О чем невозможно говорить, о том следует молчать
Status praesens objectivus
Автор: Creatress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ Хаус
Жанр: Angst, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [2]
Фандом: House MD
Аннотация: Пациентка с гипертонией неясного генеза попадает к Хаусу, когда ему самому требуется помощь, а Уилсон слишком занят другими делами
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Status praesens objectivus (лат.) - в переводе "Объективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "объективное исследование состояния больного"
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен
Глава 3
Уилсон проснулся, когда Кадди деликатно потрепала его по плечу. Выпрямившись, он сквозь зубы застонал от боли в спине – в его возрасте сон на стуле, согнувшись в три погибели, уже не проходит даром – и бросил быстрый взгляд сначала на спящего Хауса, а потом на Кадди, гадая, видела ли она что-нибудь, а если видела, то что именно. Наверное, нет ничего предосудительного в том, что друзья держатся за руки. Есть ли что-нибудь предосудительное в том, чтобы держаться за руки под одеялом, Уилсон предпочел не думать.
— Ты так и не уходил отсюда со вчерашнего вечера? – шепотом спросила Кадди.
— Мне хотелось немного посидеть с ним, но, похоже, я слишком устал и уснул, — ответил Уилсон, потирая ноющую шею.
— Иди позавтракай, — мягко предложила Кадди и вышла из палаты, стараясь потише стучать высокими каблуками.
Стоило двери за ней закрыться, как Хаус немедленно открыл глаза.
— Ушла поедать мужские сердца на завтрак, — заметил он.
— Доброго утра, притворщик, — поздоровался Уилсон. Хаус смотрел на него как-то выжидающе, и Уилсон, чуть вздохнув от этой бесконечной игры «на чьем поле мячик», наклонился, чтобы поцеловать Хауса. Тот ответил сразу же.
— Мне пора… — отстранился Уилсон, чтобы тут же поцеловать его еще раз, очень коротко.
— К больным, которые все равно умрут? Скукота. Лучше гейм-бой мне принеси.
У Уилсона прямо-таки руки зачесались дать ему подзатыльник, но поступить так с больным он не мог, а Хаус, кажется, решил получить от своего положения все бонусы на полную катушку.
Уилсон зашел к нему в полдень, чтобы отнести гейм-бой с новыми батарейками, и в обед, чтобы поцеловать еще несколько раз, и перед уходом из больницы за тем же, что и в обед, и еще, чтобы послушать ворчание Хауса по поводу того, до чего ему надоело лежать на больничной койке. Дать бы ему волю – он, наверное, уже катил бы домой на своем мотоцикле, и, хотя как врач Уилсон такой безответственности одобрить не мог, как человек он не мог не восхищаться таким запасом жизненных и душевных сил.
В любом случае Уилсон пришел домой к Хаусу, покормил Стива Маккуина, который перенес свой вынужденный пост с истинно крысиной невозмутимостью. Уилсону не так часто приходилось бывать в квартире Хауса в отсутствие хозяина, что и понятно, но он удивительно привычно себя тут чувствует. Так что он принял душ, прибрал немного высокохудожественный бардак Хауса, перестелил кровать, выгреб из-под нее с полдесятка пустых рыжих баночек, а потом, подумав, постелил себе на кушетке. В эту постель ему хочется лечь вместе с Хаусом. От этой мысли по телу прокатилось сладкое ощущение, заставляя улыбнуться. Вообще-то предчувствия у него нехорошие, но к сексу они не имеют никакого отношения. Он уверен, что именно это будет замечательно.
Но улыбка снова погасла, как только Уилсон вышел из спальни, забирая с собой собранный хлам.
*
Доктор Эш согласился отпустить Хауса домой через неделю. Вернее не столько согласился, сколько окончательно озверевший от своего беспокойного пациента, сказал, что приплатит тому, кто его заберет. Уилсон согласился сделать это и без дополнительной платы. Так же он взял давно обещанный ему Кадди «отпуск по семейным обстоятельствам», пользуясь тем, что большинство врачей на его отделение вернулось, и свою работу для совета попечителей он тоже окончил. Кадди в курсе, что он не собирается ехать домой к родителям, а переезжает к Хаусу, чтобы удостовериться, что с тем все будет в порядке, и ее это не удивило. Уилсон так и не понял, хороший это знак или плохой.
Так или иначе, но Хаус сидел на своем диване, глядя в книгу. Это выглядело так по-домашнему уютно, что Уилсон только диву давался, ощущая, как что-то нестерпимой нежностью толкает в самое сердце. Он очень скучал по этому ощущению. Наверное, у него какой-то генетический дефект, но только Уилсону всегда нравилось именно то, что большинство мужчин пугает инстинктивно. Он не любит быть свободным, ему нравится ощущать с кем-то связь, узы, одно жизненное пространство. С Хаусом. Уилсон усмехнулся, думая, как же давно ему хотелось разделить все именно с Хаусом.
Хаус не читает, а именно смотрит на книгу, а Уилсон всякий раз, отворачиваясь, ощущал, что взгляд Хауса прикован только к нему. Это было скорее возбуждающе.
Они не позволили себе ничего такого с того момента, как приехали из больницы. Как ни парадоксально, квартира Хауса оказала на них обоих странное действие, заставив невольно смущаться и спрашивать самих себя, а не приснились ли им эти безумные ласки в больничной палате.
Целоваться там, в реанимации было, как ни странно легко и естественно, словно они впервые увидели друг друга и почувствовали разом нежное влечение и чувственный голод, как бывает у влюбленных. Здесь, в привычной обстановке, напоминающей о годах и годах их дружбы, все стало вдруг каким-то странным и неловким. Какая страсть после двенадцати лет знакомства, в самом-то деле?
Уилсон принес плед, устроился рядом с Хаусом на диване и укрыл их обоих. Хаус тут же замер с раскрытой книгой. Как ни странно, плед действительно уменьшил ощущение неправильности. Под ним оказалось очень просто протянуть руки к Хаусу, обнять, запустить руку под футболку, почувствовать обнаженную кожу и прижать горячее тело к себе. Хаус выпустил книгу из рук, позволяя ей грохнуться об пол, и с готовностью прислонился к груди Уилсона.
Хаус целовался страстно, жадничая, почти кусаясь, торопливо, словно стремясь насытиться, пока есть возможность. Уилсон заставил его откинуть голову назад и прижался губами к беззащитной шее там, где кожа была нежной. Хаус застонал сдавленно и дернулся всем телом навстречу, стараясь прижаться крепче, потереться. Руками он еще сильнее втискивал Уилсона в себя. Плед давно соскользнул вслед за книгой на пол, но теперь их ничего уже и не смущало – все было не просто правильно, а более чем правильно: нужно, жизненно необходимо. В итоге, после неловкой возни, они устроились, и Уилсон оказался сверху так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса, который, кажется, поставил себе целью на сегодняшний вечер окончательно покалечится – так он извивался и выгибался навстречу любой самой незначительной ласке, не желая ни на секунду поберечь собственное тело.
Так что Уилсон с неохотой оторвался от жадного рта, который страстно исследует его губы, лаская их языком и прихватывая зубами. Он сполз чуть ниже, принимаясь горячо и мокро лизать сосок Хауса прямо через футболку, пока мокрое пятно ткани не облепило затвердевший острый сосок, а мужчина под ним не начал вздрагивать и постанывать от каждого движения. Тогда он уделил внимание второму соску, а Хаус, приподнявшись на локтях, смотрел на него, не отрываясь, и во взгляде у него восхищение, словно он ничего такого не ожидал, и голод, который ни с чем не спутаешь. Жаркий, темный, чувственный голод.
В живот Уилсону упиралась твердая возбужденная плоть, которую мягкие домашние штаны Хауса были просто не в состоянии скрыть. На самом деле его это привело в настоящий восторг – у него самого то же самое, если не сильнее от одних слабых постанываний Хауса, от того как он пытается ласкать в ответ. Уилсон приподнялся и посмотрел на откинувшегося назад, непривычно раскрасневшегося Хауса, явно поглощенного собственными ощущениями. Но тут Хаус открыл затуманенные удовольствием глаза и протянул руки, расстегивая пуговицы на рубашке Уилсона. Тот с готовностью помог снять ее с себя, заворожено глядя, как Хаус смотрит из-под полуприкрытых век, а потом неожиданно нежно трет пальцами соски, чтобы, как только те потемнеют от прилива крови, внезапно сильно сжать. От этого Уилсон со стоном опустился, прижимаясь к Хаусу, страстно покусывая за шею. Хаус сдавленно застонал, пытаясь выгнуться бедрами, чтобы вжаться твердой плотью в тело любовника, а через мгновение зашипел сквозь зубы, подаваясь назад, потому что Уилсон скользнул рукой между их телами и прижал ладонь к возбужденному члену, лаская его через ткань. Однако рука настойчиво продолжала потягивать, тереть, сжимать. Уилсон так наслаждается его наслаждением и тем, что это трение передается и ему самому, так крепко они прижаты друг к другу, что просто не может остановиться, пока Хаус часто и тяжело дыша не хватает его с силой за запястье.
— Остановись… остановись, пожалуйста. Иначе это все сейчас закончится очень быстро…
Уилсон послушался, и Хаус тут же окончательно опрокинул его на себя, не позволяя даже на локтях держаться, целуя, облизывая, кусая. Он сейчас был так переполнен нежностью, и возбуждением, и благодарностью, и любовью, что просто не может остановиться. Отстранил на мгновенье Уилсона, чтобы попробовать стащить футболку – и все тело тут же вспыхнуло от потери сладкой тяжести. Уилсон перехватил его руки, безуспешно тянущие футболку, и покрыл страстными поцелуями.
— Пойдем в постель, — прошептал он, надеясь не разрушить настроение. Хаус посмотрел на него.
— Зачем? Я хочу здесь.
