Название: Пусть
Автор: Verlorenes Kind aka Принц Ирис
Направленность: слэш
Пейринг: Грегори Хаус\Джеймс Уилсон
Рейтинг: PG-13
Жанр: drama
Размер: мини
Статус: закончен
Отказ от прав: Что не мое, то не мое, не претендую
От автора: 1) Первая вещь по Хаусу. Не для жалости, для справки 2) Смотрено только два сезона 3) Не помню, какую серию какого сезона я исковеркала, но там все вполне пристойно, и, наверное, это не новая идея, но, тем не менее, я ее использовала. Ни у кого не тыбрила, честное слово, фанфикшна читала одну штуку. Если есть совпадения, прошу прощения, ну и все полагающееся в этих случаях.
Почти пол-третьего ночи, а в голову мне лезет...Это совсем не смешно, хотя, наверное, было бы хорошим поводом для шуток (особенно если бы кто-то знал), но у него кружится голова, и он хочет списать все на слишком большой глоток воздуха, даже если следовало бы – на его отсутствие. Уилсон так забавно выпучил глаза и поднял руки, словно вор, застуканный на месте преступления и услышавший соответствующую команду от копа. Галочка напротив пункта “чисто ради шутки целовать его почаще”, а сейчас он просто устал язвить и передразнивать всякого, кто решил забежать "на чаёк" и промежду делом сообщить, как глупо было отпустить Стейси.
Уилсон – эгоист, именно поэтому он второй на очереди и с ним совершенно не хочется спорить. Он – эгоист, именно поэтому так рьяно орет о том, что Хаус хочет сделать себя несчастным. Зачем делать что-то, если оно уже сделано? То же самое, что пытаться забеременеть, если ты уже на восьмом месяце. Глупый пример, учитывая, что доктор Хаус – суровый мужик с тростью, который знает, как ею пользоваться.
Уилсон – эгоист, потому что не хочет боли и возни. Хаус бывает ужасно похожим на ребенка, даром, что до чертиков циничен и немного староват. Это Уилсону приходилось собирать его по кусочкам, когда случился маленький апокалипсис в личной жизни циничного доктора Хауса. Это Уилсону приходилось ночами напролет думать, чем ему помочь, когда даже “Викодин” был бессилен. Это Уилсону приходилось бегать, высунув язык, чтобы найти дело поинтереснее. Чтобы увидеть, как стеклянные от горя и с трудом переносимой (и физической, и ментальной) боли глаза Хауса зажгутся огнем энтузиазма. И когда это происходило, пусть даже на мгновение, это радовало его. Но он не хотел больше боли и возни.
Поэтому он со злостью выдохнул “Какой степени идиотизм ты бы себе диагностировал, если бы был на моем месте?!” прежде, чем Хаус заткнул его поцелуем.
Это, наверное, до ужаса нелепо, но Уилсон его любил. Со всем этим цинизмом в качестве защиты от всего на свете (от заботы, беспокойства, волнения и прочего), со всеми его выходками (множественные опыты над пациентами, родственники которых, право же, как и они сами, не всегда были ему благодарны), со всеми этими отрицательными качествами и удивительной алогичностью (он мог с легкостью скрывать что-то от пациентов, но если что-то скрывали от него, он обижался, словно ребенок), соседствующей с гениальностью (пациенты все-таки выживали и, более того, выздоравливали!).
Хаус прикусывает его губу, и Уилсон очухивается, так и не ответив. Хаус стоит, согнувшись, и сжимает свою ногу. Уилсон наклоняется и с тревогой спрашивает:
-Болит?
Хаус резко поднимается, в глазах раздражение (“Глупый вопрос”), и вновь отталкивает, не принимая заботу: не рукой, взглядом, сжатыми губами. Уходит, ничего не говоря.
Той же ночью они занимаются сексом. Уилсон закрывает глаза, и Хаус не видит в них боли от того, что все это не по любви. Да, он большой мальчик и не должен верить в чистую и светлую любовь из детских сказок (правда, там не было геев). Он – онколог и насмотрелся кошмаров за свою практику, видел то, отчего других людей выворачивало бы наизнанку. Но все равно и хочется, и больно, и Хаус не велит. Точнее, его состояние. Признание в любви как-то не к месту после такого болезненного решения. А секс всегда можно оправдать. По пьяни, по обстоятельствам, по хроническому сумасшествию…
Пусть все будет так, как есть. Пусть они целуются. Страстно, жадно и грубо. Пусть трахаются. Точно так же, как и целуются. Пусть все эти ощущения смешаны с болью и есть основания полагать, что он - самый настоящий мазохист. Пусть Хаус, обнимая его, шепчет имя Стейси во сне. Это когда-нибудь закончится. Во всяком случае, он хочет в это верить. И, пожалуй, он даже готов ждать еще пять лет. Вряд ли за это время что-то существенно изменится. Разве что Уилсон разойдется с женой и от скуки научится готовить фуагра.
“А пока… пусть все будет так, как есть”, - думает он, прижимаясь к Хаусу.