяния и веселья, но...
С глаз долой из сердца вон? Ну-ну.
Уилсон раздраженно передернул плечами. Сэм что-то пробормотала сквозь сон и сползла с него, удобнее устраиваясь на диване. Уилсон встал, разминая затекшую конечность, ощущая как онемение в руке постепенно сменяется покалыванием, и неловким движением опрокинул стоявшую перед ним на столике кружку.
Кружку, которая стояла на подставке; в которой было молоко из пакета, ни разу даже не касавшегося дверцы холодильника.
Уилсон аккуратно и осторожно, стараясь не шуметь, вытер мокрое пятно. А потом в точности так же осторожно и аккуратно покинул гостиную, переоделся, натянул старую толстовку и обувь для пробежек и вышел из дома.
Может быть, ничего страшного и не случится, если он разок навестит Хауса.

Часть 3
Хаус достал отложенную специально на такой случай бутылку самого дешевого и поганого виски. Чтобы напиться до тошноты и наутро чувствовать себя соответственно качеству пойла. Такой вот способ наказать себя, как выразился бы доктор Нолан. А хотя, - в жопу его. Не доктора ли Нолана и его дерьмового лечения вина в том, что все, что было Хаусу в этой жизни более-менее дорого, теперь разлезается по швам, выскальзывает из пальцев, воняет плесенью и валится в помойку?
Злость заполняла его постепенно, капля за каплей. От нее внутренности слиплись в животе холодным колючим комом, будто его выпотрошили и нафаршировали колотым льдом.
Он злился на разносчика пиццы, который пришел как раз в тот момент, когда ему совершенно расхотелось есть.
На Кадди, так называемая любовь которой разбилась, как настенное зеркало, с первого удара, и брызнула во все стороны фальшиво блестящими осколками, обнаружив за собой зияющую чернотой рваную рану. То ли она и правда ждала, что он исцелится одним прикосновением ее руки, то ли не слишком-то хотела его исцелять. Впрочем, она уже взрослая девочка и далеко не дура - прекрасно понимает, что немые поют, хромые скачут и мертвые воскресают**** только в сказках да бродвейских мюзиклах. Значит, скорее всего второе. Впрочем, от этого не веселее.
Он злился на свою предательскую ногу, которая сразу же отозвалась приступом пульсирующей боли, стоило только его пальцам коснуться припрятанной в черной дыре заначки викодина.
На самого себя, в конце концов, - за то, что вот уже битый час сидит на полу в ванной, крутит в руках знакомую оранжевую баночку, раз за разом перечитывая все, что написано на этикетке и размышляет: принять ему две таблетки или закинуть сразу целую горсть, запив оставшимся виски?
И в этот раз никакой Уилсон-хранитель не вломится в квартиру, не найдет его на полу в луже блевоты и не посмотрит на него со страхом, немым упреком и заранее заготовленным прощением в глазах. На Уилсона бы тоже, кстати, не мешало разозлиться - что он, особенный? Только вот за что? Надо бы ему позвонить, что ли. Наплевать, что уже далеко за полночь. Разбудить посреди ночи, наговорить гадостей, услышать как хриплый спросонья голос по ходу разговора будет наполняться нотками раздражения, пока финальным аккордом не прозвучит "пошел ты к черту, Хаус!".
Последняя гирька на весы.
Хаус отхлебнул виски из горла, выбрал на мобильнике номер Уилсона и нажал на вызов. Прослушал сообщение о том, что абонент не отвечает или временно недоступен, так что идите на хрен или перезвоните позднее.
Он подождал десять минут и повторил процедуру.
И снова.
И снова.
И снова.
И так до тех пор, пока бутылка не опустела.
Тогда Хаус заставил себя подняться и разыскать трость. Если Магомет не может дозвониться горе - он придет к ней сам.