Уилсон был уверен, что с больной ногой Хауса на узеньком диванчике ничего у них не выйдет, но он прекрасно понимал, что напоминание об инвалидности не самое сексуальное, что может быть.
— Я хочу, чтобы ты посмотрел белье, которое я постелил.
Как он и рассчитывал, никакое белье Хаусу посмотреть не удалось. Уилсон был бы очень разочарован, если бы у Хауса нашлось на это время. Он не запомнил, как они разделись, лихорадочно, поспешно, сталкиваясь руками, досадуя на необходимость отрываться друг от друга. Для него они просто разорвали в какой-то момент жаркий влажный поцелуй и оказались лежащими друг напротив друга, смотрящими друг другу в глаза, скользящими по телам друг друга ладонями.
И неважно, какой это по счету раз в вашей жизни. Неважно, как хорошо вы знаете и доверяете друг другу. Все равно всегда в первый раз с новым партнером есть тот остро-волнующий момент смущения. Их он тоже не миновал.
Уилсон чуть покраснел, опуская взгляд, не в силах смотреть Хаусу в глаза.
Хаус откинулся навзничь на постель, машинально пытаясь закрыть рукой не лицо и не пах, а шрам, уродующий бедро.
У Уилсона сжалось сердце от такого зрелища. Этот шрам он сам ненавидит только как отголосок того страдания, которое пришлось пережить Хаусу. А так – шрам для него лишь часть самого Хауса, а за любую его часть Уилсон жизнь готов отдать. Он очень надеется, что ему удастся внушить Хаусу, что он любим и желанен настолько, что тот и думать забудет про свое искалеченное бедро. Но он также понимает, что это задача не для первого раза, поэтому предпочел просто накинуть на них обоих одеяло.
Хаус тут же расслабился и потянул Уилсона к себе вплотную так, чтобы почувствовать чужое тепло каждой клеткой, коснуться каждого жаркого местечка, почувствовать на себе и чужие руки, и губы, и даже зубы. В тот момент, когда Хаус, охваченный азартом исследователя, сжал руку на возбужденном члене Уилсона, тот вскрикнул, выгибаясь чуть ли не дугой и сжимая объятия еще крепче. Тело Хауса в руках Уилсона ощущается каким-то легким и таким безумно горячим, что Джеймс на секунду поколебался, нет ли у Хауса самого настоящего жара, и достаточно ли он выздоровел для таких игр.
Его колебание обрывается жарким прерывающимся шепотом Хауса, который занят тем, что любовно покусывает шею Уилсона.
— С ума сошел? Двигайся… двигайся же, ч-черт… Пожалуйста…
От этого срывающегося шепота-стона Уилсон понял, наконец, что остановился и перестал двигать рукой и теперь просто держит ладонь на горячем члене, прижимая большой палец к истекающей влагой головке, а бедра Хауса дрожат, и он пытается толкнуться в неподвижную руку. Уилсон улыбнулся, но его губы тут же искривились, и он застонал, потому что Хаус, очевидно, в отместку сделал несколько быстрых движений рукой и тоже замер, не давая по-настоящему прочувствовать наслаждение. В качестве компенсации Уилсон вжал его в кровать, возобновляя неторопливые круговые движения пальцем, не давая ни остыть, ни кончить. Через несколько мгновений Хаус напрягся под ним, откинувшись на подушку, глаза у него были закрыты, веки вздрагивали, а дыхание срывалось каждую секунду. Он снова начал двигать лихорадочно рукой, поглаживая Уилсона, но тот отстранился и прекратил их ласки, заставив Хауса открыть глаза. Глядя на то, как Уилсон достает предусмотрительно приготовленную смазку, он, было, хотел что-то сказать, но промолчал, напряженно хмурясь. Уилсон снова прижал его к кровати, лаская между ног смазанной ладонью, из-за чего Хаус не в силах больше сдерживать стоны и дрожь.
Осторожно, чтобы не причинить боли Уилсон помог Хаусу устроиться удобнее и лег сверху, не тревожа правое бедро. Его раскачивающиеся движения, когда он трется о Хауса, скользкие, жаркие и совершенно, совершенно восхитительные. Хаус стиснул его плечи, когда Уилсон поймал нужный ритм, и начал отзываться тихими вскриками на каждый раз. Они плотно соприкасались, скользили, а Хаус, пользуясь тем, что руки у него свободны, гладил Уилсона, сжимал соски, царапал легонько спину, стискивал ягодицы, слушая, как его любовник стонет и ускоряет движения. Уилсон смотрел на него в неясном свете какого-то уличного фонаря: на сомкнутые дрожащие веки, на пылающее румянцем лицо, на закушенные губы, с которых все равно слетают стоны. Он должен был на это смотреть, потому что иначе жадные ласки Хауса и то, как он двигается в ответ, стараясь прижаться вообще вплотную и не желая разъединяться и на мгновенье, толкнет его за грань. Он ждет оргазма Хауса на пике ласк, стонов, движений и, когда тот внезапно умолкает, замирает неподвижно, его руки останавливаются, глаза широко распахиваются, а лицо мгновенно бледнеет, Уилсон пугается, не причинил ли он ему боли. Но в тот же момент он чувствует первый всплеск влаги и тепла, а уже на второй Хаус вспыхивает румянцем, заходится стоном и бьется, насколько ему позволяет поза, сжимая Уилсона в объятиях. Облегчение и удовольствие так велики, что Уилсон сделал несколько резких движений, вскрикнул и опустился так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса и не испортить тому сладкие посторгазменные минуты.
Они долго просто лежали рядом, несмотря на то, что потихоньку спустилась глубокая ночь. Только что это был их первый секс, и Уилсону совсем не хотелось засыпать, а хотелось продолжать лежать, прижавшись к Хаусу сзади, и обнимать его. Уилсона переполняла такая невыносимая нежность, что от избытка чувств он время от времени притискивал к себе теплое тело еще крепче, а Хаус на каждый такой раз еле слышно саркастически хмыкал, но сам норовил прижаться ближе.
Хаус лежал, чуть повернув голову, чтобы видеть через плечо, как блестят глаза Уилсона в полутьме спальни, освещенной уличным фонарем. Ну и чтобы время от времени получить легкий поцелуй от своего… как там пишут в тупых романах? «Уже не друга»? Чушь какая. Дружба, которая связывает их с Уилсоном, так глубока, что секс ее нарушить точно не может. На самом деле, как раз теперь Хаус уверился, что ее, похоже, уже ничто не может нарушить. Уилсон снова легонько коснулся губами его рта и шепнул что-то подозрительно похожее на «Люблю», и Хаус решил, что просто обязан что-то на это ответить.
— Ты собираешься спать здесь? – немного хрипло спросил он. Уилсон улыбнулся так, словно ему предложили весь мир и пару коньков в придачу.
— Если хочешь, могу уйти спать на кушетку. Или в гостиницу.
— Нет, — после недолгой паузы отозвался Хаус. – Нет. Просто я давно ни с кем не спал. В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра.
Уилсон состроил свою многотерпеливую гримаску, и Хаус задумался, всегда ли ему теперь будет хотеться не щелкнуть его в ответ по носу, а поцеловать.
— Хорошо-хорошо, — раздраженно заявил он, — я вообще ни с кем не спал после Стейси.
— В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра? – уточнил Уилсон. Глаза у него смеялись.
— Именно в этом, — огрызнулся Хаус и попытался отодвинуться, но объятия Уилсона удерживали крепко, так что Хаус просто протянул руку, взял викодин с тумбочки и проглотил таблетку.
Уилсон выпустил его из объятий и перевернулся на спину, глядя в потолок и слушая, как Хаус ставит гремящий таблетками пузырек на место. А потом Хаус повернулся к нему и удобно устроился, уложив голову Уилсону на грудь, перекинув руку через талию, а ногу — через бедра. Уилсон тихо охнул, поняв, что в этой позе Хаус не кажется таким уж легким. В общем, такие собственнические замашки от Хауса были ожидаемы и даже приятны, но Уилсон подумал, что лет через двадцать исполнять роль подушки и матраца уже будет чревато ночным удушьем.
Вообще-то он никогда раньше, после первого секса с кем-то, не задумывался о том, что будет с ними через двадцать лет. Уилсон обнял спящего Хауса и понадеялся, что это хорошее предзнаменование.
*
У Уилсона была целая неделя отпуска, а что до Хауса – то его после реанимации в больнице ждали еще не скоро, так что они смело могли потратить это время на окончательный переезд Уилсона и окончательное закрепление того факта, что в их совместную жизнь теперь привнесен секс.
По обоими пунктам Уилсон оказался очень хорош, в чем, собственно, ничего удивительного не было – у него была большая практика.
У Уилсона ушло не более пары раз, чтобы понять, что и у Хауса есть кое-какой опыт по этой части, и он буквально сгорал от любопытства, с кем же и когда тот был приобретен. Однако только в прекрасных романах экстаз взрывает мир вокруг цветными искрами и оставляет вас совсем другими людьми. В жизни и мир гораздо устойчивее к этому делу, и люди не меняются за два часа. В общем, Хаус оставался все таким же замкнутым, и попытки вытянуть его на откровенность против воли могли привести только к тому, что за пару минут из самых близких друг другу людей они превратятся в исправленный и дополненный вариант Монтекки и Капулетти.
Поэтому Уилсон оставил выяснение этих обстоятельств до каких-нибудь лучших времен, когда все перестанет быть так зыбко и ненадежно. Если эти времена, конечно, когда-нибудь настанут.
А пока он предпочел сосредоточиться на том, что жизнь преподносит прямо сейчас.
Когда Уилсон вскрикнул наконец, а потом перешел на долгий протяжный стон, Хаус посмотрел на него с таким самодовольством, что Уилсон не выдержал, рассмеялся и осторожно притянул его к себе, чтобы поцеловать и почувствовать собственный вкус на чужих губах.
Хаус послушно позволял себя целовать следующие несколько минут. Он вообще против ожидания в постели оказался очень сговорчивым и готовым на любые предложения.
Но потом он все же нетерпеливо поерзал, стараясь прижаться к бедру Уилсона ноющим возбужденным членом, намекая, что тоже нуждается во внимании так, что Джеймс просто не мог отказать им обоим в удовольствии потянуть немного прелюдию, помучив обещанием близкого удовольствия.
Наконец, он все же спустился ниже и несколько раз провел языком по всей длине члена, по нижней стороне, лаская в конце поцелуем-посасыванием головку, и Хаус приподнимается на локтях, чтобы видеть его.
— Я попробую кое-что, ладно? – шепотом спросил Уилсон, отрываясь на секунду от своего занятия, и Хаус отозвался ему согласным стоном. Он, кажется, сейчас был в таком состоянии, что не возразил бы ни одной безумной фантазии, так что Уилсон постарался почувствовать себя виноватым, но у него ничего не получилось. Слишком большое удовольствие это приносило им обоим.
Так что он просто вытащил приготовленную смазку и начал сосать твердый член уже без поддразниваний, ласками вырывая у Хауса такие стоны и словечки, на которые тот и под пытками не согласился бы. А когда Хаус начал неосознанно подаваться наверх к жаркому ласковому рту, то вместо того, чтобы прижать его вздрагивающие бедра к простыням, как Уилсон делал все эти дни, он осторожно надавил на сжатые мышцы и ввел палец внутрь. Хаус охнул и откинулся навзничь на подушки, зажмуриваясь, теряясь в ощущениях, когда все ласки Уилсона выровнялись в один ритм. Палец нашел правильное местечко, нажимая и поглаживая, горячие губы ласкали именно там и именно так, как было необходимо, и когда Уилсон поймал нужный ритм, Хаус замер, боясь нарушить такую точность, которая мучительными волнами подводила его к самой вершине. Он зашарил вслепую рукой, а Уилсон перехватил его ладонь и крепко переплел их пальцы, не прекращая движений.
Уилсон уже привык несколько к тому, что непосредственно в первую волну удовольствия Хаус замирает и затихает, и больше его это уже не пугало, хотя никогда и ни у кого раньше он такого не встречал. Но, конечно, Хаус должен был быть необыкновенным во всем. А теперь он просто переждал спазматическую дрожь и захлебывающиеся стоны Хауса, прежде чем подняться, оставить его и лечь рядом.
Хаус смотрел на него блестящими светлыми глазами, до крайности довольный и уставший, весь мокрый от пота.
— Ну что ты со мной сделал?.. – выдавил он из себя.
— Не понравилось? – немного обеспокоено спросил Уилсон.
— А что, было похоже, что не понравилось? Ох, Джимми, Джимми, ну где твоя логика?.. – ворчал по привычке Хаус, пока Уилсон доставал влажные салфетки из прикроватной тумбочки. У него и это приготовлено заранее.
*
Неделя не то тянулась, наполненная вожделением, не то летела. В воскресный вечер, вытягиваясь под ласками, Хаус решил, что сейчас самое время кое-что обсудить.
— Знаешь, что я думаю? – прошептал Хаус, выгнувшись по мере возможностей на постели. – Мы начали с того, что ты решил, что лучше всего меня устроит деликатная одновременная стимуляция…
— Хаус! – возмущенно перебил его Уилсон, целуя, чтобы заставить заткнуться. Только Хауса, начавшего ловить кайф от разговоров в постели в терминах медицинской конференции, ему и не хватало. Однако Хауса не так просто сбить с мысли.
— Теперь при случае ты вгоняешь в меня уже три пальца…
— Хаус!
Тот с неожиданной силой притянул Уилсона к себе вплотную и заглянул в глаза.
— По-моему, ты меня трахнуть хочешь, Джимми, — сообщил он и, прежде чем Уилсон успел его опять перебить, добавил: – Я не против.
Уилсон невольно улыбнулся — такой независимый вид был у Хауса. А еще Хаус был горячим, ласковым и самым-самым замечательным. Так что Уилсон очень осторожно придавил его к простыням.
Хаус выдохнул с облегчением и позволил себе откинуться на подушку окончательно. Руки у Уилсона были нежные и опытные, и Хауса от каждого прикосновения выносило так, что еще немного и толкнет за грань. Он даже не знал, в чем тут дело – то ли в том, что у него давно никого не было, то ли в том, насколько Уилсон был опытен, то ли просто в том, что это Уилсон. Еще Хауса интересовало, будут ли прикосновения Уилсона действовать на него так всегда – но тут никакой проблемы не было, он собирался это выяснить экспериментальным путем. А еще Уилсон оказался на редкость осторожен, не забывая даже в разгаре секса, как не следует напрягать ногу Хауса. Во всяком случае, заботился он об этом куда больше и обращался с ней гораздо бережнее, чем сам Хаус, который, кажется, как никогда ненавидел ограничения собственного искалеченного тела и одновременно забывал о своем увечье тоже чаще, чем когда бы то ни было.
Пальцы снова скользнули внутрь и Хаус, тяжело дыша, запрокинул шею. Его голова заметалась по подушке из стороны в сторону. Все тело было покрыто потом и дрожало от напряжения и возбуждения.
— Хватит, Уилсон… хватит, — простонал он, закрывая глаза. – Я сейчас вообще безо всякого интереса кончу…
— Это ты называешь «без интереса», неблагодарный? – попытался пошутить Уилсон, любовно покусывая его за ухо, но он тоже был уже слишком возбужден и не смог сдержать стона, ощутив трепет Хауса под собой.
Он помог Хаусу перевернуться и, сделав последнее ласкающее движение пальцами, вытащил их, заставив поморщиться от чувства пустоты. Проникновение вышло безболезненным – Хаус конечно прав, Джимми предусмотрел и это, и, в самом деле, все это время его исподволь готовил. И, тем не менее, таким непривычно-ошеломляющим, что Хаус вытянулся в струнку, чтобы полнее ощущать каждое мимолетное движение, и надрывно громко застонал сквозь зубы.
Уилсон обнял его поперек груди и кончиками пальцев легонько покружил вокруг соска, ощутив, как дернулись бедра под ним, а с губ Хауса слетел еще один стон.
— Соседей на ноги поднимешь, — просто так прошептал ему Уилсон, покусывая изгиб плеча.
— У меня… долго было… тихо, — почти по слогам выталкивает из себя слова Хаус, зайдясь заполошным дыханием. – Сделай… сделай что-нибудь… Уилсон! – вскриком вырывается у него имя любовника, когда тот просовывает руку и начинает ласкать почти торопливо. Вернее, даже не имя, а фамилия, так что Уилсон тихонько засмеялся и тут же сорвался на стон, так сильно Хаус сжался в последний момент, замирая.
— Ты хорош, — тихо признал Хаус, когда они уже успели отдышаться, а Уилсон даже выкинул весь мусор и принес теплое мокрое полотенце.
Тот улыбнулся в ответ, спихивая с себя руку Хауса. После этой недели он пришел к выводу, что готов служить подушкой, но не матрасом. У Хауса, конечно, было другое мнение на этот счет, но кто сомневался в том, что делить с ним одно одеяло и одну постель будет так же несносно, как и вообще делить жизненное пространство? Только не Уилсон.
А вот то, что Хаус считает необходимым перед сном принимать разом две таблетки викодина – это уже нравится Уилсону намного меньше, но он молчит.
*
Когда Хаус проснулся, то Уилсона уже и след простыл, и, валяясь в постели, Хаус обдумывал, не следует ли ему потребовать, чтобы тот уволился. По крайней мере, на тот срок, пока Хаусу нельзя ходить на работу – уж больно паршиво снова просыпаться одному.
Наконец, он все же вылез из кровати, съел заботливо оставленный на кухне завтрак и уселся на диван. Рядом на полу валялись кроссовки Уилсона, который, видимо, забыл их там, вернувшись вчера с пробежки. Хотя Хаус вчера сделал все, чтобы Уилсон забыл об этих ботинках, он, тем не менее, собирался оставить их тут, чтобы было что вечером ткнуть Мистеру Совершенство как образчик неряшливости. Пробежки Уилсона на стадионе недалеко от дома Хауса – это предмет их постоянных разногласий. Потому что Хаус боится, что Уилсон простудится, подвернет ногу, упадет и сломает руку – и черт знает, чего еще он боится.
Тут мысли Хауса перескочили на другой предмет. Простудиться… Простудиться… Простуда…
Он берет телефон.
— Доктор Роберт Че…
— Привет, кенгуренок.
— А, это вы. Как вы себя чувствуете, Хаус?
— Лучше чем когда-либо, когда возвращался из реанимации. Вы диагностировали эту грудастую с гипертонией?
— Ну… еще не совсем…
— «Не совсем»? Слушай, я не знаю, как ты там, а мне вот нравится понять, что с моим пациентом, до патологоанатома — знаешь, такой вот у меня странный пунктик. Короче, блондиночка, будь хорошим пуделем и попрыгай мне через обруч. У нее ведь насморк, да? Ринит? Хронический ринит?
— Ну, да. У нее сильное искривление носовой перегородки и затруднено носовое дыхание, а…
— Она наверняка пользуется каплями, так?
— Так. Хаус…
— Она пользуется ими постоянно… много лет… изо дня в день… Что, в твоей блондинистой голове ничего не блеснуло?
— Я не понимаю…
— Ну, это неудивительно, ты вообще мало что понимаешь. Капли от насморка – это адреномиметики, сосудосуживающие. Она принимает их в огромных количествах, много лет. Вещество накапливается в организме и начинает в такой концентрации оказывать системное воздействие – сосудосуживающее и…
— … и у нее поднимается давление, — закончил Чейз.
— Бинго, кенгуренок. Отправляйте ее к ЛОРам, пусть выпрямят перегородку и обеспечат нормальное носовое дыхание. Теперь я готов послушать заслуженные дифирамбы.