Часть 4
Уилсон почувствовал себя идиотом уже на полпути к дому Хауса. Тревожиться за друга - это нормально, а мчаться к нему сломя голову через весь город в полвторого ночи... вообще-то, тоже нормально. Только вот еще более нормально было бы сначала позвонить. Уилсон невесело усмехнулся: к Хаусу понятие нормальности было применимо менее, чем к кому бы то ни было, да и сам он за все эти годы их дружбы...
Хотя, какая к черту дружба? Это была зависимость, настолько же очевидная, насколько сильная. Такая, что в последнее время, пока они жили вместе, Уилсон боялся, что потеряет над собой контроль и схлопочет передозировку. Он уже было подумывал о том, чтобы записаться в наркологический центр (в список заболеваний, которые там лечат, помимо алкоголизма, наркомании и интернет-зависимости определенно стоило внести хаусоманию), когда появилась Сэм. И Уилсон подумал, что она может быть неплохой альтернативой детоксикации.
"Только вот я, кажется, сейчас похерю весь курс лечения," - подумал он, нажимая на кнопку звонка. И еще раз. И еще два десятка раз.
Тишина.
Хаус либо крепко спит, либо куда-то ушел. О третьем варианте думать не хотелось совсем, но воображение упорно подсовывало картинку из прошлого, когда он так же стоял перед этой самой дверью и слушал тишину, чтобы затем обнаружить полуживого Хауса и пустой пузырек оксикодона.
Уилсон нащупал в кармане ключ, свой ключ от квартиры Хауса, оставшийся со времен его проживания здесь. Он старался не думать, зачем сохранил его, - в конце концов, наркоман всегда оставляет заначку.
В квартире было тихо, но не темно. Из коридора в комнату падала полоска желтого света, и Уилсон направился туда, готовый ко всему.
В том числе и к этому.
Чернеющая в стене дыра напоминала расширенный до предела зрачок. Уилсон подошел ближе, и осколки зеркала жалобно захрустели под его ногами. Запнулся о пустую бутылку из-под виски, и она пусто звякнула, откатившись под ванную.
В раковине обнаружились оранжевая баночка и мобильник Хауса. Уилсон первым делом схватил пузырек с викодином и высыпал все таблетки на ладонь. Пересчитал - все. Перевел дыхание. Аккуратно ссыпал все таблетки обратно, закрыл баночку и убрал в карман.
Но где, черт побери, Хаус? Уилсон обыскал квартиру, но не нашел ни хозяина, ни единой подсказки, куда тот мог бы направиться.
Разве только провалился в эту чертову дыру, как Алиса. Смылся в Зазеркалье.
Он проверил мобильный телефон и хлопнул себя по лбу.
Хотя по-честному, то следовало бы дать себе хорошего пинка под зад.
Входящие: Тауб, 1 раз.
Исходящие: Уилсон, 42 раза.
Он на всякий случай хлопнул себя по лбу еще раз. Чувство вины никуда не делось, зато почувствовал себя полным придурком. И еще теперь он, кажется, понял, где может быть Хаус.
"Только бы снова не разминуться," - подумал Уилсон, направляясь домой.

Часть 5
Хаус уже занес трость, чтобы постучать в дверь квартиры Уилсона. А совсем недавно - их общей квартиры, между прочим.
И остановился. Поездка на мотоцикле (без шлема, и как ты только не убился, в таком-то состоянии - почти услышал он у себя в голове голос Уилсона) немного отрезвила его, выветрив из головы алкогольные пары, и он впервые задумался о том, зачем он вообще здесь. И насколько глупо всё это выглядит. Что он собирался сделать? Разбудить Уилсона и обрушить на него поток бессвязных и совершенно бредовых обвинений в.. чем? В предательстве? В измене? Черт, Хаус, ты просто феерически жалок.
А если, допустим, Уилсона нет дома и дверь откроет Сэм, - что она сделает? Разразится злобно-торжествующим смехом а-ля Доктор Зло или, что гораздо хуже, посмотрит на него с состраданием и предложит вызвать такси?
- Да и к черту тебя, - тихо сказал Хаус, обращаясь к запертой двери, и сам удивился тому, сколько едкой злобы было в его голосе.
- Хаус, - услышал он за своей спиной голос Уилсона, на этот раз совсем не воображаемый. Кажется, Уилсон был не удивлен, обнаружив его здесь.
Уилсон был одет в свою старую университетскую толстовку, джинсы и обувь для пробежек, он запыхался, а на щеках проступили розовые пятна лихорадочного румянца. Хаус приготовился услышать вопрос "что ты тут делаешь?", или "какого черта?", или очередную лекцию, но к чему он никак не был готов, так это к тому, что Уилсон, не сказав ни слова, буквально схватит его за шкирку и потащит в свою машину.
- Ну и куда ты меня везешь? - спросил он, когда они уже отъехали от дома Уилсона. - На заброшенный пустырь, чтобы там изнасиловать, убить и закопать? Или в ближайшую церковь, чтобы, наконец, отбросить предрассудки и поступить как честный мужчина?
Уилсон никак не реагировал, хотя было заметно, что это дается ему с трудом, и Хаус не прекращал попыток вывести его из себя. Но Уилсон только поджимал губы и делал вид, что полностью сконцентрирован на дороге, и Хаус в конце концов замолчал. Эта дорога была ему знакома и он уже догадался, куда его везет Уилсон.
Наконец они остановились на парковке Принстон-Плейнсборо. Уилсон вылез из машины, подождал Хауса и впервые за весь вечер посмотрел ему в глаза.
- Пойдем, - сказал он. - У меня для тебя есть интересное дело.

Часть 6
- И что у тебя за дело? - спросил Хаус, как только за ними закрылась железная дверь морга. - Мужчина, 41 год, белый, с нездоровой привязанностью к своему лучшему другу?
Уилсон резко обернулся, собираясь что-то сказать, но Хаус не дал ему вставить и слова:
- Да брось, Джимми. Не понять этого мог только идиот. Впрочем, тут всё настолько очевидно, что даже Чейз догадался, не говоря уже об остальных. Один ты всё мечешься, как будто это невесть какая моральная дилемма.
Уилсон ничего не ответил. Слова Хауса задели его, он действительно почувствовал себя идиотом, - сегодня это, кажется, было в порядке вещей, но в данный конкретный момент он чувствовал себя придурком просто вселенского масштаба. Он видел, как Хаус приближается к нему, тяжело опираясь на трость, заметил, что тот хромает гораздо сильнее, чем обычно. Хаус выглядел помятым, истощенным, угрюмым и больным - опять же, гораздо больше, чем прежде. Уилсон ощутил знакомый прилив беспокойства, на этот раз с примесью вины и ставшего сегодня уже привычным чувства собственного идиотизма.
Хаус подошел ближе. Сократил расстояние до критического минимума. Уилсон попытался отступить, но уперся спиной в холодный край стола для вскрытия. Хаус наклонился к нему, растягивая губы в искусственной улыбке, и сказал:
- Раз уж всем все понятно, предлагаю опустить сцену с обменом драматическими признаниями. Что там дальше по сценарию - не менее драматический поцелуй взасос по самую диафрагму?
Уилсон нервно сглотнул, ничего не ответив.
- Ну что ты стоишь, - Хаус театрально закатил глаза и придвинулся еще ближе. - Давай уже, поцелуй меня. Как будто в последний раз.
И Уилсон... да какого черта, как будто у него был выбор... конечно, он сделал это. Поцеловал Хауса - нелепо, жадно, нежно и зло. Он, как бы банально это ни звучало, вложил в этот поцелуй все, что накопилось в душе за прошедшие двадцать лет; его трясло, как будто он целовал не своего лучшего друга, к которому испытывал болезненную привязанность, а оголенный провод под напряжением.
Голова закружилась, и Уилсон понял, что теряет равновесие, успел упереться руками во что-то холодное, твердое и острое позади себя, услышал непонятный звук - то ли хлопок перегоревшей лампочки, то ли звон лопнувшей струны, а сразу за этим - аритмичный стук хаусовой трости по железному полу морга.
Он почувствовал боль в правой ладони, которой умудрился упереться в стойку с хирургическими инструментами, и поднес ее к глазам. Ничего страшного, всего лишь мелкий порез, не потребуется даже накладывать швы, но вид собственной крови привел его в чувство. Уилсон вспомнил, зачем они здесь. Почему он привел Хауса именно сюда.
- Женщина, - сказал он, оборачиваясь к трупу блондинки, лежащему на столе для вскрытия. Голос был хриплым и не подчинялся, но Уилсон продолжил:
- 27 лет. Мелкоклеточный рак легких.
Хаус усмехнулся:
- И ты решил таким вот оригинальным способом намекнуть мне, что я безнадежен.
Уилсон кивнул. Вообще-то он собирался сказать, что Хаус как-то слишком увлекся самокопанием, что все они слишком увлеклись, а пациентку, таким образом, просто оставили умирать, но сейчас, когда он узнал, что болезнь была неизлечимой, его слова приобрели какое-то другое, странное значение. Хаус откликнулся эхом:
- Она была обречена. Я бы ничего не смог сделать, даже если бы очень постарался.
- Я тоже, - ответил Уилсон. Он не был уверен, говорили ли они все еще о пациентке или уже... о чем-то еще.
Хаус изучающе посмотрел на него:
- И ты бы предпочел пристрелить ее из жалости? Или сидел бы у ее постели, утешая до самого конца?
Уилсон покачал головой.
- Ты ведь не можешь просто быть счастливым, да? Тебе нужно всё это.
Хаус, уже взявшийся за ручку двери, обернулся к нему и мотнул головой в сторону лежащего на столе тела:
- Это нужно им. Иначе они оказываются обречены на беспомощную смерть.
Выйдя из морга, Уилсон обессилено привалился к железной двери, глядя в спину медленно удаляющемуся Хаусу. Он не до конца еще осознал, что произошло – и что все еще происходит - но зачем-то сказал вслед:
- Сидеть у постели неизлечимо больных до самого конца - это ведь то, чем я постоянно занимаюсь. Призвание, если хочешь.
Хаус кивнул, не оборачиваясь, и скрылся за поворотом коридора.

КОНЕЦ

* отрывок из латинского изречения Quae medicamenta non sanat, ferrum sanat; quae ferrum non sanat, ignis sanat. Quae vero ignis non sanat, insanabilia reputari oportet, что переводится как "Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым. "
** (Псалом 146:3)
*** влечение матери к сыну
**** искажен. цитата из Книги Исаии, 36:6