Дифирамбы Чейз спел без особого воодушевления — ему, наверное, не терпелось вернуться к работе и разобраться с пациенткой. Зато Хаус знал, кому еще позвонить.
— Уилсон, я диагностировал пациентку, которую мои Утята собирались уморить. Я получу вечером свой презент?
— Поздно вечером. Вечером я ужинаю со знакомым онкологом, — отозвался мягко Уилсон, шурша каким-то бумажками.
— Ну, тогда это должен быть достойный презент.
— Тебе понравится, — заверил его Уилсон, и Хаус был уверен, что он прав.
*
Джейкоб Алмонд учился вместе с Уилсоном в университете, но они не виделись уже пару лет.
— Жаль, что ты не приехал на встречу выпускников, — заметил Уилсон за ужином.
— Я хотел, но не мог перенести конференцию. Ты же знаешь, я занимаюсь в основном этим.
— Ты сделал замечательную карьеру.
— Джеймс, я разрабатываю методики лечения. Я почти не вижу реальных больных. Это теоретически-экспериментальная работа. Мне нравится, но иногда… Я предпочел бы работать на отделении.
— Нам всегда хочется того, чего у нас нет, — заметил задумчиво Уилсон, доставая записную книжку, чтобы записать новый телефон Джейкоба. Вместе с ней он вытащил случайно и рецептурный блокнот.
— Можно посмотреть? – попросил Алмонд. – Хочу глянуть, как и что вы применяете на практике из того, что мы придумываем.
Он пролистывал страницы пару минут, кивая сам себе.
— Ты выписываешь в очень больших дозах гидрокодон одному и тому же пациенту, — заметил он, наконец. – Какая-то очень тяжелая онкология? Безнадежно?
— Это… нет… это не онкология… просто… постоянный пациент с хроническими болями.
— Старческий возраст?
— Э… нет. Не в том дело.
— Просто… ты посадил его на очень тяжелый препарат… Мне бы… — он осекся. – Извини, мне не надо в это лезть. Я не знаю ни этого пациента, ни случая… Может, ты шифруешься и свою жену пытаешься уморить гидрокодоном! – неудачно пошутил он. Вероятно, Уилсон сильно изменился в лице, потому что Джейкоб испуганно охнул. – Прости, Джим. Я сам не знаю, что болтаю. Перепил, что ли? Я ведь слышал… ну про твой развод… Я… глупая шутка получилась. Извини.
— Ничего, — натянуто улыбнулся Уилсон.
*
— Представляешь, — рассказывал Уилсону дома Хаус, — она сама довела себя до гипертонии – принимая неположенный в таких дозах препарат, просто отказываясь от операции!
— Я знаю того, кто довел себя до Маллори-Вейса, принимая неположенный ему препарат в безумных дозах, — вдруг резко отозвался Уилсон.
— Беседа перестала быть дружеской?
— Хаус, ты понимаешь, что чуть не убил себя?
— Мне был прописан викодин, Джимми.
— Да, на три недели после операции, а не на семь лет! И не в таких дозировках!
— Послушай…
— Это ты меня послушай. Почему ты бросил психотерапию? Когда ты последний раз был на физиотерапии? Какого черта из всех способов бороться с болью ты выбрал тот, который загонит тебя в гроб в ближайшие пару лет?
— Да какая муха тебя укусила? – удивленно спросил Хаус.
— Муха? Муха? – Уилсон был так зол, что уже едва мог себя контролировать. – Просто, знаешь, меня сегодня спросили: почему я много лет выписываю огромные дозы тяжелого препарата пациенту, у которого нет на это показаний? Может быть, я его убить хочу? И знаешь что, Хаус? Мне было нечего на это ответить. Я сам не знаю, почему. Ты пытаешься убить себя, а я помогаю – какого хрена? Я этого не хочу!
— Думаешь, я этого хочу?
— Думаю, да. Иначе ты бы… черт, ты бы цеплялся за каждую возможность выжить и справиться с болью без наркотика: психолог, физиотерапия, когда ты был на консультации невролога, в конце концов?.. Ты ничего не делаешь. Ты глотаешь викодин, словно это монпасье. Хочешь угробить себя? Я не могу ничего сделать. Но, знаешь, без меня. Я в этом не участвую.
— Ты о чем? – тревожно спросил Хаус. Уилсон сел рядом с ним на диван, глядя в испуганные голубые глаза.
— Помнишь, я сказал, что не хотел бы встречаться с тобой? Я сказал, что дело не в тебе. Я соврал. Дело, конечно, в тебе. Никто не знает, какое будущее нас ждет. Но с тем, кто каждый день добровольно ставит под угрозу свою жизнь, не может быть никакого будущего. Я хочу нормальную пару, Хаус. Мне не нужен выводок детишек и жена, копающаяся в саду, но послушай… у меня три развода… Я сам удивляюсь, что еще с ума не сошел. Я не могу, после трех разводов, овдоветь через пару лет. Я смогу похоронить друга, хотя это будет очень больно. Но потерять вот это все… потерять партнера… Мне этого не вынести. Лучше оборвать все сразу, потом станет еще больнее.
— И что ты предлагаешь? – тихо выдохнул Хаус.
— Реши, что с нами будет, — пожал плечами Уилсон. – Я виноват перед тобой. Я не должен был идти на это. Мне не следовало ставить тебя перед таким выбором. Это очень… взрослое решение… а ты не слишком хорош в таких делах. Прости. Мне не надо было это все начинать. Но это не ультиматум. Я не пытаюсь тебя вынудить. У меня действительно нет сил вынести, чтобы человек, которого я люблю, убивал себя на моих глазах.
Он взял свои кроссовки и пошел к двери.
— Договорим потом, хорошо?
— Уилсон, — окликнул его Хаус, не пошевелившийся на диване. Он был очень бледен. – Но друзьями-то мы останемся, если… вдруг?
— Я хотел бы, — признал Уилсон, — но не думаю, что у нас получится.
*
Уилсон считал себя выносливым человеком. Он работал врачом-онкологом. Он пережил три разрушенных брака. Он дружил с Хаусом. Но свой предел есть у каждого. У Уилсона он наступил после восьмого круга по стадиону. Он остановился и оперся руками о колени, пытаясь отдышаться. Вокруг сгустились сумерки. В кармане у него зазвонил мобильный телефон. Уилсон выпрямился и вдруг увидел, что на самой верхней трибуне сидит человек. С его не слишком хорошим зрением в сумерках он не мог его рассмотреть, но он знал точно кто это. Как знал и кто звонит.
— Привет.
— Привет, Джимми. Ты мне много всего сказал… и о многом спросил… Дай теперь я тебя кое о чем спрошу. У тебя тридцать с лишним интрижек с женщинами и мужчинами и три развода. Я – социопат и разрушаю все отношения еще до их начала. Какое у нас будущее? У нас есть будущее, Уилсон?
— Я не знаю, Хаус, — честно ответил Уилсон. – Я знаю, что очень этого хочу. Я знаю, что мы могли бы быть так счастливы вместе, как только могут быть счастливы два человека.
— Откуда ты знаешь, что мы не свихнемся друг от друга через пару месяцев? Через полгода? Через год?
— Мы знакомы дюжину лет, Хаус. Мы жили вместе, мы проводили вместе время, мы ездили вместе, мы занимались сексом. Не думаю, что мы можем чем-то друг друга удивить.
— Дружба и любовь — это не одно и то же, Уилсон.
— Я знаю. Поверь, я знаю. Я… я верю, что мы можем дать друг другу счастье, и готов рискнуть ради этого… еще раз.
Хаус, а это, конечно, был он, встал с трибуны и, тяжело опираясь на трость, неловко, сильно хромая и кусая губы от боли, начал спускаться по высоким неудобным ступеням в котлован стадиона.
— Хаус… подожди, зачем? Я поднимусь, — сказал быстро в трубку Уилсон.
— Нет, — властно остановил его Хаус. – Стой на месте и не вешай трубку. Я сам подойду. Скажи, Уилсон, какие у нас шансы?
— Этого никто не знает, Хаус. Я надеюсь, что неплохие. Мы любим. Мы не мыслим жизни друг без друга.
— Ты всех любишь. Ты любил всех жен и в итоге… у тебя три развода.
— Я готов сделать все, что могу, чтобы в этот раз все было удачно. Я готов сделать все, что только не превышает человеческих сил. Я готов сделать даже то, что их превышает, если только не очень намного. Я знаю, что готов на большее, чем был готов для любой из своих жен…
— Я думаю… — тихо сказал Хаус, будучи уже в паре шагов от Уилсона, — ну… я мог бы попробовать…
— Я тебе перезвоню, — ответил Уилсон и закрыл телефон.
Он сделал шаг вперед, чтобы обнять Хауса, но тот его отстранил.
— Возьми. Возьми, Уилсон, — сказал он, протягивая сжатый кулак. Рука у него заметно дрожала, когда он положил рыжую баночку викодина на ладонь Уилсона, а потом загнул его пальцы. – Забери. Сделай так, чтобы я не пожалел об этом решении.
Уилсона переполняла такая любовь и такая забота, и благодарность, что он даже сказать ничего не мог, просто обнял Хауса, который с облегчением оперся на него. Он весь дрожал от напряжения, а когда Уилсон его поцеловал, то почувствовал металлический вкус. Хаус искусал губы в кровь, спускаясь по ступенькам.
Уилсон опустил викодин себе в карман, шлепнул Хауса по пальцам, когда тот попытался втихую вытащить его оттуда и прижал крепче к себе.
— Все будет хорошо. Хаус. Все будет хорошо. Мы найдем тебе клинику… Все будет хорошо, — успокаивающе бормотал он.
— Да я знаю, — ответил Хаус, прислонившись к нему. – Идем, Джимми. Пойдем домой. Нам еще выбраться из этой ямы надо.
— Выберемся, — твердо ответил Уилсон. – Я тебе помогу.
Конец 2ой части
Автор: Creatress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ Хаус
Жанр: Angst, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [2]
Фандом: House MD
Аннотация: Пациентка с гипертонией неясного генеза попадает к Хаусу, когда ему самому требуется помощь, а Уилсон слишком занят другими делами
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Status praesens objectivus (лат.) - в переводе "Объективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "объективное исследование состояния больного"
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен
"Осмотр произведен. Больной в палате не обнаружен."
Из записи приглашенного специалиста.
Из записи приглашенного специалиста.
Глава 3
Уилсон проснулся, когда Кадди деликатно потрепала его по плечу. Выпрямившись, он сквозь зубы застонал от боли в спине – в его возрасте сон на стуле, согнувшись в три погибели, уже не проходит даром – и бросил быстрый взгляд сначала на спящего Хауса, а потом на Кадди, гадая, видела ли она что-нибудь, а если видела, то что именно. Наверное, нет ничего предосудительного в том, что друзья держатся за руки. Есть ли что-нибудь предосудительное в том, чтобы держаться за руки под одеялом, Уилсон предпочел не думать.
— Ты так и не уходил отсюда со вчерашнего вечера? – шепотом спросила Кадди.
— Мне хотелось немного посидеть с ним, но, похоже, я слишком устал и уснул, — ответил Уилсон, потирая ноющую шею.
— Иди позавтракай, — мягко предложила Кадди и вышла из палаты, стараясь потише стучать высокими каблуками.
Стоило двери за ней закрыться, как Хаус немедленно открыл глаза.
— Ушла поедать мужские сердца на завтрак, — заметил он.
— Доброго утра, притворщик, — поздоровался Уилсон. Хаус смотрел на него как-то выжидающе, и Уилсон, чуть вздохнув от этой бесконечной игры «на чьем поле мячик», наклонился, чтобы поцеловать Хауса. Тот ответил сразу же.
— Мне пора… — отстранился Уилсон, чтобы тут же поцеловать его еще раз, очень коротко.
— К больным, которые все равно умрут? Скукота. Лучше гейм-бой мне принеси.
У Уилсона прямо-таки руки зачесались дать ему подзатыльник, но поступить так с больным он не мог, а Хаус, кажется, решил получить от своего положения все бонусы на полную катушку.
Уилсон зашел к нему в полдень, чтобы отнести гейм-бой с новыми батарейками, и в обед, чтобы поцеловать еще несколько раз, и перед уходом из больницы за тем же, что и в обед, и еще, чтобы послушать ворчание Хауса по поводу того, до чего ему надоело лежать на больничной койке. Дать бы ему волю – он, наверное, уже катил бы домой на своем мотоцикле, и, хотя как врач Уилсон такой безответственности одобрить не мог, как человек он не мог не восхищаться таким запасом жизненных и душевных сил.
В любом случае Уилсон пришел домой к Хаусу, покормил Стива Маккуина, который перенес свой вынужденный пост с истинно крысиной невозмутимостью. Уилсону не так часто приходилось бывать в квартире Хауса в отсутствие хозяина, что и понятно, но он удивительно привычно себя тут чувствует. Так что он принял душ, прибрал немного высокохудожественный бардак Хауса, перестелил кровать, выгреб из-под нее с полдесятка пустых рыжих баночек, а потом, подумав, постелил себе на кушетке. В эту постель ему хочется лечь вместе с Хаусом. От этой мысли по телу прокатилось сладкое ощущение, заставляя улыбнуться. Вообще-то предчувствия у него нехорошие, но к сексу они не имеют никакого отношения. Он уверен, что именно это будет замечательно.
Но улыбка снова погасла, как только Уилсон вышел из спальни, забирая с собой собранный хлам.
*
Доктор Эш согласился отпустить Хауса домой через неделю. Вернее не столько согласился, сколько окончательно озверевший от своего беспокойного пациента, сказал, что приплатит тому, кто его заберет. Уилсон согласился сделать это и без дополнительной платы. Так же он взял давно обещанный ему Кадди «отпуск по семейным обстоятельствам», пользуясь тем, что большинство врачей на его отделение вернулось, и свою работу для совета попечителей он тоже окончил. Кадди в курсе, что он не собирается ехать домой к родителям, а переезжает к Хаусу, чтобы удостовериться, что с тем все будет в порядке, и ее это не удивило. Уилсон так и не понял, хороший это знак или плохой.
Так или иначе, но Хаус сидел на своем диване, глядя в книгу. Это выглядело так по-домашнему уютно, что Уилсон только диву давался, ощущая, как что-то нестерпимой нежностью толкает в самое сердце. Он очень скучал по этому ощущению. Наверное, у него какой-то генетический дефект, но только Уилсону всегда нравилось именно то, что большинство мужчин пугает инстинктивно. Он не любит быть свободным, ему нравится ощущать с кем-то связь, узы, одно жизненное пространство. С Хаусом. Уилсон усмехнулся, думая, как же давно ему хотелось разделить все именно с Хаусом.
Хаус не читает, а именно смотрит на книгу, а Уилсон всякий раз, отворачиваясь, ощущал, что взгляд Хауса прикован только к нему. Это было скорее возбуждающе.
Они не позволили себе ничего такого с того момента, как приехали из больницы. Как ни парадоксально, квартира Хауса оказала на них обоих странное действие, заставив невольно смущаться и спрашивать самих себя, а не приснились ли им эти безумные ласки в больничной палате.
Целоваться там, в реанимации было, как ни странно легко и естественно, словно они впервые увидели друг друга и почувствовали разом нежное влечение и чувственный голод, как бывает у влюбленных. Здесь, в привычной обстановке, напоминающей о годах и годах их дружбы, все стало вдруг каким-то странным и неловким. Какая страсть после двенадцати лет знакомства, в самом-то деле?
Уилсон принес плед, устроился рядом с Хаусом на диване и укрыл их обоих. Хаус тут же замер с раскрытой книгой. Как ни странно, плед действительно уменьшил ощущение неправильности. Под ним оказалось очень просто протянуть руки к Хаусу, обнять, запустить руку под футболку, почувствовать обнаженную кожу и прижать горячее тело к себе. Хаус выпустил книгу из рук, позволяя ей грохнуться об пол, и с готовностью прислонился к груди Уилсона.
Хаус целовался страстно, жадничая, почти кусаясь, торопливо, словно стремясь насытиться, пока есть возможность. Уилсон заставил его откинуть голову назад и прижался губами к беззащитной шее там, где кожа была нежной. Хаус застонал сдавленно и дернулся всем телом навстречу, стараясь прижаться крепче, потереться. Руками он еще сильнее втискивал Уилсона в себя. Плед давно соскользнул вслед за книгой на пол, но теперь их ничего уже и не смущало – все было не просто правильно, а более чем правильно: нужно, жизненно необходимо. В итоге, после неловкой возни, они устроились, и Уилсон оказался сверху так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса, который, кажется, поставил себе целью на сегодняшний вечер окончательно покалечится – так он извивался и выгибался навстречу любой самой незначительной ласке, не желая ни на секунду поберечь собственное тело.
Так что Уилсон с неохотой оторвался от жадного рта, который страстно исследует его губы, лаская их языком и прихватывая зубами. Он сполз чуть ниже, принимаясь горячо и мокро лизать сосок Хауса прямо через футболку, пока мокрое пятно ткани не облепило затвердевший острый сосок, а мужчина под ним не начал вздрагивать и постанывать от каждого движения. Тогда он уделил внимание второму соску, а Хаус, приподнявшись на локтях, смотрел на него, не отрываясь, и во взгляде у него восхищение, словно он ничего такого не ожидал, и голод, который ни с чем не спутаешь. Жаркий, темный, чувственный голод.
В живот Уилсону упиралась твердая возбужденная плоть, которую мягкие домашние штаны Хауса были просто не в состоянии скрыть. На самом деле его это привело в настоящий восторг – у него самого то же самое, если не сильнее от одних слабых постанываний Хауса, от того как он пытается ласкать в ответ. Уилсон приподнялся и посмотрел на откинувшегося назад, непривычно раскрасневшегося Хауса, явно поглощенного собственными ощущениями. Но тут Хаус открыл затуманенные удовольствием глаза и протянул руки, расстегивая пуговицы на рубашке Уилсона. Тот с готовностью помог снять ее с себя, заворожено глядя, как Хаус смотрит из-под полуприкрытых век, а потом неожиданно нежно трет пальцами соски, чтобы, как только те потемнеют от прилива крови, внезапно сильно сжать. От этого Уилсон со стоном опустился, прижимаясь к Хаусу, страстно покусывая за шею. Хаус сдавленно застонал, пытаясь выгнуться бедрами, чтобы вжаться твердой плотью в тело любовника, а через мгновение зашипел сквозь зубы, подаваясь назад, потому что Уилсон скользнул рукой между их телами и прижал ладонь к возбужденному члену, лаская его через ткань. Однако рука настойчиво продолжала потягивать, тереть, сжимать. Уилсон так наслаждается его наслаждением и тем, что это трение передается и ему самому, так крепко они прижаты друг к другу, что просто не может остановиться, пока Хаус часто и тяжело дыша не хватает его с силой за запястье.
— Остановись… остановись, пожалуйста. Иначе это все сейчас закончится очень быстро…
Уилсон послушался, и Хаус тут же окончательно опрокинул его на себя, не позволяя даже на локтях держаться, целуя, облизывая, кусая. Он сейчас был так переполнен нежностью, и возбуждением, и благодарностью, и любовью, что просто не может остановиться. Отстранил на мгновенье Уилсона, чтобы попробовать стащить футболку – и все тело тут же вспыхнуло от потери сладкой тяжести. Уилсон перехватил его руки, безуспешно тянущие футболку, и покрыл страстными поцелуями.
— Пойдем в постель, — прошептал он, надеясь не разрушить настроение. Хаус посмотрел на него.
— Зачем? Я хочу здесь.
Уилсон был уверен, что с больной ногой Хауса на узеньком диванчике ничего у них не выйдет, но он прекрасно понимал, что напоминание об инвалидности не самое сексуальное, что может быть.
— Я хочу, чтобы ты посмотрел белье, которое я постелил.
Как он и рассчитывал, никакое белье Хаусу посмотреть не удалось. Уилсон был бы очень разочарован, если бы у Хауса нашлось на это время. Он не запомнил, как они разделись, лихорадочно, поспешно, сталкиваясь руками, досадуя на необходимость отрываться друг от друга. Для него они просто разорвали в какой-то момент жаркий влажный поцелуй и оказались лежащими друг напротив друга, смотрящими друг другу в глаза, скользящими по телам друг друга ладонями.
И неважно, какой это по счету раз в вашей жизни. Неважно, как хорошо вы знаете и доверяете друг другу. Все равно всегда в первый раз с новым партнером есть тот остро-волнующий момент смущения. Их он тоже не миновал.
Уилсон чуть покраснел, опуская взгляд, не в силах смотреть Хаусу в глаза.
Хаус откинулся навзничь на постель, машинально пытаясь закрыть рукой не лицо и не пах, а шрам, уродующий бедро.
У Уилсона сжалось сердце от такого зрелища. Этот шрам он сам ненавидит только как отголосок того страдания, которое пришлось пережить Хаусу. А так – шрам для него лишь часть самого Хауса, а за любую его часть Уилсон жизнь готов отдать. Он очень надеется, что ему удастся внушить Хаусу, что он любим и желанен настолько, что тот и думать забудет про свое искалеченное бедро. Но он также понимает, что это задача не для первого раза, поэтому предпочел просто накинуть на них обоих одеяло.
Хаус тут же расслабился и потянул Уилсона к себе вплотную так, чтобы почувствовать чужое тепло каждой клеткой, коснуться каждого жаркого местечка, почувствовать на себе и чужие руки, и губы, и даже зубы. В тот момент, когда Хаус, охваченный азартом исследователя, сжал руку на возбужденном члене Уилсона, тот вскрикнул, выгибаясь чуть ли не дугой и сжимая объятия еще крепче. Тело Хауса в руках Уилсона ощущается каким-то легким и таким безумно горячим, что Джеймс на секунду поколебался, нет ли у Хауса самого настоящего жара, и достаточно ли он выздоровел для таких игр.
Его колебание обрывается жарким прерывающимся шепотом Хауса, который занят тем, что любовно покусывает шею Уилсона.
— С ума сошел? Двигайся… двигайся же, ч-черт… Пожалуйста…
От этого срывающегося шепота-стона Уилсон понял, наконец, что остановился и перестал двигать рукой и теперь просто держит ладонь на горячем члене, прижимая большой палец к истекающей влагой головке, а бедра Хауса дрожат, и он пытается толкнуться в неподвижную руку. Уилсон улыбнулся, но его губы тут же искривились, и он застонал, потому что Хаус, очевидно, в отместку сделал несколько быстрых движений рукой и тоже замер, не давая по-настоящему прочувствовать наслаждение. В качестве компенсации Уилсон вжал его в кровать, возобновляя неторопливые круговые движения пальцем, не давая ни остыть, ни кончить. Через несколько мгновений Хаус напрягся под ним, откинувшись на подушку, глаза у него были закрыты, веки вздрагивали, а дыхание срывалось каждую секунду. Он снова начал двигать лихорадочно рукой, поглаживая Уилсона, но тот отстранился и прекратил их ласки, заставив Хауса открыть глаза. Глядя на то, как Уилсон достает предусмотрительно приготовленную смазку, он, было, хотел что-то сказать, но промолчал, напряженно хмурясь. Уилсон снова прижал его к кровати, лаская между ног смазанной ладонью, из-за чего Хаус не в силах больше сдерживать стоны и дрожь.
Осторожно, чтобы не причинить боли Уилсон помог Хаусу устроиться удобнее и лег сверху, не тревожа правое бедро. Его раскачивающиеся движения, когда он трется о Хауса, скользкие, жаркие и совершенно, совершенно восхитительные. Хаус стиснул его плечи, когда Уилсон поймал нужный ритм, и начал отзываться тихими вскриками на каждый раз. Они плотно соприкасались, скользили, а Хаус, пользуясь тем, что руки у него свободны, гладил Уилсона, сжимал соски, царапал легонько спину, стискивал ягодицы, слушая, как его любовник стонет и ускоряет движения. Уилсон смотрел на него в неясном свете какого-то уличного фонаря: на сомкнутые дрожащие веки, на пылающее румянцем лицо, на закушенные губы, с которых все равно слетают стоны. Он должен был на это смотреть, потому что иначе жадные ласки Хауса и то, как он двигается в ответ, стараясь прижаться вообще вплотную и не желая разъединяться и на мгновенье, толкнет его за грань. Он ждет оргазма Хауса на пике ласк, стонов, движений и, когда тот внезапно умолкает, замирает неподвижно, его руки останавливаются, глаза широко распахиваются, а лицо мгновенно бледнеет, Уилсон пугается, не причинил ли он ему боли. Но в тот же момент он чувствует первый всплеск влаги и тепла, а уже на второй Хаус вспыхивает румянцем, заходится стоном и бьется, насколько ему позволяет поза, сжимая Уилсона в объятиях. Облегчение и удовольствие так велики, что Уилсон сделал несколько резких движений, вскрикнул и опустился так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса и не испортить тому сладкие посторгазменные минуты.
Они долго просто лежали рядом, несмотря на то, что потихоньку спустилась глубокая ночь. Только что это был их первый секс, и Уилсону совсем не хотелось засыпать, а хотелось продолжать лежать, прижавшись к Хаусу сзади, и обнимать его. Уилсона переполняла такая невыносимая нежность, что от избытка чувств он время от времени притискивал к себе теплое тело еще крепче, а Хаус на каждый такой раз еле слышно саркастически хмыкал, но сам норовил прижаться ближе.
Хаус лежал, чуть повернув голову, чтобы видеть через плечо, как блестят глаза Уилсона в полутьме спальни, освещенной уличным фонарем. Ну и чтобы время от времени получить легкий поцелуй от своего… как там пишут в тупых романах? «Уже не друга»? Чушь какая. Дружба, которая связывает их с Уилсоном, так глубока, что секс ее нарушить точно не может. На самом деле, как раз теперь Хаус уверился, что ее, похоже, уже ничто не может нарушить. Уилсон снова легонько коснулся губами его рта и шепнул что-то подозрительно похожее на «Люблю», и Хаус решил, что просто обязан что-то на это ответить.
— Ты собираешься спать здесь? – немного хрипло спросил он. Уилсон улыбнулся так, словно ему предложили весь мир и пару коньков в придачу.
— Если хочешь, могу уйти спать на кушетку. Или в гостиницу.
— Нет, — после недолгой паузы отозвался Хаус. – Нет. Просто я давно ни с кем не спал. В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра.
Уилсон состроил свою многотерпеливую гримаску, и Хаус задумался, всегда ли ему теперь будет хотеться не щелкнуть его в ответ по носу, а поцеловать.
— Хорошо-хорошо, — раздраженно заявил он, — я вообще ни с кем не спал после Стейси.
— В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра? – уточнил Уилсон. Глаза у него смеялись.
— Именно в этом, — огрызнулся Хаус и попытался отодвинуться, но объятия Уилсона удерживали крепко, так что Хаус просто протянул руку, взял викодин с тумбочки и проглотил таблетку.
Уилсон выпустил его из объятий и перевернулся на спину, глядя в потолок и слушая, как Хаус ставит гремящий таблетками пузырек на место. А потом Хаус повернулся к нему и удобно устроился, уложив голову Уилсону на грудь, перекинув руку через талию, а ногу — через бедра. Уилсон тихо охнул, поняв, что в этой позе Хаус не кажется таким уж легким. В общем, такие собственнические замашки от Хауса были ожидаемы и даже приятны, но Уилсон подумал, что лет через двадцать исполнять роль подушки и матраца уже будет чревато ночным удушьем.
Вообще-то он никогда раньше, после первого секса с кем-то, не задумывался о том, что будет с ними через двадцать лет. Уилсон обнял спящего Хауса и понадеялся, что это хорошее предзнаменование.
*
У Уилсона была целая неделя отпуска, а что до Хауса – то его после реанимации в больнице ждали еще не скоро, так что они смело могли потратить это время на окончательный переезд Уилсона и окончательное закрепление того факта, что в их совместную жизнь теперь привнесен секс.
По обоими пунктам Уилсон оказался очень хорош, в чем, собственно, ничего удивительного не было – у него была большая практика.
У Уилсона ушло не более пары раз, чтобы понять, что и у Хауса есть кое-какой опыт по этой части, и он буквально сгорал от любопытства, с кем же и когда тот был приобретен. Однако только в прекрасных романах экстаз взрывает мир вокруг цветными искрами и оставляет вас совсем другими людьми. В жизни и мир гораздо устойчивее к этому делу, и люди не меняются за два часа. В общем, Хаус оставался все таким же замкнутым, и попытки вытянуть его на откровенность против воли могли привести только к тому, что за пару минут из самых близких друг другу людей они превратятся в исправленный и дополненный вариант Монтекки и Капулетти.
Поэтому Уилсон оставил выяснение этих обстоятельств до каких-нибудь лучших времен, когда все перестанет быть так зыбко и ненадежно. Если эти времена, конечно, когда-нибудь настанут.
А пока он предпочел сосредоточиться на том, что жизнь преподносит прямо сейчас.
Когда Уилсон вскрикнул наконец, а потом перешел на долгий протяжный стон, Хаус посмотрел на него с таким самодовольством, что Уилсон не выдержал, рассмеялся и осторожно притянул его к себе, чтобы поцеловать и почувствовать собственный вкус на чужих губах.
Хаус послушно позволял себя целовать следующие несколько минут. Он вообще против ожидания в постели оказался очень сговорчивым и готовым на любые предложения.
Но потом он все же нетерпеливо поерзал, стараясь прижаться к бедру Уилсона ноющим возбужденным членом, намекая, что тоже нуждается во внимании так, что Джеймс просто не мог отказать им обоим в удовольствии потянуть немного прелюдию, помучив обещанием близкого удовольствия.
Наконец, он все же спустился ниже и несколько раз провел языком по всей длине члена, по нижней стороне, лаская в конце поцелуем-посасыванием головку, и Хаус приподнимается на локтях, чтобы видеть его.
— Я попробую кое-что, ладно? – шепотом спросил Уилсон, отрываясь на секунду от своего занятия, и Хаус отозвался ему согласным стоном. Он, кажется, сейчас был в таком состоянии, что не возразил бы ни одной безумной фантазии, так что Уилсон постарался почувствовать себя виноватым, но у него ничего не получилось. Слишком большое удовольствие это приносило им обоим.
Так что он просто вытащил приготовленную смазку и начал сосать твердый член уже без поддразниваний, ласками вырывая у Хауса такие стоны и словечки, на которые тот и под пытками не согласился бы. А когда Хаус начал неосознанно подаваться наверх к жаркому ласковому рту, то вместо того, чтобы прижать его вздрагивающие бедра к простыням, как Уилсон делал все эти дни, он осторожно надавил на сжатые мышцы и ввел палец внутрь. Хаус охнул и откинулся навзничь на подушки, зажмуриваясь, теряясь в ощущениях, когда все ласки Уилсона выровнялись в один ритм. Палец нашел правильное местечко, нажимая и поглаживая, горячие губы ласкали именно там и именно так, как было необходимо, и когда Уилсон поймал нужный ритм, Хаус замер, боясь нарушить такую точность, которая мучительными волнами подводила его к самой вершине. Он зашарил вслепую рукой, а Уилсон перехватил его ладонь и крепко переплел их пальцы, не прекращая движений.
Уилсон уже привык несколько к тому, что непосредственно в первую волну удовольствия Хаус замирает и затихает, и больше его это уже не пугало, хотя никогда и ни у кого раньше он такого не встречал. Но, конечно, Хаус должен был быть необыкновенным во всем. А теперь он просто переждал спазматическую дрожь и захлебывающиеся стоны Хауса, прежде чем подняться, оставить его и лечь рядом.
Хаус смотрел на него блестящими светлыми глазами, до крайности довольный и уставший, весь мокрый от пота.
— Ну что ты со мной сделал?.. – выдавил он из себя.
— Не понравилось? – немного обеспокоено спросил Уилсон.
— А что, было похоже, что не понравилось? Ох, Джимми, Джимми, ну где твоя логика?.. – ворчал по привычке Хаус, пока Уилсон доставал влажные салфетки из прикроватной тумбочки. У него и это приготовлено заранее.
*
Неделя не то тянулась, наполненная вожделением, не то летела. В воскресный вечер, вытягиваясь под ласками, Хаус решил, что сейчас самое время кое-что обсудить.
— Знаешь, что я думаю? – прошептал Хаус, выгнувшись по мере возможностей на постели. – Мы начали с того, что ты решил, что лучше всего меня устроит деликатная одновременная стимуляция…
— Хаус! – возмущенно перебил его Уилсон, целуя, чтобы заставить заткнуться. Только Хауса, начавшего ловить кайф от разговоров в постели в терминах медицинской конференции, ему и не хватало. Однако Хауса не так просто сбить с мысли.
— Теперь при случае ты вгоняешь в меня уже три пальца…
— Хаус!
Тот с неожиданной силой притянул Уилсона к себе вплотную и заглянул в глаза.
— По-моему, ты меня трахнуть хочешь, Джимми, — сообщил он и, прежде чем Уилсон успел его опять перебить, добавил: – Я не против.
Уилсон невольно улыбнулся — такой независимый вид был у Хауса. А еще Хаус был горячим, ласковым и самым-самым замечательным. Так что Уилсон очень осторожно придавил его к простыням.
Хаус выдохнул с облегчением и позволил себе откинуться на подушку окончательно. Руки у Уилсона были нежные и опытные, и Хауса от каждого прикосновения выносило так, что еще немного и толкнет за грань. Он даже не знал, в чем тут дело – то ли в том, что у него давно никого не было, то ли в том, насколько Уилсон был опытен, то ли просто в том, что это Уилсон. Еще Хауса интересовало, будут ли прикосновения Уилсона действовать на него так всегда – но тут никакой проблемы не было, он собирался это выяснить экспериментальным путем. А еще Уилсон оказался на редкость осторожен, не забывая даже в разгаре секса, как не следует напрягать ногу Хауса. Во всяком случае, заботился он об этом куда больше и обращался с ней гораздо бережнее, чем сам Хаус, который, кажется, как никогда ненавидел ограничения собственного искалеченного тела и одновременно забывал о своем увечье тоже чаще, чем когда бы то ни было.
Пальцы снова скользнули внутрь и Хаус, тяжело дыша, запрокинул шею. Его голова заметалась по подушке из стороны в сторону. Все тело было покрыто потом и дрожало от напряжения и возбуждения.
— Хватит, Уилсон… хватит, — простонал он, закрывая глаза. – Я сейчас вообще безо всякого интереса кончу…
— Это ты называешь «без интереса», неблагодарный? – попытался пошутить Уилсон, любовно покусывая его за ухо, но он тоже был уже слишком возбужден и не смог сдержать стона, ощутив трепет Хауса под собой.
Он помог Хаусу перевернуться и, сделав последнее ласкающее движение пальцами, вытащил их, заставив поморщиться от чувства пустоты. Проникновение вышло безболезненным – Хаус конечно прав, Джимми предусмотрел и это, и, в самом деле, все это время его исподволь готовил. И, тем не менее, таким непривычно-ошеломляющим, что Хаус вытянулся в струнку, чтобы полнее ощущать каждое мимолетное движение, и надрывно громко застонал сквозь зубы.
Уилсон обнял его поперек груди и кончиками пальцев легонько покружил вокруг соска, ощутив, как дернулись бедра под ним, а с губ Хауса слетел еще один стон.
— Соседей на ноги поднимешь, — просто так прошептал ему Уилсон, покусывая изгиб плеча.
— У меня… долго было… тихо, — почти по слогам выталкивает из себя слова Хаус, зайдясь заполошным дыханием. – Сделай… сделай что-нибудь… Уилсон! – вскриком вырывается у него имя любовника, когда тот просовывает руку и начинает ласкать почти торопливо. Вернее, даже не имя, а фамилия, так что Уилсон тихонько засмеялся и тут же сорвался на стон, так сильно Хаус сжался в последний момент, замирая.
— Ты хорош, — тихо признал Хаус, когда они уже успели отдышаться, а Уилсон даже выкинул весь мусор и принес теплое мокрое полотенце.
Тот улыбнулся в ответ, спихивая с себя руку Хауса. После этой недели он пришел к выводу, что готов служить подушкой, но не матрасом. У Хауса, конечно, было другое мнение на этот счет, но кто сомневался в том, что делить с ним одно одеяло и одну постель будет так же несносно, как и вообще делить жизненное пространство? Только не Уилсон.
А вот то, что Хаус считает необходимым перед сном принимать разом две таблетки викодина – это уже нравится Уилсону намного меньше, но он молчит.
*
Когда Хаус проснулся, то Уилсона уже и след простыл, и, валяясь в постели, Хаус обдумывал, не следует ли ему потребовать, чтобы тот уволился. По крайней мере, на тот срок, пока Хаусу нельзя ходить на работу – уж больно паршиво снова просыпаться одному.
Наконец, он все же вылез из кровати, съел заботливо оставленный на кухне завтрак и уселся на диван. Рядом на полу валялись кроссовки Уилсона, который, видимо, забыл их там, вернувшись вчера с пробежки. Хотя Хаус вчера сделал все, чтобы Уилсон забыл об этих ботинках, он, тем не менее, собирался оставить их тут, чтобы было что вечером ткнуть Мистеру Совершенство как образчик неряшливости. Пробежки Уилсона на стадионе недалеко от дома Хауса – это предмет их постоянных разногласий. Потому что Хаус боится, что Уилсон простудится, подвернет ногу, упадет и сломает руку – и черт знает, чего еще он боится.
Тут мысли Хауса перескочили на другой предмет. Простудиться… Простудиться… Простуда…
Он берет телефон.
— Доктор Роберт Че…
— Привет, кенгуренок.
— А, это вы. Как вы себя чувствуете, Хаус?
— Лучше чем когда-либо, когда возвращался из реанимации. Вы диагностировали эту грудастую с гипертонией?
— Ну… еще не совсем…
— «Не совсем»? Слушай, я не знаю, как ты там, а мне вот нравится понять, что с моим пациентом, до патологоанатома — знаешь, такой вот у меня странный пунктик. Короче, блондиночка, будь хорошим пуделем и попрыгай мне через обруч. У нее ведь насморк, да? Ринит? Хронический ринит?
— Ну, да. У нее сильное искривление носовой перегородки и затруднено носовое дыхание, а…
— Она наверняка пользуется каплями, так?
— Так. Хаус…
— Она пользуется ими постоянно… много лет… изо дня в день… Что, в твоей блондинистой голове ничего не блеснуло?
— Я не понимаю…
— Ну, это неудивительно, ты вообще мало что понимаешь. Капли от насморка – это адреномиметики, сосудосуживающие. Она принимает их в огромных количествах, много лет. Вещество накапливается в организме и начинает в такой концентрации оказывать системное воздействие – сосудосуживающее и…
— … и у нее поднимается давление, — закончил Чейз.
— Бинго, кенгуренок. Отправляйте ее к ЛОРам, пусть выпрямят перегородку и обеспечат нормальное носовое дыхание. Теперь я готов послушать заслуженные дифирамбы.
Дифирамбы Чейз спел без особого воодушевления — ему, наверное, не терпелось вернуться к работе и разобраться с пациенткой. Зато Хаус знал, кому еще позвонить.
— Уилсон, я диагностировал пациентку, которую мои Утята собирались уморить. Я получу вечером свой презент?
— Поздно вечером. Вечером я ужинаю со знакомым онкологом, — отозвался мягко Уилсон, шурша каким-то бумажками.
— Ну, тогда это должен быть достойный презент.
— Тебе понравится, — заверил его Уилсон, и Хаус был уверен, что он прав.
*
Джейкоб Алмонд учился вместе с Уилсоном в университете, но они не виделись уже пару лет.
— Жаль, что ты не приехал на встречу выпускников, — заметил Уилсон за ужином.
— Я хотел, но не мог перенести конференцию. Ты же знаешь, я занимаюсь в основном этим.
— Ты сделал замечательную карьеру.
— Джеймс, я разрабатываю методики лечения. Я почти не вижу реальных больных. Это теоретически-экспериментальная работа. Мне нравится, но иногда… Я предпочел бы работать на отделении.
— Нам всегда хочется того, чего у нас нет, — заметил задумчиво Уилсон, доставая записную книжку, чтобы записать новый телефон Джейкоба. Вместе с ней он вытащил случайно и рецептурный блокнот.
— Можно посмотреть? – попросил Алмонд. – Хочу глянуть, как и что вы применяете на практике из того, что мы придумываем.
Он пролистывал страницы пару минут, кивая сам себе.
— Ты выписываешь в очень больших дозах гидрокодон одному и тому же пациенту, — заметил он, наконец. – Какая-то очень тяжелая онкология? Безнадежно?
— Это… нет… это не онкология… просто… постоянный пациент с хроническими болями.
— Старческий возраст?
— Э… нет. Не в том дело.
— Просто… ты посадил его на очень тяжелый препарат… Мне бы… — он осекся. – Извини, мне не надо в это лезть. Я не знаю ни этого пациента, ни случая… Может, ты шифруешься и свою жену пытаешься уморить гидрокодоном! – неудачно пошутил он. Вероятно, Уилсон сильно изменился в лице, потому что Джейкоб испуганно охнул. – Прости, Джим. Я сам не знаю, что болтаю. Перепил, что ли? Я ведь слышал… ну про твой развод… Я… глупая шутка получилась. Извини.
— Ничего, — натянуто улыбнулся Уилсон.
*
— Представляешь, — рассказывал Уилсону дома Хаус, — она сама довела себя до гипертонии – принимая неположенный в таких дозах препарат, просто отказываясь от операции!
— Я знаю того, кто довел себя до Маллори-Вейса, принимая неположенный ему препарат в безумных дозах, — вдруг резко отозвался Уилсон.
— Беседа перестала быть дружеской?
— Хаус, ты понимаешь, что чуть не убил себя?
— Мне был прописан викодин, Джимми.
— Да, на три недели после операции, а не на семь лет! И не в таких дозировках!
— Послушай…
— Это ты меня послушай. Почему ты бросил психотерапию? Когда ты последний раз был на физиотерапии? Какого черта из всех способов бороться с болью ты выбрал тот, который загонит тебя в гроб в ближайшие пару лет?
— Да какая муха тебя укусила? – удивленно спросил Хаус.
— Муха? Муха? – Уилсон был так зол, что уже едва мог себя контролировать. – Просто, знаешь, меня сегодня спросили: почему я много лет выписываю огромные дозы тяжелого препарата пациенту, у которого нет на это показаний? Может быть, я его убить хочу? И знаешь что, Хаус? Мне было нечего на это ответить. Я сам не знаю, почему. Ты пытаешься убить себя, а я помогаю – какого хрена? Я этого не хочу!
— Думаешь, я этого хочу?
— Думаю, да. Иначе ты бы… черт, ты бы цеплялся за каждую возможность выжить и справиться с болью без наркотика: психолог, физиотерапия, когда ты был на консультации невролога, в конце концов?.. Ты ничего не делаешь. Ты глотаешь викодин, словно это монпасье. Хочешь угробить себя? Я не могу ничего сделать. Но, знаешь, без меня. Я в этом не участвую.
— Ты о чем? – тревожно спросил Хаус. Уилсон сел рядом с ним на диван, глядя в испуганные голубые глаза.
— Помнишь, я сказал, что не хотел бы встречаться с тобой? Я сказал, что дело не в тебе. Я соврал. Дело, конечно, в тебе. Никто не знает, какое будущее нас ждет. Но с тем, кто каждый день добровольно ставит под угрозу свою жизнь, не может быть никакого будущего. Я хочу нормальную пару, Хаус. Мне не нужен выводок детишек и жена, копающаяся в саду, но послушай… у меня три развода… Я сам удивляюсь, что еще с ума не сошел. Я не могу, после трех разводов, овдоветь через пару лет. Я смогу похоронить друга, хотя это будет очень больно. Но потерять вот это все… потерять партнера… Мне этого не вынести. Лучше оборвать все сразу, потом станет еще больнее.
— И что ты предлагаешь? – тихо выдохнул Хаус.
— Реши, что с нами будет, — пожал плечами Уилсон. – Я виноват перед тобой. Я не должен был идти на это. Мне не следовало ставить тебя перед таким выбором. Это очень… взрослое решение… а ты не слишком хорош в таких делах. Прости. Мне не надо было это все начинать. Но это не ультиматум. Я не пытаюсь тебя вынудить. У меня действительно нет сил вынести, чтобы человек, которого я люблю, убивал себя на моих глазах.
Он взял свои кроссовки и пошел к двери.
— Договорим потом, хорошо?
— Уилсон, — окликнул его Хаус, не пошевелившийся на диване. Он был очень бледен. – Но друзьями-то мы останемся, если… вдруг?
— Я хотел бы, — признал Уилсон, — но не думаю, что у нас получится.
*
Уилсон считал себя выносливым человеком. Он работал врачом-онкологом. Он пережил три разрушенных брака. Он дружил с Хаусом. Но свой предел есть у каждого. У Уилсона он наступил после восьмого круга по стадиону. Он остановился и оперся руками о колени, пытаясь отдышаться. Вокруг сгустились сумерки. В кармане у него зазвонил мобильный телефон. Уилсон выпрямился и вдруг увидел, что на самой верхней трибуне сидит человек. С его не слишком хорошим зрением в сумерках он не мог его рассмотреть, но он знал точно кто это. Как знал и кто звонит.
— Привет.
— Привет, Джимми. Ты мне много всего сказал… и о многом спросил… Дай теперь я тебя кое о чем спрошу. У тебя тридцать с лишним интрижек с женщинами и мужчинами и три развода. Я – социопат и разрушаю все отношения еще до их начала. Какое у нас будущее? У нас есть будущее, Уилсон?
— Я не знаю, Хаус, — честно ответил Уилсон. – Я знаю, что очень этого хочу. Я знаю, что мы могли бы быть так счастливы вместе, как только могут быть счастливы два человека.
— Откуда ты знаешь, что мы не свихнемся друг от друга через пару месяцев? Через полгода? Через год?
— Мы знакомы дюжину лет, Хаус. Мы жили вместе, мы проводили вместе время, мы ездили вместе, мы занимались сексом. Не думаю, что мы можем чем-то друг друга удивить.
— Дружба и любовь — это не одно и то же, Уилсон.
— Я знаю. Поверь, я знаю. Я… я верю, что мы можем дать друг другу счастье, и готов рискнуть ради этого… еще раз.
Хаус, а это, конечно, был он, встал с трибуны и, тяжело опираясь на трость, неловко, сильно хромая и кусая губы от боли, начал спускаться по высоким неудобным ступеням в котлован стадиона.
— Хаус… подожди, зачем? Я поднимусь, — сказал быстро в трубку Уилсон.
— Нет, — властно остановил его Хаус. – Стой на месте и не вешай трубку. Я сам подойду. Скажи, Уилсон, какие у нас шансы?
— Этого никто не знает, Хаус. Я надеюсь, что неплохие. Мы любим. Мы не мыслим жизни друг без друга.
— Ты всех любишь. Ты любил всех жен и в итоге… у тебя три развода.
— Я готов сделать все, что могу, чтобы в этот раз все было удачно. Я готов сделать все, что только не превышает человеческих сил. Я готов сделать даже то, что их превышает, если только не очень намного. Я знаю, что готов на большее, чем был готов для любой из своих жен…
— Я думаю… — тихо сказал Хаус, будучи уже в паре шагов от Уилсона, — ну… я мог бы попробовать…
— Я тебе перезвоню, — ответил Уилсон и закрыл телефон.
Он сделал шаг вперед, чтобы обнять Хауса, но тот его отстранил.
— Возьми. Возьми, Уилсон, — сказал он, протягивая сжатый кулак. Рука у него заметно дрожала, когда он положил рыжую баночку викодина на ладонь Уилсона, а потом загнул его пальцы. – Забери. Сделай так, чтобы я не пожалел об этом решении.
Уилсона переполняла такая любовь и такая забота, и благодарность, что он даже сказать ничего не мог, просто обнял Хауса, который с облегчением оперся на него. Он весь дрожал от напряжения, а когда Уилсон его поцеловал, то почувствовал металлический вкус. Хаус искусал губы в кровь, спускаясь по ступенькам.
Уилсон опустил викодин себе в карман, шлепнул Хауса по пальцам, когда тот попытался втихую вытащить его оттуда и прижал крепче к себе.
— Все будет хорошо. Хаус. Все будет хорошо. Мы найдем тебе клинику… Все будет хорошо, — успокаивающе бормотал он.
— Да я знаю, — ответил Хаус, прислонившись к нему. – Идем, Джимми. Пойдем домой. Нам еще выбраться из этой ямы надо.
— Выберемся, — твердо ответил Уилсон. – Я тебе помогу.
Конец 2ой части
@темы: слэш, грегори хаус, фанфики, хаус/уилсон, джеймс уилсон
).
ru_housefic